Возвращение - Геннадий Ищенко

— Дать бы тебе по шее… — вздохнул Сергей.

— Размечтался! — сказал я. — Давай выйдем из машины и попробуешь. Может быть, и получится, но гарантии не даю. Приезжал недавно один из ваших меня проверять, так я его удивил. Синяк на боку точно оставил. Смотри, чтобы и тебе не удивиться.

— Ген, успокойся! — попросила Люся. — Сказал, а ругаться зачем? Он, что ли, эти микрофоны приказал ставить?

— Ладно, — сказал я. — Он меня разозлил тем, что считает это нормальным. Понимаешь? Любому человеку будет дико жить в таких условиях. Это все равно что ходить по улице голым. Не смертельно, но неприятно.

— Все, спорщики, приехали, — сказал Виктор, останавливая машину возле входа в парк. — Давайте на выход. Я сейчас отъеду и вас догоню.

Мы шли по аллеям отдельно от сопровождения. Виктор с Сергеем держались позади нас метрах в двадцати.

— Не ожидала, что ты так будешь ругаться, — сказала Люся, взяв меня под руку.

Я этого сам не ожидал. Видимо, сказалась нервотрепка первых дней пребывания в Москве. Я тогда никому не показал свой страх, хотя Брежнев, кажется, догадался. Я слишком хорошо знал, чем все может для нас закончится. И для себя такого не хотелось, а уж для Люси — и подавно. Если бы ни медитации, я бы, наверное, сорвался еще раньше.

— Я немного перенервничал, — ответил я. — Потому и высказался. Ничего, съедят. Давай я тебя развеселю, а то все другим анекдоты рассказываю. Слушай. Три часа ночи, стук в дверь. Мужик идет к двери, смотрит в глазок: два амбала стоят. «Вам кого?» — спрашивает, а ему отвечают: «Мы из морга». «А у нас никто не умер!» «А у нас план!»

— Вот это и есть счастье! — сказал я Люсе, когда она наконец перестала смеяться. — Идти под руку с любимой девушкой и слушать ее смех!

— Что там во вчерашней газете было такого, что отец к ней прилип? — спросила подруга. — Я хотела посмотреть, но не успела.

— Очень важные вещи, — сказал я. — Статья Брежнева, в которой он обосновал необходимость чистки партийного руководства и постановление о создании механизма такой чистки. Все, конечно, со временем может выродиться в еще одну бюрократическую структуру, или, что хуже, заработать на манер мясорубки, перемалывая всех подряд. Но если сделают все по уму, причем на постоянной основе, эффект будет большой и долговременный. Это, собственно, второе постановление, которое появилось по моим материалам.

— А первое о чем было?

— Было постановление правительства СССР о мерах, направленных на сохранение урожая. Наверное, это пошло с подачи Машерова, вряд ли, здесь успели бы все подготовить. Мы теряем больше трети всего выращенного, поэтому это очень важно. Лучше повременить со строительством одной ГЭС и из сэкономленного бетона построить кучу хранилищ для зерна, овощей и фруктов. Да и в уже имеющихся нужно наводить порядок.

— А что-нибудь еще в газетах было?

— Я не видел. Но у нас многого не публикуют. Например, вчера в Архангельске должен был гробануться Ил-18. Ранено тогда было всего десять человек, а убитых не было вовсе, но самолет потеряли. Теперь этого не будет, но и в газетах ничего не появится. В декабре должна была произойти авария беспилотного «Союза» с человеческими жертвами. И никто ничего не узнал бы, как не узнали об аварии шестидесятого года, когда на космодроме сгорело сто человек. Теперь ничего этого не будет. Думаешь зря с нами возятся? Если предотвратить все аварии и смягчить последствия природных катастроф, экономика страны получит колоссальные средства. Не меньше можно получить со временем и от новых технологий. Наша главная беда — это управление, но теперь, похоже, взялись и за него.

— Значит, все хорошо?

— Все движется в нужном направлении, — сказал я. — Но все, о чем я говорил, это только первоочередные меры. Экономику нужно будет реформировать по-настоящему. Не сейчас, позже. И нынешнее руководство — я понизил голос — на это неспособно. Поэтому оно должно выполнить свое дело и уступить место другим. А потом придется еще реформировать общество. Без этого скоро достигнем потолка. Будет гораздо лучше, чем было в той реальности, но этого недостаточно. Ладно, мы с тобой не о том говорим. Смотри, какое небо! Все, приедем, и я начну писать тебе стихи!

На следующий день в районе десяти часов нам позвонили.

