«Путешествие на Запад» китайской женщины, или Феминизм в Китае - Эльвира Андреевна Синецкая

против уничтожения исторического памятника, но большинство жителей деревни не могли отказаться от соблазна заработать деньги. Увидев реакцию сельчан на эту «кару», с горя лавочник выпил слишком большое количество вина, да ещё сестра его пыталась пересказать ему все слухи, ходящие по деревне о связи Синхуа со студентом. Пришедшая поздно жена, не подавшая ему вовремя ужина и не составившая компании по «залитию горя» (они часто вдвоём выпивали), вызвала в нём желание показать, кто в доме хозяин, и он замахнулся на Синхуа. Она усмирила его тем, что сказала, де нельзя бить беременную. Однако радость его от этого известия пыталась погасить, с усмешкой оповестив мужа, что ребёнок не от него, а от студента. Это, однако, нисколько практически не уменьшило ликования лавочника. У него, наконец, будет наследник, млея от счастья, повторял он: ведь студент всё равно из его же рода, почти что можно считать ребенка своим. Ранним утром, не сказав ничего мужу, Синхуа уходит по какой-то теряющейся в бесконечности дороге (в город, верно). Чувства женщины не озвучены в фильме, но визуальный ряд и вся логика фильма показывают нам, что Синхуа оскорблена тем, что для обоих мужчин она – лишь, или прежде всего, колба, из которой должен появиться наследник их богатств, ваза, как сказали бы в более старые времена.

Ваза, пишет Б.Л. Рифтин в предшествующей полному изданию романа «Цзинь пин мэй» статье, по старинным китайским представлениям является символом материнского лона, женского естества. «Недаром в свадебный паланкин невесты непременно ставили вазу, наполненную зерном или драгоценностями, в знак пожелания всяческого изобилия и многочисленного потомства»[802].

Европейская традиция тоже порой использует вазу как некий символ женщины, но, как явствует из некоторых рекламных роликов, идущих ныне на российском телевидении, в западной цивилизации женщину и вазу роднят очертания, форма. В западной цивилизации сравнение женщины с вазой говорит об эстетике, о чем-то достойном восхищения, о красоте в её внешней форме. (Хорошо это или плохо, с точки зрения феминизма в том числе, сейчас обсуждать не будем). Вышеприведённые слова Б. Рифтина говорят о том, что в китайской традиции скорее воспринимается сравнение женщины и вазы по их, если можно так сказать, утилитарной схеме: женщина (как и ваза) является сосудом, женщина полна живительной ли влаги, могущей помочь мужчине достичь если не бессмертия, то долголетия; женщина – сосуд плодородия, из которого и «выходят» сыновья, без которых прервётся связь с предками, прервётся род. То есть в китайской традиции ваза-женщина ценна скорее всего и прежде всего тем, что она – не столько форма, сколько – обязанная иметь содержание, по причине чего прежде всего и вожделенна. (Что ни в коем случае не возбраняет ещё при этом и эстетическое удовольствие от лицезрения её иметь, но это – скорее побочный, сопутствующий элемент).

Что же до утверждения, что женщина рождается на свет исключительно для продолжения рода, оно биологически неотрицаемо. Даже Г. Вишневская, празднующая своё семидесятилетие как «львица на покое», на открытии оперного центра своего имени подчеркнула, что она делала в жизни всё, что хотела, в том числе и рожала детей. Не исключено, что сказано вопреки признаниям М. Биешу (да и её ли одной?), что профессия оперной певицы лишила её личного счастья, ибо, только отдавая все силы сцене, можно выполнить своё предназначение[803]. Мадам Вишневская с присущей ей определённой бескомпромиссностью заявила, что не могла не родить своих дочерей, поскольку это – «предназначение женщины».

Что ж, для того чтобы человечеству не вымереть, действительно надо рожать детей. И что бы там ни придумывали биологи, родить, выносить ребёнка 一 пока (?) это может сделать лишь женщина[804]. Но тем не менее когда коротко формулируется цель существования человека на Земле, говорится о том, что каждый прожил жизнь не зря, если построил дом, посадил дерево и родил сына. Не надо, верно, напоминать, что практически во всех языках мира человек 一 это мужчина. В 20-30-х годах прошлого века, когда в результате шествия по миру феминизма и победы в нашей стране революционных идей, куда, бесспорно, в определённом аспекте входила и эта идеология, в нашей стране был шквал (как эксклюзивных, так и переводных) публикаций о, как теперь говорится, гендерных проблемах. В книге биолога профессора А.В. Немилова под названием «Биологическая трагедия женщины»[805] прежде всего утверждается, что «мы не знаем человека как такового, “an und fur such”, как говорят немцы, а знаем только мужчину и женщину. У человека как раз обособление полов достигло своей высшей ступени»[806]. Тогда каким же образом сложилось это утверждение о предназначении человека на земле, если общеизвестно спокон века, что только женщина может родить? Как говорится, читайте книжки феминисток. Кстати, в газете «Московские новости» в статье Евгении Квитко «Для других галактик мы все 一 китайцы»[807], в главке о планировании рождаемости приводятся очень, на мой взгляд, интересные сведения: «семейная пара получает разрешение на работе и осуществляет замысел родить ребёнка (это не столь ново и интересно. 一 Э.С.); если мужчина женился во второй раз, но в первой семье уже израсходовал свою квоту на ребёнка, то на его службе голосованием решают, позволить ли ему и в новой семье иметь ребёнка» (выделено мною. 一 Э.С.). Кстати, меня в этом случае не интересует, так ли обстоит дело в Китае или это только устная традиция, слухи. Ведь слухи-то часто говорят значительно больше, чем указы и постановления. С точки зрения целей этой программы, возможно, всё решено и сделано квалифицированно. Как говорится в той же статье, мужчин в Китае больше, чем женщин (пока это, как ни странно, не признано официально, уточняет автор), а стало быть, эффективнее ограничивать в праве на рождение ребёнка тех, кого больше. Но таким образом женщина – призванная продолжать род и только и могущая родить ребёнка – лишается права выбирать по собственному усмотрению, самостоятельно решать, осуществлять ли ей своё предназначение или нет и на каких условиях. Она действительно превращается лишь в вазу, в ёмкость, в которой мужчина может вырастить свой зародыш.

Однако вернёмся к героине нашего фильма. Не будем забывать, что этот фильм («Синхуа») – не только история одной сельской женщины (и то, что события происходят в деревне, знаменательно: выведено за скобки или уменьшено внешнее влияние, родной ли, привнесённой ли культуры). Фильм, как всякое произведение искусства (и не столь уж важно в данном случае, каковы его художественные достоинства) – часть «общей исповеди интимных человеческих тайн своего времени», новое «истолкование человека»