Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца: Фантастические роман и повесть - Евгений Велтистов

— Когда вы едете?

— Завтра.

— А куда?

— Не знаю.

— Только не падай больше. Говорят, я свалилась всего-навсего с помоста, а вот лежу здесь. Кажется, на репетиции. Не помню.

— Ну, это чепуха. Завтра выйдешь.

Я сказал беспечно, а сам весь налился внезапной злостью. Был готов вскочить и поймать облако хоть голыми руками. Только тогда открою ей правду.

В дверях замаячил белый халат. Он ничего не говорил, но выразительно покашливал. Рыж кривлялся за его спиной.

— Март, — Каричка поманила меня пальцем, — я буду колдуньей, — сказала она на ухо. — Не такой растяпой, а настоящей… Я подарю тебе песню.

Я ушел счастливый, полный решимости расправиться со всеми бедами.

Не помню, что привело меня с Рыжем в космопорт. Было свободное время. Аксель по телефону буркнул: «Отдыхай перед дорогой», — и, кроме того, я размечтался о Марсе, а Рыж, видя, что я иду погруженный в свои мысли, деликатно молчал и плелся следом. Надо же, думал я, сколько лет люди сажали там кусты, и травы, и мхи, выводили стойкие, цепкие растения, которые находят под песком лед, и заводы-автоматы прилежно, год за годом выпускали кислород, и росла, поднималась живительная атмосфера; и вот, когда планета стала воздушной, теплой, почти домашней — я не могу туда лететь! Завтра или через месяц марсиане сорвут с городов прозрачные купола и, вдохнув полной грудью, в первую минуту, может, и не поверят в свою свободу. Что не надо больше бить тревогу, когда шальной метеор расколет купол. Что можно выходить за черту города без скафандра. Что нет больше разреженной атмосферы, и удушья, и сонливого беспамятства.

Будет праздник. Прилетят гости с Земли, и с Луны, и с космических станций. И хозяева закатят им пир на весь Марс. Я вижу, как с бокалом в руке, красивый, громадный, стоит мой отец, как смущенно и гордо смотрит на него мать, и глаза ее сверкают. Пусть лучше опоздает моя телеграмма, лишь бы было так, лишь бы не расстроил их мой отказ лететь на Марс.

Долго мы с Рыжем сочиняли послание. Я не привык кривить душой, не мог придумать выдающиеся слова. Когда только переписываешься, то, кроме «целую, обнимаю, крепко жму руку», ничего больше не изобретешь. Причем под словом «видишь» я подразумеваю живое общение, а не телесеансы раз в месяц, когда тебе дана минута и ты не знаешь, что сказать. Ты стоишь, и мямлишь, и хлопаешь ресницами, а потом ждешь целых пять минут, пока твои слова и твоя физиономия несутся через пустой космос туда, к Марсу, и вот наконец после треска и вспышек на экране — расплывчатое мамино лицо; не успеешь как следует его рассмотреть — и все, прошла мамина минута; и ты думаешь: хорошо, что они не в соседней галактике, а то пришлось бы ждать ответ сто, или пятьсот, или тысячу лет… Вот почему я просто поздравил родителей с победой над природой Марса; заодно вкратце сообщил свои планы.

Сунув записку в окошечко радиостанции, мы вошли в прохладную щель с длинным козырьком (на него садятся гравипланы и вертолеты) и сразу же почувствовали себя космическими путешественниками.

Нет ничего живописнее на свете, чем космопорт, если не считать, конечно, гонок гравилетов. Просторный, как площадь, ровно освещенный вестибюль заполнен толпой; яркие платья, возбужденные лица пассажиров, блестящие глаза и пылающие щеки детей; прощальная песня в кругу друзей, которая, будто грустный ветерок, проносится по залу; мелькание указателей, безмолвные приказы световых табло, скольжение бесчисленных эскалаторов — все это еще не космопорт. Когда вы, поблуждав в лабиринте механических лестниц и даже поскучав от их однообразного бега, внезапно ступите на платформу и увидите длинные, уходящие в самое небо металлические трубы, вы поймете, кто здесь главный чудо-зверь.

Толстая металлическая дверь мягко захлопнулась за последним пассажиром. Ракета заперта в клетке. Секунды молчания, и от внезапного рева дрогнула земля. Вы ничего не видите, но по стихающему быстро вою догадываетесь, с какой адской скоростью мчится она в стартовой трубе. Блеснула в солнечном небе, яркая звезда. Блеснула и пропала. Все.

Не раз улетали мы с Рыжем в тот день на Огненную землю, во Владивосток, на Луну, в Антарктиду, на космические станции с разными номерами. Выбирались на платформу, топтались у дверей, заводили разговоры с экипажем, а потом уходили вместе с провожавшими. Мы втянулись в эту игру, скакали с лестницы на лестницу и то ехали вместе, то разъезжались. Потом я потерял Рыжа и блуждал по эскалаторам, пока тяжелая крепкая рука не схватила меня за плечо.

— Март, ты?

Олег Спириков, загорелый до черноты, тряс мою руку, щуря близорукие глаза. Добряк и силач — таким он был всегда, мой старший товарищ по интернату, ныне лунный физик.

— Улетаю, — сказал он. — Было Красное море. Положенный отпуск. Все позади!

Наверно, одновременно вспомнили мы нашу последнюю встречу здесь же, в порту, потому что он неожиданно предложил:

— Март, хочешь к нам?

Год назад, когда я, расстроенный своей бесцельной возней со сводками, бродил по космопорту, на этом месте вот какой был разговор.

— Кем работаешь? — спросил он.

— Никем. Перебираю сводки.

— Как так?

— Нажимаю пальцем на кнопки. Борюсь с бумагами. Обыкновенный чиновник.

— Я думал, — сказал Олег, растерянно моргая, — что это делают машины.

— Не только машины, но и студенты. — И я, чуть не плача от приступа глупой жалости к себе, взмолился: — Олег, возьми меня на Луну.

Он был расстроен не меньше меня.

— Хорошо, — сказал он, подумав. — Будет место, сообщу…

А сейчас я только улыбнулся и помотал головой.

— Спасибо, Олег. Есть дело.

— Слышал, — сказал он. — То самое? Я кивнул.

— Жаль. Вместе б слазили на верхотуру Лейбница.

— Я еще прилечу, — пообещал я.

Мы простились. Через минуту он улетел. Быстрая лента унесла его в другой мир, где туманно-синий диск Земли недвижно висит над горизонтом, где днем вместе с Солнцем светят звезды и все вокруг либо черное, либо белое, где рваным острым клыком торчит девятикилометровая вершина гор Лейбница. Спросите у любого альпиниста, и он подтвердит, что характер у этой лунной старухи ничуть не лучше, чем у земной Джомолунгмы. А Олег со своим отрядом не только взошел на вершину, но еще выбрал для этого день солнечного затмения, когда Луна погрузилась в красный свет. Так они и лезли в полутьме, любуясь природой. А гору назвали Селеной.

…Рыж ехал мне навстречу и переговаривался с мальчишкой на соседнем эскалаторе.

— Очки взял? — кричал Рыж.

— Взял! — отвечал радостно приятель.