— Геннадий, жди через пять минут возле подъезда, — услышал я голос Елены. — Люсю с собой не бери. Я подъеду на машине.

Было пасмурно и прохладно, поэтому я надел вельветовую куртку и спустился вниз, предупредив куратора.

— Да, я знаю, — сказал он. — Мне звонили. Спускайся и жди, они сейчас подъедут.

Ждать не пришлось совсем: как только я вышел из подъезда, возле него остановилась «Волга».

— Давай быстро в салон! — выглянула Елена. — Садись назад.

И машина, и водитель были другие.

— Куда едем? — спросил я.

— С тобой хотят поговорить, — ответила она. — Не задавай вопросов, скоро все узнаешь сам.

Ехали недолго: уже через двадцать минут Елена завела меня в большую трехкомнатную квартиру. В гостиной в кресле сидел Суслов.

— Оставьте нас, — сказал он Беловой. — А ты садись, нужно поговорить. В нашу прошлую беседу ты сказал, что обо мне почти не было публикаций. Соврал? С Брежневым ты был гораздо откровенней. Я даю тебе слово, что все, сказанное тобой сейчас, останется без последствий. Мне важно знать.

— Я не соврал, — сказал я. — Немного кое о чем умолчал. Зачем вам это выслушивать? Вы уже все равно не сможете измениться сами и изменить стиль работы.

— Я жду.

— Ну как хотите. Публикаций действительно было очень мало. Во всех отмечался ваш крайний консерватизм и зажимание интеллигенции, причем часто без всяких видимых причин. Вы запрещали к продаже уже отпечатанные книги, заявляя, что на идеологии не экономят. Среди указанных авторов были те, кто после вашей смерти свободно печатались. Запрещенные театральные постановки и показ некоторых отснятых фильмов. В немногих случаях это было оправдано, в остальных… Наша цензура была слишком жесткой. Нельзя, Михаил Андреевич, постоянно затыкать людям рот и ожидать, что они вас после этого будут любить. Ну кому мешали песни Высоцкого? На них потом выросло два поколения молодежи, а он стал Народным артистом! При вас по всему Союзу ходили его магнитофонные записи, а самому Владимиру выступать запрещали. Ну были у него блатные песни, но с эстрады-то он их не пел. А вы думали, что стоит чуть ослабить удавку, и вскоре у нас все зальют грязью. Когда обсуждался вопрос отмены цензуры вы сказали: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам?»

— Ты действительно считаешь, что цензуру можно убрать?

— Вот такого я не говорил. Ее у нас и при капитализме не убрали. Все, что противоречит Конституции и может быть государственной тайной, должно запрещаться, а авторов нужно брать на карандаш, а то и сажать. Но такого реально очень немного.

— А я, значит, перегибал палку?

— Перегибали. В семьдесят третьем году вы едва не зарубили уже отснятый многосерийный фильм о наших разведчиках «Семнадцать мгновений весны». Фильм, в котором нет ничего криминального. Когда он шел по телевидению, за телевизорами сидела вся страна, даже преступность в дни показа резко упала. А вам, видите ли, не понравилось то, что в нем не отражен подвиг нашего народа в войне! А фильм о работе нашего разведчика в самом сердце Германии. Правильно вам возразил председатель КГБ, что весь советский народ не мог служить в ведомстве Шелленберга. Вы попросили, я рассказал.

— У тебя есть какие-нибудь проблемы?

— У кого их нет! — сказал я. — Извините, но я считаю установку микрофонов в наших жилых квартирах издевательством. Или мне верят, или нет. Я бы еще понял, когда прослушивают рабочий кабинет или гостиницу, но квартиру это уже слишком!

— Это кто-то перестарался, — сказал он. — Все уберут. Дальше.

— Из-за нашего переезда сестра пропустила год для поступления в институт. Я бы хотел попросить об одолжении. У нее красивая внешность и большие способности к танцу. Много лет она выступала в самодеятельности и танцует на профессиональном уровне. Их ансамбль выезжал во многие гарнизоны округа и всегда с большим успехом. Я бы хотел, если будет такая возможность, чтобы ее посмотрели в ансамбле Моисеева. Вряд ли они ее возьмут, но может быть Игорь Александрович ей что-нибудь посоветует? Я в Москве никаких других танцевальных ансамблей не знаю. У Александрова, по-моему, пока женщины не танцуют.

— Я поговорю с Игорем Александровичем, — пообещал он. — Вам позвонят. Еще?

— Спасибо, это все.

— В ближайшее время тебе принесут вопросы по следующему году. Там есть неясные моменты, постарайся дать ответы.