Жажда жизни - Ирвинг Стоун

Близился вечер. Женщина простояла в поле много часов. Винсент устал, творческое возбуждение еще владело всем его существом. Он вскочил и повернулся к женщине.

У нее внезапно пересохли губы. Она провела языком по верхней губе, потом по нижней. Но слюна тут же высохла, рот у нее словно жгло огнем. Она поднесла руку к горлу, – казалось, ей трудно дышать. Она хотела заговорить, но не смогла.

– Я Винсент Ван Гог, ваш сосед, – сказал он. – Но вам наверняка это известно и так.

– Да, – прошептала она еле слышно.

– Вы из сестер Бегеманн. Которая же?

Она пошатнулась, схватила его за рукав, но оправилась и удержалась на ногах. Снова она облизала губы своим сухим языком и несколько раз пыталась заговорить, прежде чем ей удалось вымолвить:

– Марго.

– Зачем вы преследуете меня, Марго Бегеманн? Я замечаю это вот уже не одну неделю.

Она глухо вскрикнула, судорожно вцепилась в рукав Винсента и, теряя сознание, упала на землю.

Винсент встал на колени, подложил ей под голову руку и откинул с ее лба волосы. Красное вечернее солнце садилось за полями, усталые крестьяне медленно брели домой. Винсент и Марго были одни. Он пристально вгляделся в нее. Она не была красива. Ей было, по—видимому, далеко за тридцать. Левый угол ее рта был очерчен резко и твердо, а от правого шла тонкая линия почти до самой скулы. Под глазами у нее были синие круги, усеянные мелкими веснушками. На лице кое—где уже начинали прорезываться морщинки.

У Винсента в фляжке было немного воды. Тряпочкой, которой он вытирал кисти, он смочил девушке лицо. Она быстро открыла глаза, и Винсент увидел, что они у нее хорошие – темно—карие, нежные, таинственные. Он плеснул себе на руку воды и провел пальцами по лицу девушки. Почувствовав его прикосновение, она вздрогнула.

– Вам лучше, Марго? – спросил он.

Она лежала еще секунду, глядя в его зеленовато—синие глаза, такие ласковые, такие проницательные и понимающие. Потом, с отчаянным рыданием, которое вырвалось из самых глубин ее существа, она обхватила его за шею и зарылась лицом в его бороду.

На следующий день они встретились в условленном месте в стороне от деревни. Марго была в очаровательном белом батистовом платье с низким вырезом, в руках она держала соломенную шляпу. Она волновалась, но владела собой гораздо лучше, чем накануне. Когда она пришла, Винсент отложил палитру в сторону. В Марго не было и намека на тонкую красоту Кэй, но по сравнению с Христиной это была очень привлекательная женщина.

Винсент встал со своего стула, не зная, что делать дальше. Женские платья были не в его вкусе; ему больше нравились на женщине юбка и жакет. Голландских женщин того круга, который принято называть респектабельным, он рисовать не любил – они были не очень—то хороши собой. Винсент предпочитал служанок: нередко они бывали истинно шарденовского типа.

Марго приподнялась на носки и поцеловала его, просто, привычно, словно они давно уже были любовниками; потом она вдруг прижалась к нему всем телом и затрепетала. Винсент постелил для нее на земле куртку, а сам сел на стул. Марго прикорнула у его ног и посмотрела на него с таким выражением, какого Винсент никогда еще не видел в глазах женщины.

– Винсент, – сказала она ради одного только удовольствия услышать, как чудесно звучит его имя.

– Да, Марго?

Он не знал, что сказать, как вести себя.

– Вчера ты, наверно, подумал обо мне плохо?

– Плохо? Нет. А с чего ты взяла?

– Можешь мне не верить, Винсент, но вчера, поцеловав тебя, я в первый раз в жизни целовала мужчину.

– Неужели? Разве ты никогда не любила?

– Нет.

– Это жаль.

– Правда? – Она помолчала. – А ты любил других женщин, ведь любил, да?

– Любил.

– И многих?

– Нет... Только троих.

– А они тебя любили?

– Нет, Марго, не любили.

– И как они только могли?

– Мне всегда не везло в любви.

Марго придвинулась плотнее к Винсенту и положила руку ему на колено. Другой рукой она шаловливо провела по его лицу, коснувшись массивного носа, полных, приоткрытых губ, твердого, округлого подбородка. Легкая дрожь опять пробежала по ее телу; она быстро отдернула пальцы.

– Какой ты сильный, – тихо сказала она. – Все у тебя сильное – и руки, и скулы, и шея. Я никогда не встречала раньше такого мужчину.

Он грубо обхватил ее лицо ладонями. Страсть и возбуждение, кипевшие в ней, передались и ему.

– Я тебе нравлюсь хоть немного? – В ее голосе звучала тревога.

– Да.

– Ты поцелуешь меня?

Он поцеловал.

– Пожалуйста, не думай обо мне плохо, Винсент. Я не могу ничего с собой поделать. Ты видишь, я влюбилась в тебя... и не смогла удержаться.

– Ты влюбилась в меня? В самом деле? Но почему?

Она прильнула к нему и поцеловала его в уголок рта.

– Вот почему, – шепнула она.

Они сидели не шевелясь. Неподалеку было крестьянское кладбище. Столетие за столетием крестьяне ложились на вечный отдых в тех самых полях, которые они обрабатывали при жизни. Винсент стремился показать на своих полотнах, какая это простая вещь – смерть, такая же простая, как падение осенней листвы, – маленький земляной холмик да деревянный крест. За кладбищенской оградой зеленела трава, а вокруг расстилались поля, где—то далеко—далеко сливаясь с небом и образуя широкий, как на море, горизонт.

– Ты знаешь хоть что—нибудь обо мне, Винсент? – мягко спросила она.

– Очень мало.

– Говорил тебе кто—нибудь... сколько мне лет?

– Нет, никто.

– Мне тридцать девять. Скоро будет сорок. Вот уже пять лет я все говорю себе, что если не полюблю кого—нибудь до сорока лет, то убью себя.

– Но ведь это так легко – полюбить.

– Ты думаешь?

– Да. Трудно другое – чтобы и тебя полюбили в ответ.

– Нет, нет. В Нюэнене все трудно. Больше двадцати лет я мечтала кого– нибудь полюбить. И мне ни разу не довелось.

– Ни разу?

Она посмотрела куда—то вдаль.

– Только однажды... я была еще девчонкой... мне нравился мальчик.

– И что же?

– Он был католик. Они его выгнали.

– Кто это – они?

– Мама и сестры.

Она встала на колени, пачкая в глине свое чудесное белое платье, и закрыла лицо руками. Колени Винсента слегка касались ее тела.

– Жизнь женщины пуста, если в ней нет любви, Винсент.

– Я знаю.

– Каждое утро, просыпаясь, я твердила себе: «Сегодня я обязательно кого—то встречу и полюблю. Ведь влюбляются же другие, чем я хуже них?» А потом наступала ночь, и я чувствовала себя одинокой и несчастной. И так много—много дней, без конца. Дома мае ничего не приходится делать – у нас есть служанки, – и каждый мой час был исполнен тоски по любви. Каждый вечер я говорила себе: "От такой жизни впору умереть, и все—таки ты живешь! " Меня поддерживала мысль, что когда—нибудь я все же встречу человека, которого полюблю. Проходили годы, мне исполнилось тридцать семь, тридцать восемь и, наконец, тридцать девять. Свой сороковой день рождения я не могла бы встретить, не полюбив. И вот пришел ты, Винсент. Наконец—то, наконец полюбила и я!