Сказки русских писателей - Павел Бажов

– Ох, ну тебя! – отбивался воробьеныш-воробей от земляного зуды-жука: полорот из гнезда выпал, прозяб.

– А правда, Алалей, по звездам все можно знать?

– Как кому.

– А что такое все, Алалей?

Шибко рысью промчался по широкому лугу конь Вихрогонь, стучал сив-чубарый копытом, и далеко звенели подковы, звякала сбруя, сияло седло.

Сильнее подул полунощник.

Глухо и грустно шумело в лесу. Тяжко вздыхал Лесной Ох.

Семь лебедок-сестер Водяниц месили болото-зыбун.

И молчком разносили коркуны-вороны белые кости, косточки, костки с дороги в лес-редколесье, не грая, не каркая.

– Одномёдные пряники! – Лейла бросила звезды считать, – у Мамаишны сколько их, пряников?

– Да с сотню, поди.

– Нам бы, Алалей, этих пряников одномёдных сотню?

– Хоть бы один, и то хорошо.

– А почему, Алалей, у Мамаишны сотня пряников одномёдных, а у нас и одного нет, никакого?

– Так уж бог дал.

– А почему так уж бог дал?

– А ему виднее: кому дать, а кому и ничего не дать. Будут зубки портиться с пряников, что хорошего?

– А я бы всем дала пряников много одномёдных, всем... А бобы Окаяшкины сладкие?

Из каменных оврагов вышли Еретицы. Еретицы – они заживо продали душу черту. И гуськом потянулись ягие на кладбище к провалившимся могилам спать свою ночь в гробах.

– Кто нас увидит, тому на свете не жить! – ворчали старухи Еретицы ягие.

– А мы вас не видели! – крикнула Лейла, зажмурилась, торопышка такая.

Кто-то всплеснул ладонями и застонал, – водяной Кот-Мурлышка на луну мяукал.

И все Древяницы и Травяницы вылетели из своих трав и деревьев на водопой к чистому озеру.

Глухо и грустно шумело в лесу.

Колотилом подпираясь, шел по дороге на колокольню Колокольный мертвец; ушатый в белом колпаке, тряс мертвец бородою: сидеть ему, старому, ночь до петухов на колокольне.

– За что тебя, дедушка? – окликнула Лейла, несмолчивая.

– И сам не знаю, – приостановился мертвец на мосту, – и набожный был я, хоть бы раз на посту оскоромился, не потерял и совесть божью и стыд людской, а вот поди ж ты, заставили старого всякую ночь до петухов сидеть на колокольне! Видно, скажешь лишнее слово и угодишь...

– У тебя язык, дедушка, длинный?

– Нет, не речливый! Нет, не зазорно я жил, не на худо, не про так говорил, и колокольному звону я веровал...

– А зачем ты, дедушка, веровал?.. ты бы лучше в колокольню не веровал, дедушка!

– Нет уж, видно, за слово: скажешь лишнее слово и угодишь.

– А как ты узнаешь, дедушка, которое лишнее, а которое не лишнее?

– То-то и дело, как ты узнаешь!

– А если который немой, не говорит ничего?

– А не говорит ничего, попадет за другое.

– А кому же не попадет, дедушка?.. Дедушка, скучно?

– Да что за веселье! Из любых любую выбрал бы муку! Девять ден я в аду пробыл и ничего: по привычке и в аду хорошо, свыкнешься и кипишь. А тут посиди-ка: холодно, ветер гуляет. Пришла мне навек колокольня, да видно, и по веки, там мое место и упокой.

– Дедушка, всем попадет?

А мертвец уж тащился на свою колокольню, колотилом подпирался, тряс бородою, и блестел по дороге его мертвецкий белый колпак.

Брякнули звонко ключи, щелкнул колокольный замок: там его место и упокой.

И сеяла ведьма-чаровница любовные плевелы, зельем чаровала красавая землю-мать.

Глухо и грустно шумело в лесу.

Тихие подошли тучи. Покропил дождь.

Длинноногий журавль стал на крутом берегу, закрыл глаза. За колючим кустом забулькало по-ежиному.

– А я журавлей не боюсь! – шепнула Алалею Лейла, зажмурилась, торопышка такая.

И, прижавшись друг к другу, под вербою они коротали ночь.

Тихо разбрелись тихие тучи: туча за тучей, облако за облаком. Утренник-ветер, перелетая, обтрясал дождинки. И белый свет рассветился.

И восходило солнце, сеяло ясное чистым серебром. И золотые солнцевы метлы смели всю черную сажу ночи.

Задушницы

Предрассветные скрытные сумерки стянулись лисьей темнотой.

Ветер веянием обнял весь свет и унесся на белых конях за тонко-бранные облака к матери ветров, оставив земле тишину.

Унылый предрассветный час.

Белая кошка – она день в окно впускает – лежит брюшком вверх, спит, не шевельнется.

Синие огни, тая в тумане, горят на могилах. По молодому повитью дубов лезут Русалки, грызут кору. И, пыль поднимая по полю, плетется на истомленном коне из ночной поездки Домовой.

