Тысяча душ - Алексей Писемский

"Кажется, что он!" - подумала Полина, еще более прищуриваясь.

Подъезжал князь и через несколько минут был уже у пристани.

- Bonjour, и первое слово: нет ли у вас кого-нибудь? - говорил он, выскакивая из катера.

- Никого.

- И прекрасно!.. Нам предстоит очень важное дело... Пойдемте!

- Пойдем. Как, однако, ты устал, бедненький!

- Ужасно! - отвечал князь. - Целый день сегодня, как за язык повешенный, - продолжал он, входя в гостиную и бросаясь в кресло.

Полина села невдалеке от него.

- Что ж ты делал? - спросила она.

- Делал: во-первых, толковал с одним господином о делах, потом с другим, и с этим уж исключительно говорил об вас.

- Это как?

- А так, что просят вашей руки и сердца.

Полина немного вспыхнула.

- О, вздор! Кто ж это такой? - проговорила она.

- Старый... Калинович! - отвечал князь и потупился.

Полина только усмехнулась.

- Он уж давно выпытывал у меня, - продолжал князь совершенно равнодушным тоном, - но сегодня, наконец, прямо объявил и просил узнать ваше мнение.

Полина молчала и в раздумье гладила рукой свои горностаи.

- Жених неблистательный для Петербурга, - проговорила она.

- Конечно; впрочем, что ж?.. - заговорил было князь, но приостановился. - По-настоящему, мне тут говорить не следует; как ваше сердце скажет, так пусть и будет, - присовокупил он после короткого молчания.

Полина горько улыбнулась.

- Что моему бедному сердцу сказать? - начала она, закрыв глаза рукой. Ты очень хорошо знаешь, что я любила одного только в мире человека - это тебя! И за кого бы я, конечно, ни вышла, я только посмеюсь над браком.

Князь опять потупил глаза.

- Безумна, конечно, я была тогда как девочка, - продолжала Полина, - но немного лучше и теперь; всегда думала и мечтала об одном только, что когда-нибудь ты будешь свободен.

- Этого нет, кузина; что ж делать! - воскликнул князь.

Полина вздохнула.

- Знаю, что нет, - произнесла она тем же грустным тоном и продолжала: Тогда в этой ужасной жизни, при матери, когда была связана по рукам и по ногам, я, конечно, готова была броситься за кого бы то ни было, но теперь... не знаю... Страшно надевать новые оковы, и для чего?

- Оковы существуют и теперь, - возразил князь, - поселиться вам опять в нашей деревенской глуши на скуку, на сплетни, - это безбожно... Мне же переехать в Петербург нельзя по моим делам, - значит, все равно мы не можем жить друг возле друга.

Полина думала.

- А что вы говорили насчет неблистательности, так это обстоятельство, продолжал он с ударением, - мне представляется тут главным удобством, хотя, конечно, в теперешнем вашем положении вы можете найти человека и с весом и с состоянием. Но, chere cousine, бог еще знает, как этот человек взглянет на прошедшее и повернет будущее. Может быть, вы тогда действительно наденете кандалы гораздо горшие, чем были прежде.

Полина покраснела и молчала в раздумье.

- Совершенно другое дело этот господин, - продолжал князь, - мы его берем, как полунагого и голодного нищего на дороге: он будет всем нам обязан. Не дав вам ничего, он поневоле должен будет взглянуть на многое с закрытыми глазами; и если б даже захотел ограничить вас в чем-нибудь, так на вашей стороне отнять у него все.

Полина продолжала думать.

- Что это ему теперь так вздумалось? Помнишь твой первый разговор с ним? - спросила она.

- Э, пустое! Студенческая привязанность к девочке - больше ничего!

- Однако ж она существует и до сих пор. Госпожа эта здесь!

- Госпожа эта, - возразил князь с усмешкою, - пустилась теперь во все тяжкие. Он, может быть, у ней в пятом или четвертом нумере, а такими привязанностями не очень дорожат. Наконец, я поставил ему это первым условием, и, значит, все это вздор!.. Главное, чтоб он вам нравился, потому что вы все-таки будете его жена, а он ваш муж - вопрос теперь в том.

- Он, я тебе откровенно скажу, нравится мне больше, чем кто-нибудь, хоть в то же время мне кажется, что мое сердце так уж наболело в прежних страданиях, что потеряло всякую способность чувствовать. Кроме того, прибавила Полина подумав, - он человек умный; его можно будет заставить служить.

- Непременно служить! - подхватил князь. - И потом он литератор, а подобные господа в черном теле очень ничтожны; но если их обставить состоянием, так в наш образованный век, ей-богу, так же почтенно быть женой писателя, как и генерала какого-нибудь.

- Конечно! - подтвердила Полина.

