Писарев - Юрий Николаевич Коротков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В качестве примера тех немногих необыкновенных людей, которые, претерпев всяческие несправедливости и притеснения, смогли занять свое настоящее место, Писарев называет Оуэна и Гарибальди. Он объясняет, что Гарибальди получил возможность действовать потому, что для Италии наступило время политического обновления, а деятельность Оуэна протекала в Англии, которая «при всех недостатках своего общественного устройства, обеспечивает за своими гражданами значительную свободу действий». Однако на каждого Оуэна и Гарибальди, печально констатирует критик, «приходится, наверное, по несколько необыкновенных людей, которым на всю жизнь суждено оставаться полезными чернорабочими в деле служения человечеству». Некоторых исследователей возмущает, что Писарев поставил рядом социалиста и буржуазного революционера, и они обвиняют его в неясности мысли. Они ошибаются: сочетание двух имен у Писарева объединяет политическое обновление и социализм — насущные стремления людей 60-х годов.
Теперь читателю совершенно ясно, что за человек Рахметов. Он прежде всего исторический деятель, пекущийся о счастье всех людей, социалист и революционер, который пребывает в неизвестности потому, что в России нет значительной свободы действий, потому что время политического обновления еще не наступило. Калибр его велик — это человек масштаба Оуэна и Гарибальди. Так что же такому человеку делать в романе!
Единственный пункт, вызывающий возражения Писарева, — это аскетизм и ригоризм Рахметова. Полагают, что здесь критик ошибся и не понял самого главного в Рахметове. Но это совсем не так. Напротив, Писарев понял Рахметова лучше, чем кто-нибудь другой, и сумел показать читателю его во весь рост.
Нельзя забывать, что автор романа и автор статьи были заключенными Петропавловской крепости, и суд над ними еще не кончился. И роман и статья писались для подцензурных журналов. Из этого следует, что Чернышевский не мог обрисовать Рахметова как революционера, а ограничился намеками, позволяя читателям проявить свою догадливость. Задача критика состояла в том, чтобы найти такие приемы эзоповской речи, которые прояснили бы намеки автора романа. И можно только поражаться, насколько удачен и необходим оказался комментарий Писарева.
Писарев не соглашается со словами Рахметова, который, требуя для людей полного наслаждения жизнью, сам в этом не нуждается. Он считает это рассуждение логически несостоятельным. Нельзя ставить себя выше человеческих потребностей, вне общих физиологических законов; нельзя подрывать свои доказательства примером собственной жизни. «Вообще, жизнь и учение человека должны находиться в возможно полном согласии». Людям мешают наслаждаться, продолжает рассуждать критик, собственные предрассудки или внешние обстоятельства. Очевидно, предрассудки не могут быть свойственны Рахметову. Писарев их отметает и обращает внимание на внешние обстоятельства. Но это слепые, стихийные силы, которым нет никакого дела до личных принципов и страстей.
Писарев признает, что сам факт аскетизма ему нисколько не представляется сомнительным и невозможным. «Бывают натуры, — пишет он, — в которых любовь к людям, сохраняя всю пылкость чувства, принимает непреклонность догмата, управляющего всеми- мыслями и поступками человека» и «чем меньше силы такого человека могут быть приложены к внешней плодотворной деятельности, тем больше эти силы обращаются вовнутрь, на самого деятеля, которого они тиранят без малейшей пощады и без всякой пользы». Ни один человек, знающий Рахметову, не подумает, что он когда-нибудь забывает о нуждах простых людей. Зачем же тогда ему напоминать себе о них ненужными лишениями? «Причина одна, — утверждает Писарев, — общая таким натурам потребность взимать на себя грехи мира, бичевать и распинать себя за все людские глупости и подлости». Критик уверяет, что не умеет объяснить эту потребность (это тоже прием), потому что только исключительные натуры ее испытывают и понимают. Действительное существование этой потребности подтверждает множество достоверных исторических явлений.
Предлагая два объяснения рахметовскому ригоризму (против которого он возражает!) — вынужденность внешними обстоятельствами и потребность исключительных натур, Писарев затем синтезирует их, чтобы окончательно высказаться. «В общем движении событий, — продолжает он, — бывают такие минуты, когда люди, подобные Рахметову, необходимы и незаменимы; минуты эти случаются редко и проходят быстро, так что их надо ловить на лету, и ими надо пользоваться как можно полнее. Я говорю о тех минутах, когда массы, воняв, или, по крайней мере, полюбив какую-нибудь идею, воодушевляются ею до самозабвения и за нее бывают готовы идти в огонь и в воду». Писарев подчеркивает, что минуты эти редки и коротки. Итак, речь идет о народных революциях, только тогда Рахметовы находят применение своим силам, они «выпрямляются во весь свой рост, и этот колоссальный рост как раз соответствует величию событий». Рахметовы «несут вперед знамя своей эпохи, и уже, конечно, никто не может поднять это знамя так высоко и жести его так долго и так мужественно, так смело и так неутомимо, как те люди, для которых девиз этого знамени давно заменил собою родных и друзей, и все личные привязанности». Объявись десятки Рахметовых — всем нашлась бы работа. Но таких людей мало, и «но недостатку в таких людях, все великие минуты в истории человечества до сих пор обманывали общие ожидания».
Обрисовав Рахметова как народного вождя в момент революции, критик замечает, что «в обыкновенное время, когда господствует невозмутимая рутина, когда тянутся скучные и томительно длинные исторические антракты, силам Рахметова нет приложения, эти силы давят и гнетут своих обладателей, и те мелкие дела, к которым они прикладываются, только разжигают в этих людях стремление к полезной деятельности, не доставляя этому страстному стремлению ни малейшего удовлетворения».
Перечисляя занятия Рахметова, Писарев цитирует Чернышевского: «…остальное время он занимается чужими делами, или ничьими в особенности. Постоянно соблюдая то же правило, как и в чтении: не тратить времени над второстепенными делами и с второстепенными людьми, заниматься только капитальными, от которых уже и без него изменяются второстепенные дела и руководимые люди». Критик понимает, что речь здесь идет о руководящей подпольной деятельности, и новым возражением подчеркивает ее значение.
Эта деятельность была, быть может, рассуждает Писарев, очень обширна и важна по своим результатам, но что она не удовлетворяла Рахметова, это всего убедительнее доказывается всей его системой ригоризма, которая придумана без малейшей необходимости.
Отдельные случаи, в которых проявляется его ригоризм, могли быть устранены без малейшего ущерба для его любимого дела. «Такие исторические деятели, — пишет Писарев, — которые каждый день рисковали
