Мир клятв и королей - Хост Микки

– Погоди-ка, – Пайпер вскинула голову. – Что еще за процветание и разлука? Ты о чем?

Нокс замялся. Пайпер не представляла, давали ли ему какие-либо инструкции о том, как вести себя с сальватором, – наверняка да, ведь он был таким уверенным и учтивым совсем недавно, – но сейчас его поведение разительно отличалось от того, что было минуту назад. Он будто не знал, имеет ли право продолжать свою мысль.

– Нокс, – требовательно произнесла Пайпер.

– Феи большое значение придают цветам. Зеленый – цвет процветания, а желтый – разлуки. Я помню, как королева говорила мне о своем наставнике, который читал о существах процветания и разлуки.

– И ты говоришь так только из-за того, что Егерь зеленый, а во лбу у него желтый камень?

– Когда чарами чувствуешь сущность иных миров – и не такое вспомнишь, – неожиданно резко фыркнул он, закатывая глаза. Но потом вдруг замер, опасливо покосился на Егеря и, увидев, что кот никак не отреагировал на его слова, облегченно выдохнул.

Арне, дававший о себе знать лишь тогда, когда он сам того хотел, или же в какой-то там период ретроградного Меркурия, или еще черт знает когда, говорил о процветании, разлуке, истине, скрытой от многих, и глазах цвета благородства.

– Что означает золотой цвет? – торопливо спросила она, подходя ближе. Нокс попятился из-за Егеря, все еще находящегося на руках Пайпер, но ответил на удивление быстро:

– Сила, мощь, поддержка, знания.

– А цвет благородства – это какой?

Нокс озадаченно посмотрел на нее. Пайпер показалось, что стены особняка сдвинулись, а потолок стал значительно ниже.

– Оттенки голубого и синего. В Ребнезаре голубой сапфир называли благородным камнем. Считалось, что почти у всех аристократических семей голубые или синие глаза. Их глаза так и называли: глаза цвета благородства.

На Пайпер словно вылили ведро холодной воды. Егерь зашевелился, соскочил с ее рук и бросился к ближайшей двери, которую тут же начал жалобно скрести.

– Кажется, он хочет в эту комнату, – тихо предположил Нокс.

Пайпер уставилась на дверь, которую скреб Егерь. Совсем новая, из темного дерева. Ведущая в ее комнату.

Особняк вновь изменил свое внутреннее строение, переместив ее комнату как можно ближе.

– Спасибо, Нокс, – отрешенно пробормотала Пайпер, смотря за попытками Егеря допрыгнуть до ручки. – Считай, я простила тебя за то зачарование.

Нокс выдохнул с явным облегчением. Пайпер, не думая, похлопала его по плечу, подошла к двери и открыла ее. Егерь мигом прошмыгнул внутрь, запрыгнул на незаправленную кровать и, потоптавшись немного, устроился на одной из подушек.

– Спокойной ночи, Нокс, – бросила Пайпер, закрывая дверь.

Она слышала, что он ушел лишь через полминуты, перед этим нерешительно потоптавшись в коридоре. Ее экспрессивность и язвительность вряд ли по-настоящему задели его за живое, но Пайпер не спешила догонять Нокса и все ему объяснять. Ей бы самой хоть что-нибудь понять, прежде чем браться за объяснения для других.

Она прошла к кровати и села на край, смотря на мгновенно уснувшего кота.

Егерь для чего-то пришел к ней. Если бы его действительно послал Илир или, что страшнее, Твайла, у него было бы какое-то послание – записка, привязанная к ошейнику, зачарованное письмо в зубах или еще что-то. Егерь бы нашел способ передать послание, не попав на глаза посторонним. Но он ждал ее в картинной галерее, куда Пайпер зашла случайно, лишь бы не столкнуться с неизвестным. Возможно, Егерь умел пользоваться пространственной магией и знал, какие правила работали для гостей Гилберта.

Пайпер легла поверх смятого одеяла, не раздеваясь, и сложила пальцы на груди. Сила бурлила внутри нее, требуя выхода – хоть в форме чистой магии, хоть в редких тумаках, которыми она могла наградить Энцелада во время позорной для нее тренировки. Пайпер хотелось действовать, потому что ее бездействие было губительным и брало над ней верх чаще положенного.

Ей хотелось плакать.