Князь очень хорошо видел, что дело с невестой было покончено; но ему хотелось еще кой-чего достигнуть.

- Не знаю, как вы посудите, - начал он, - но я полагал бы, что, живя теперь в Петербурге, в этом вашем довольно хорошем кругу знакомства, зачем вам выдавать его за бедняка? Пускай явится человеком с состоянием. Можно будет распустить под рукой слух, что это старая ваша любовь, на которую мать была не согласна, потому что он нечиновен; но для сердца вашего, конечно, не может существовать подобного препятствия: вы выходите за него, и прекрасно! Сделать же вам это очень легко: презентуйте ему частичку вашего капитала и так его этим оперите, что и - боже ты мой! - носу никто не подточит... Так все и вести.

- Разумеется, это можно будет сделать, - отвечала Полина.

- Необходимо так, - подхватил князь. - Тем больше, что это совершенно прекратит всякий повод к разного рода вопросам и догадкам: что и как и для чего вы составляете подобную партию? Ответ очень простой: жених человек молодой, умный, образованный, с состоянием - значит, ровня... а потом и в отношении его, на случай, если б он объявил какие-нибудь претензии, можно прямо будет сказать: "Милостивый государь, вы получили деньги и потому можете молчать".

Полина сидела в задумчивости.

- Итак-с? - продолжал князь, протягивая ей руку.

Она подала ему свою.

- Что ж сказать этому господину, а? - спросил он с какой-то нежностью.

- Ах, господину... господину... - повторила Полина, - скажи, что хочешь, - мне все равно!

- Значит: да - так?

- Ну, хоть да!

Князь сейчас же встал.

- Adieu, - проговорил он.

- Куда ж ты? Останься!

- Нет, нельзя, пора. Adieu.

- Adieu, - повторила Полина, и когда князь стал целовать у нее руку, она не выдержала, обняла его и легла к нему головой на плечо. По щекам ее текли в три ручья слезы.

- Страшно мне, друг мой, страшно! - произнесла она.

- А старый уговор помните: если замуж, так без слез? - говорил князь, грозя пальцем и легохонько отодвигая ее от себя, а потом, заключив скороговоркой: - Adieu, - убежал.

Часто потом и очень часто спрашивала себя Полина, каким образом она могла так необдуманно и так скоро дать свое слово. Конечно, ей, как всякой девушке, хотелось выйти замуж, и, конечно, привязанность к князю, о которой она упоминала, была так в ней слаба, что она, особенно в последнее время, заметив его корыстные виды, начала даже опасаться его; наконец, Калинович в самом деле ей нравился, как человек умный и даже наружностью несколько похожий на нее: такой же худой, бледный и белокурый; но в этом только и заключались, по крайней мере на первых порах, все причины, заставившие ее сделать столь важный шаг в жизни. "Судьба и судьба!" - отвечала она обыкновенно себе, - та судьба, в борьбу с которой верил древний человек и небессознательно завязывал на этом мотиве свои драмы.

В Петербурге князь завернул сначала к своему англичанину, которого застал по обыкновению сильно выпившим, но с полным сохранением всех умственных способностей.

- Ну что, сэр? - начал он. - Дело обделывается: чрез месяц мы будем иметь с вами пятьдесят тысяч чистогану... Понимаете?

- Да, понимаю. Это хорошо, - отвечал англичанин.

- Хорошо-то хорошо, - произнес князь в раздумье, - но дело в том, продолжал он, чмокнув, - что тут я рискнул таким источником, из которого мог бы черпать всю жизнь: а тут мирись на пятидесяти тысчонках! Как быть! Не могу; такой уж характер: что заберется в голову, клином не вышибешь.

- Когда б вы были Лондон, вы б много дел имели: у вас много ум есть.

- Есть немножко. Однако вы, батюшка, извольте-ка ложиться спать да хорошенько проспаться; завтра надобно начинать хлопотать о привилегии.

- Да, я буду много спать, - отозвался Пемброк.

- Спать, спать! - подтвердил князь.

Распорядившись таким образом с англичанином, он возвратился домой, где сверх ожидания застал Калиновича, который был мрачен и бледен.

- Ну, что, Яков Васильич, - говорил князь, входя, - ваше дело в таком положении, что и ожидать было невозможно. Полина почти согласна.

При этих словах Калинович еще более побледнел, так что князю это бросилось в глаза.

- Что, однако, с вами? Вы ужасно нехороши... Не хуже ли вам?

- Нет, ничего, - отвечал Калинович, - женщина, о которой мы с вами говорили... я не знаю... я не могу ее оставить! - проговорил он рыдающим голосом и, схватив себя за голову, бросился на диван.

Тут уж князь побледнел.

- Полноте, мой милый! Что это? Как это можно? Любите, что ли, вы ее очень? Это, что ли?