Родина слонов - Андрей Калганов

Хазары забеспокоились.

— Ой-йо, Хаан, не иначе демон смерти вселился в раба!

— Ты что, Астай? Разве не знаешь, что нельзя упоминать демона смерти, ты навлечешь беду на всех нас!

— Тебе следует сломать хребет, Астай. Упомянуть демона смерти, мыслимое ли дело?

— Теперь не будет нам удачи, Астай. Ой-йе, что же ты наделал, зачем сказал «демон смерти»?

Булыга извивался, хрипел, выбрасывал пену изо рта, как загнанная лошадь.

— Может, отрезать ему голову, что скажешь, Хаан?

— Скажу, чтобы ты молчал, Астай. Твой поганый язык доведет до беды.

— Ты, Астай, верно, хочешь, чтобы Силкер-тархан свернул нам всем шеи. Разве тебе не известно, что старика на закате надлежит доставить в прекрасную белую юрту великого тархана?

Мало-помалу корчи отпустили Булыгу, и пред хазарскими взорами предстал вполне обыкновенный старикашка, каким несть числа на белом свете. Ничем не примечательный, с жиденькой бороденкой, со страхом в глазах.

— Ой-йо, Хаан, демон смерти утащил раба и дал нам другого.

— Теперь ты, Сайыт, упомянул того, чье имя под запретом! Ты глупый баран, Сайыт!

— Ой-йо, Силкер-тархан не простит нам пропажу раба.

Хаан взглянул на Астая и... от неожиданности закричал — вместо старого знакомца перед ним кривил гнусную физиономию НЕКТО. Этот НЕКТО ничем не напоминал красавца Астая — ни горбатой спиной, ни скособоченным носом, ни глазами, вылезающими из орбит, ни трясущимися руками, ни слюнкой, сбегающей с нижней выпяченной губы.

— Раба не простят нам пропажу, — заплетающимся языком подтвердил Астай, — тархан Силкер больно злой, как собака, ар-р-р-р...

Хаан хотел окоротить наглеца, чтобы не смел сравнивать великого полководца с низким четвероногим, но вместо гневной речи выдал:

— Не-е-е, Астай говорит плохо, очень не злой тархан Силкер, много хорошего делать...

«Астай виноват, — думал Хаан, пытаясь обуздать свой язык, — зачем демона помянул...»

— Твой лицо сильно некрасивый, — прохрипел в самое ухо тот, кто раньше был Сайытом, — ой-йо, лицо-лошадь. Твой ног зачем коленком вперед?

— Твой язык пусть за себя говорит, за меня не говорит, да? Сам некрасивый ты, — ответил Хаан, не понимая, почему коверкает могучий и прекрасный хазарский язык, — слюнь твой течет сильно, рук твой, ой-йо, как лап курицын. Зачем на карачках твой туша стоит?

Те, кто прикладывался к Булыгиной фляге, а таковых в общей сложности набрался весь десяток Хаана, выглядели неважно. Булыга, он же Азей, злорадно хихикал и мысленно потирал руки. Зелье следовало втирать, втирать, а не заглатывать. Что с того, что запах у него приятственный и вкус как у меда. Кому и ослиная моча — мед, зависит от вкуса и привычки. Коли морду отварчиком натрешь, то ее судорогой сперва подернет, а потом так перекорежит, что мама не узнает. Если же в нутро отвар залить, тут не только морду перекосит, тут все на свете вверх тормашками встанет. И язык у того, кто отхлебнет зелья, тож так изогнется, что и не враз поймешь, о чем речь идет.

С плохо скрываемой радостью Азей наблюдал за своими пленителями и не заметил, как свечерело.

— Твоя сильно забыла, тархан Силкер звать хотел.

— Ой-йо, раб к Силкер вести.

— Моя вести, твоя вести, ой-йо, Силкер-тархан, грозный тархан...

Те хазары, кто стоял на ногах, скривив шеи и пуская слюни, окружили Азея плотным кольцом. Те, что на четвереньках, встали вторым рядом, дергая головой и рыгая. Пинком старика заставили подняться, Хаан трясущимися руками принялся разматывать аркан.

— Раб в колодка, — проблеял кто-то из воинов, — аркан зачем нужен?

Хаан так вылупился на вопрошавшего, что Азею подумалось: вот-вот глаза вывалятся.

— Утащить прежний раб, — затрясся Хаан, — этот не утащить.

— Твой мудрость велик.

Аркан захлестнулся под самым подбородком, который почти лежал на колодке, Хаан потянул, и Азей поплелся вслед за хазарином.

Хромые, кособокие, горбатые, в дурно пахнущих портах, хазарские вой пошли, поползли, побежали на четвереньках за десятником Хааном. Силкер-тархан велел десятке Хаана не спускать глаз с раба, и вой не спускали. Десять пар выпученных глаз сверлили Азея...