Она почти позволила себе разрыдаться, перед этим долгие минуты уговаривая себя держать все внутри, когда почувствовала прикосновение мягкой кошачьей лапы. Егерь вытянулся, коснувшись ее, но не проснулся.

Арне сказал: «Когда процветание приведет к разлуке, ты увидишь истину, скрытую от тысячи глаз. Не упусти момента, что видна глазами цвета благородства». Пайпер запомнила его слова, даже не стремясь к этому, и невольно прокручивала их в голове.

Арне давал о себе знать, когда хотел, говорил, что хотел, но считал, будто Пайпер разгадает каждое его слово. Пайпер же была либо слишком глупой, чтобы понять это, либо слишком упрямой, чтобы слепо следовать за приказами сакри. Однако хотелось верить, что Арне все же на ее стороне.

Но сильнее всего хотелось плакать. Пайпер стоически держалась еще несколько минут, прислушивалась к каждому шороху из коридора, и дала волю слезам, лишь когда Егерь вновь заурчал.

Третий стоял на поляне, неподалеку от подготовленной к завтраку беседки, и смотрел на устроенное кем-то побоище.

Все было красным. Трава потускнела, пропитавшись кровью. Скрюченные тела лежали и смотрели в пространство перед собой пустыми глазами. Третий видел оторванные или отгрызенные конечности, торчащие кости, свернутые шеи и глубокие раны на груди, говорящие о болезненной смерти.

Третий рухнул рядом с юной девочкой, еще дышавшей, и осторожно прижал ее к себе, ища внутри хотя бы мельчайшую искру магии. Ее мокрые от крови светлые волосы мгновенно испачкали его новый камзол, а тусклые карие глаза, совсем как у Аннабель, уставились на его растерянное лицо, от страха ставшее совсем белым. Он слышал, что девочка пытается что-то сказать, собирая последние силы для этого, и осторожно коснулся ее лба, передавая свою магию. Взгляд стал более осознанным, но магия внутри стремительно угасала.

– Они вот-вот будут здесь, – тихо прошептал Третий, поглаживая сестру Аннабель по волосам. – Все будет хорошо, я помогу тебе. Я…

Третий против воли посмотрел в сторону, и его едва не стошнило. Совсем рядом лежал мальчик с вывернутой наизнанку грудной клеткой, где не было сердца, а чуть дальше него – фея со свернутой шеей. Запах свежей крови до сих пор наполнял воздух.

Третий услышал всхлип и опустил взгляд на девочку. Она, глотая редкие слезы и дрожа из-за боли во всем теле, которую Третий, как бы ни старался, не мог унять, выдавила через силу:

– Аннабель…

Ее шея громко хрустнула, и девочка затихла. Третий ощутил запах хаоса.

Это было предупреждением.

Он услышал шаги и повернул голову. На самом краю тропы, зажимая рот рукой, стояла Йоннет. Высившийся за ее спиной Масрур в ужасе оглядывал всю поляну и беседку, замечая каждую из деталей отвратительной расправы.

Третий примчался сюда так быстро, как только мог, не побрезговав использовать портал, но опоздал. Нить порвалась за две секунды до того, как он сумел задействовать магию, и почему-то этих двух секунд хватило, чтобы уничтожить братьев и сестер Аннабель с изощренной жестокостью.

– Третий, – стальной голос Йоннет раздался над его головой, но Третий не пошевелился. Он сидел, прижимая к себе мертвую сестру Аннабель, и чувствовал, как сердце разрывается от боли.

Масрур позвал его по имени, но Третий не отреагировал. Лишь когда эльф оказался прямо напротив него и посмотрел в его глаза, пылавшие магией, точно такие же, только фиолетовые, Третий понял, что произошло на самом деле. От растерянности темная кожа Масрура побледнела.

Нить магии порвалась, потому что Аннабель убили.

Острая боль в солнечном сплетении и голове возникла быстро и неожиданно. Йоннет и Третий закричали. Масрур громко зашипел, потирая виски.

Третий ощущал это каждой клеткой своего тела: ткань пространства разрушалась, рвалась под напором сотен тысяч когтей, призывающих хаос. Каждое новое движение, увеличивающее многочисленные бреши, пронизывало тело, острыми иглами впивалось в сознание. Тьма безжалостно нападала, с каждым мгновением лишь увеличивая свою силу.