Оппозиция: выбор есть - Сергей Кара-Мурза

Значит, оппозиция, став властью, вынуждена будет защищать социальный порядок, который большинство народа не принимает. В мягком варианте мы наблюдаем это в Польше и особенно Венгрии (не говоря уж об Италии, где премьер-министром стал убежденный коммунист). Поляки и венгры проголосовали за экс-коммунистов в надежде на восстановление основных структур социалистического порядка, пусть при сосуществовании с капитализмом. Но экс-коммунисты, будучи всей душой за это, вынуждены проводить ту же неолиберальную политику, что и их крайне правые предшественники. Вынуждены и дальше сокращать социальные программы, ибо приняли схему МВФ. А до этого мы то же самое видели на Западе при власти социал-демократов. Они отказались от революции, приняли главные принципы рыночной экономики – и свернули «социальное государство», отняли многие завоевания рабочих. Сделали то, что правым было бы сделать не под силу.

К чему же это может повести в России, где основные идеалы и привычки населения являются несравненно более уравнительными, чем в Польше и Венгрии? И где хозяйство разрушено Гайдаром и Черномырдиным в несравненно большей степени, чем это сделал Бальцерович в Польше (перед ним МВФ не ставил такую задачу). Это поведет к тому, что возникнет реальная опасность полной утраты веры в демократический, ненасильственный способ решения социального конфликта. При этом произойдет потеря авторитета главными организациями оппозиции. Станет неизбежным резкий поворот большой массы людей к радикализму при полном отсутствии структур, способных возглавить революцию ненасильственную. И это может произойти обвальным, самоускоряющимся способом. Вряд ли власть удержится на краю пропасти и не прибегнет к насилию, которое будет детонатором. Получается, что отказ от революции создает в России угрозу бунта – вещи несравненно более страшной, нежели организованная революция. Результат будет плачевным: правительство коммунистов или будет вынуждено направлять ОМОН против забастовщиков, или честно уйдет в отставку, признав свою неспособность ответить на исторический вызов.

Надежды на то, что события не пойдут по такому пути, очень малы. Если криминальная революция ельцинистов будет признана оппозицией как свершившийся и узаконенный факт, то сразу сместится линия фронта в общественном конфликте и неизбежно, пусть и постепенно, возникнет радикальное сопротивление, которое не остановится перед насилием. Это будет следствием не идеологии, а инстинкта самосохранения людей. Вина за такой выбор ляжет и на тех, кто отказался использовать шанс мирной восстановительной революции и на несколько лет задержал формирование сил реального сопротивления. В политической борьбе, как и на фронте, запрещено надевать чужую военную форму. Нельзя называть себя коммунистами и тем самым будить в людях вполне определенные надежды, если ты принципиально с коммунистическим мировоззрением разошелся.

Из этого не следует, что, например, КПРФ следовало бы изменить свою предвыборную платформу, которая исходит из отрицания революционного подхода. КПРФ необходимо пройти по этому пути до полной ясности – иллюзии возможности «переваривания» режима должны быть не отброшены, а испиты до конца. В июне 1906 г. кадеты первой Госдумы сказали очень важную вещь: «Наша цель – исчерпать все мирные средства, во-первых, потому, что если мирный исход возможен, то мы не должны его упустить, а во-вторых, если он невозможен, то в этом надо вполне и до конца убедить народ до самого последнего мужика». Сегодня речь не об исчерпании мирных средств, а эволюционных средств.

Все то, что сказано выше, возможно, преждевременно, почва для этого еще не созрела. Но она созревает, и процесс этот идет быстро. Так что надо об этом говорить. Пока что есть культурные барьеры, затрудняющие восприятие идеи революции. Россия была традиционным обществом, взорванным в 1917 г. после полувековой «либеральной» подготовки. Но оно восстановилось в виде СССР, и сталинизм был в своих существенных чертах реставрацией после революции (с жестоким наказанием революционеров). В ходе ломки было устранено классовое деление – основа западной демократии как «холодной гражданской войны». Сталинизм означал единение подавляющего большинства народа, максимальную реализацию его общинных принципов. Поэтому революционное начало, тем более идея перманентной революции Троцкого, отвергалось в СССР с огромной страстью. Советское общество стало принципиально нереволюционным.