Силкер-тархан не боялся смерти, Силкер-тархан боялся позора. Смерть — пустяк. Сабля чирк — и нет тебя. А позор, он на века... Разве мог думать одноглазый полководец, что однажды позор сам явится в его юрту и будет одет как хазарский десятник... Его, Силкер-тархана, десятник! Видно, под злосчастной звездой родился тархан, раз увидел такое.

— Твоя, тархан Силкер, раба пришел. — Позор осмелился раскрыть рот, позор брызгал слюной и рыгал, позор вонял, как не воняет козел после долгой зимы, позор чесался, как шелудивый пес, и таращил глаза, как жаба, позор с треском портил воздух, позор икал, позор вытирал рукавом кольчуги сопли, позор натужно зевал, позор дергал шеей... Ой-йо, за что Всемогущий Тенгри дозволил увидеть такое? Или Всемогущий Тенгри дает знак? Как истолковать его?

Таких, как Хаан, толпилось еще девять у прекрасной белой юрты, тархан видел, тархан осторожно отодвинул полог и выглянул наружу. Куда катится Каганат, если его лучшие воины превращаются в ТАКОЕ?

Единственно верное решение пришло внезапно, как всегда приходит единственно верное решение. Гнев Силкер-тархана сотряс войлочные стены великолепной белой юрты.

— Убейте их всех, — крикнул он своим Яростным, — это не воины, это позор!

Сразу же на душе полегчало. Все правильно. Если Хаан дожил до такого унижения, значит, ему пора к предкам. Два телохранителя, стоявшие у входа, бросились к Хаану и утащили его. Снаружи донеслись крики, много криков. Тархан усмехнулся — у него отлегло от сердца. Так будет с каждым, кто осмелится потерять человечье обличье, кто пьянством и разгулом доведет себя до того же, до чего себя довел Хаан. Тархан решил!

Но почему Хаан превратился в скотину, когда доблестное хазарское войско вторглось в земли врага? Он мог бы потерять человеческий облик до или после. Догадка обожгла Силкер-тархана, и от нее лоб одноглазого полководца покрылся испариной. Не нужна хазарам эта дикая сторона с ее лесами и полями, топями и неудобями, не нужна, и все тут. Здесь под каждой корягой или нечисть сидит, или гадюка, или яма ловчая выкопана, или, на худой конец, куча навалена. А комарье... Разве может быть такое комарье? Все войско чешется! А дожди... Как развезет — войско в грязище утопает... Возвращаться надо, вот какая догадка посетила тархана. Возвращаться, пока возможно, пока кости целы! Это враги Каганата нашептали Обадии идти на Полянщину. Что для полянина хорошо, хазарину — смерть!

Силкер-тархан осушил пиалу кумыса, по очереди сложил в кулак пальцы сперва на правой руке, потом на левой, и еще раз так, и еще — досчитал до девяноста девяти. Невозможно, никак невозможно. За такую самодеятельность Величайший с живого кожу снимет.

Взгляд Силкер-тархана упал на ничтожного старикашку, распростертого на полу юрты, и надежда вернулась к полководцу, а с ней — уверенность. Полководец поманил толмача, который достался ему от бывшего куябского князя Истомы. Ловкач подполз к полководцу и с собачьей преданностью уставился в глаза.

— Пусть этот старец расскажет все, что знает, иначе я прикажу вытянуть из него жилы.

Ловкач перевел, и старик что-то затараторил.

— Он говорит, что сдался твоим добрым воинам по своей воле.

— Спроси, почему он это сделал.

— Он говорит, господин, что служит Отцу Горечи, что он не славянин, а лютич, и пришел к тебе, чтобы раскрыть козни сиволапых.

Тархан задумался:

— Опять лютич... Может, хоть от этого будет толк.

Когда старик закончил свой рассказ, сердце тархана возрадовалось. Он велел позвать Кукшу, и тот подтвердил, что старик и впрямь его человек. Значит, Азей сказал правду. Что ж, скоро хазарские клинки умоются вражеской кровью. И это хорошо!

Пьянь подзаборная, ишак безмозглый — муженек ее и не думал вести себя как человек. Выскочила за чурку, дура, теперь мучайся! Светка готова была задушить Умара собственными руками, вернее, одной рукой, потому что другой с удовольствием прикончила бы Вишвамитру. Это ж надо, алкаша к пойлу приставить! Умнее ничего придумать не мог, старый хрыч. А чего ему? Знай себе сидит целыми днями, раскачивается да «ом-м-м-м» тянет. А Умар-то не просыхает... И видения ему все — то шайтан, то бабы в исподнем, то джинн, то слон в яблоках... Убила бы гада.

Светка бродила по шумному итильскому базару, приценивалась, торговалась. Покупала снедь, чтобы кормить непутевого муженька. Вдруг ее кто-то крепко схватил за локоть. Светка резко обернулась. Перед ней стоял не кто иной, как Николай Петрович Кукшин — ее кошмар двадцатого века.

— Не ори, — под ребра кольнуло острие кинжала. Светка испуганно закивала, и Кукша потащил ее прочь с базара.