Унылый час.

Ангелы растворили муки в преисподних земли, солнца и месяца. И сошлись все усопшие – все родители с солнца и с месяца, и другие прибрели из-за лесов, из-за гор, из-за облаков, из-за синего моря, с островов незнакомых, с берегов небывалых на предрассветное свидание в весеннюю цветную долину.

В их тяжком молчании – речь их загадка – лишь внятен: плач без надежды, грусть без отрады, печаль без утехи.

А глаза их прощаются с светом, с милой землею, где когда-то, в этот день Зеленой недели, справив поминки, и они веселились, где когда-то, в этот день Зеленой недели, и они, надеясь, вспоминали. Но старая мать, Смертушка-Смерть, тайно подкравшись незнаемой птицей, пересекла нить жизни и, уложив в домовище, опустила в могилу.

Вот и тоскуют. А прошлое – прошлые дни – безвозвратно.

Надзвездный мир – жилище усопших.

Туда не провеивают ветры и зверье не прорыскивает, туда не пролетывает птица, не приходят, не приезжают, – сторона безызвестная, путь бесповоротный.

Унылый предрассветный час.

Ангел-хранитель

Звездной ночью неслышно по полетному облаку прилетел тихий ангел.

– А куда дорога лежит? – взмолились путники ангелу, – третий день мы в лесу, истосковались, Леший отвел нам глаза, кругом обошел: то заведет нас в трущобу, то оставит плутать.

– Вы его землянику поели, вот он и шутит.

– Ангел! Хранитель! Ты сохрани нас!

Ангел послушал, повел на дорогу.

А там, на прогалине, где трава утолочена, у кряковистого дуба, сам Леший-дед сивобородый, выглянув, шарахнулся в сторону, а за ним стреконул зверь прыскучий.

Сошла беда с рук.

– Ты сохранил нас!

Лес истяжный – ровный, без сучьев.

Много в ночи по небу божьих огней.

Корни ног не трудят. Ходовая тропа.

Путь способный.

– Помнишь ты или не помнишь, – сказал ангел безугрознице Лейле, – а когда родилась ты, бог прорубил вон то оконце на небе: через это оконце всякий час я слежу за тобой. А когда ты умрешь, звезда упадет.

– А когда конец света?

– Когда перестанет петь Петух-будимир.

– Золотой гребешок?..

– С золотым гребешком.

– А правда, будто ворон в великий четверг купается в речке и все его воронята?

– Третьего года купались – у Волосяного моста.

– А земля... земля тоже ходит?

– На железных гвоздях.

– А я хотела бы, очень хотела бы сделаться... мученицей... – задумалась Лейла.

Реже лес становился. Открывалась поляна. Ночь уходила и звезды. Падала роса на цветы. И разомкнулась заря.

– Мне пора, – сказал ангел, – нас триста ангелов солнце вертят, а уж заря.

И так же неслышно по быстролетному облаку отлетел тихий ангел.

Рассыпались просом лучи по траве.

– Ангел божий, ангел наш хранитель, сохрани нас, помилуй с вечера до полуночи, с полуночи до белого света, с белого света до конца века!

Спорыш

С первым цветом, опавшим с яблонь, опало с песен унывное лелю, и с ленивыми тучами знойное уплыло купальское ладо. Порастерял соловей громкий голос по вишеньям, по зеленым садам. Прошумело пролетье. Отцвели хлеба. Шелковая, расстилая жемчужную росу, свивалась день ото дня с травою трава. Покосили на сено траву. Стоит теплое сено, стожено в стоги – в ширь широкие, в высь высокие – у веселой околицы.

Прошла страда сенокосная.

Коса затупилась. Звоном-стрекотом – эй, звонкая! – разбудила за лесом красное лето.

В красном золоте солнце красно, люто-огненно пышет. Облака, набегая, полднем омлели: не одолеть им полдневного жара. И те белые ввечеру – алы, и те темные ввечеру словно розы. Лишь в лесной одинокой тени листьями шумит кудрявая береза, белая веет, нагибая ветви.

Буйно-ядрено колосистое жито. Усат ячмень. Любо глянуть, хорошо посмотреть. Урожай вышел полон.

Стоя, поля задремали.

Пришла пора жатвы.

Тихо день коротается к теплому вечеру. К западу двинулось солнце, и померкает.

Уж вечер на склоне. Затихают багряны шаги.

Путники поле проходят, другое проходят. А над дремлющим полем во все пути по небесным дорогам рассыпает ночь золотой звездный горох.

– Здравствуйте, звезды!

Видная ночь. Мать-земля растворяется.

– Ты самое Ночку темную видел? Где ее домик?

– За лесами, Лейла, за тиновой речкою Стугной – там, где бор шумит...

– Она – что же?

– Она в черном: перевивка на ней золотая, пересыпана жемчугом. Она легче пера лебединого.

– А где буря живет?

– Буря в пещерах. Ее, когда надо, вызывают криком хищные птицы.