Мышление советских людей было настолько неконфронтационным, что даже уволить негодного работника для любого начальника стало невыносимой пыткой – легче стало увольнять «через повышение». Даже сегодня, после десяти лет разрушения нашей культуры, в нас сильна инерция уважения к человеку – очень трудно идти на прямую конфронтацию. Когда смотришь парламентские дебаты на Западе, кажется невероятным, как у них совести хватает говорить друг другу такие гадости – пусть вежливые, но для нас совершенно немыслимые. То, что пишет западная пресса о Ельцине, у Зюганова никогда язык не повернется сказать. Ринуться в революцию Горбачева-Ельцина действительно могли лишь люди особой породы, непохожие на основную массу. Они и получили имя «новых русских» – нового, неизвестного народа-мутанта. Пожалуй, и те, кто подталкивал первые русские революции, не были типичным продуктом русской культуры, а тоже были, в известном смысле, «новыми русскими», носителями западного духа. Они разожгли, не зная что творят, русский бунт, в котором сами и сгорели.

Можно поэтому предположить, что отказ от революции, который декларирует оппозиция, связан не столько с рациональным политическим расчетом, сколько с инстинктивным отвращением к этому грубому, разрушительному способу – так отложилась революция в исторической памяти советского человека. Его натура государственника запрещает подрывать даже людоедское государство Ельцина-Чубайса. И возникает глубокое противоречие. Отказываясь от революции, наши лидеры исходят из тайной надежды, что весь этот ужас, навязанный нам властью чубайсов, как-то рассосется. Как-то их Россия переварит, переделает, переманит – как переварила она татарское иго. Хотелось бы в это верить, и надо этому способствовать. Но уповать на это нет оснований. Похоже, ядро новой власти составляет такой тип людей, которые с основной массой народа культурно несоединимы и перевариванию не подлежат – ни Кочубеями, ни Карамзиными они не станут. С ними можно успешно и продуктивно жить, только если они не у власти. Так англичане благополучно сегодня живут и работают в Зимбабве, но никогда бы они не были «переварены» африканцами, покуда это была Южная Родезия.

Есть ли выход из этого противоречия? История показывает, что есть – но выход всегда творческий, требующий больших духовных усилий. Речь идет о том, чтобы, отрицая революционизм, вобрать в себя назревающую революционную энергию новой, воспитанной уже не в советском обществе молодежи. Это значит признать эту революционную энергию разумной и законной и предложить такой механизм ее реализации, чтобы стала достижимой позитивная цель, но не на пути разрушительного бунта. Такой механизм в традиционном обществе Индии нашел Махатма Ганди – но люди видели, что речь идет именно о революции, а не о об иллюзорном «переваривании» английских колонизаторов. Такой механизм нашли испанцы, филиппинцы, палестинцы, в каждом случае по-своему. Это – примеры творчества конкретных культур. Россия – иной мир, и нам самим искать выход.

И все более опасным становится незнание. Как нашего собственного общества, так и того, что происходит в мире. Уже сегодня во многом из-за невежества политиков и их подручных запущены процессы, которые будут нам стоить огромных страданий и которые можно было остановить. А ведь как много уроков могли мы извлечь из трагической судьбы Алжира – богатой, почти европейской страны, где, как в лаборатории, создана гражданская война. А на Западе вырастают новые соблазны для наших подрастающих молодых радикалов, которых отталкивает от себя «цивилизованная оппозиция». Разрушение на Западе «социального государства» как часть всемирной перестройки, ликвидация левой идеологии, сдвиг стабильного «общества двух третей» к нестабильному «обществу двух половин», тотальная коррупция власти и невиданные спекулятивные махинации, приводящие к краху хозяйство огромных стран масштаба Мексики или Бразилии – все это нарушает социальное равновесие.

Отверженные утрачивают иллюзии и культуру борьбы «по правилам» и переходят к тому, что уже получило в социальной философии название – молекулярная гражданская война. То есть, парии (а среди них уже много интеллигентов, включая тех, кто владеет высокими технологиями) стихийно, через самоорганизацию, освоили теорию революции Антонио Грамши. Они начинают «молекулярную агрессию» против общества, ту войну, против которой бессильны полицейские дубинки и водометы. Пресса Запада ежедневно приносит несколько сообщений об актах, которые можно считать боевыми действиями этой войны. В совокупности картина ужасна. Те, кого отвергло общество, поистине всесильны. Пока что они нигде не перешли к мести обществу, и их акты являются не более чем предупреждением – ведь зарин, который кто-то разлил в метро Токио, это весьма слабое, учебное ОВ (да и вообще это была, скорее всего, учебная тревога, организованная спецслужбами – как раньше в Нью-Йорке, только там не был применен реальный зарин).