Прямые пути - Алексей Дуров

Все поглядывали в одну сторону, Панх тоже посмотрел. Увидел разбойничий корабль, который быстро приближался, можно было разглядеть на носу разбойников — аж через борт свешивались. Поблескивали на солнце клинки.

— Никому не улыбаться! — крикнул шкипер. — И все к оружию!

Панх отпустил, наконец, лебедку и снял с плеча лук. Остальные тоже накладывали стрелы, хотя видно, что радуются. Было чему: не прошло и пяти шагов Аситы, как разбойничий корабль сперва замедлился, а там и вовсе остановился, перекошенный. На мель сел. Даже Панх слышал треск дерева и снастей, отчаянные крики и ругань. А побережники радостно засвистели, завыли, огородники слаженно выкрикнули: «Мы выпьем вашу кровь!» — это их древний боевой клич.

— Зайдем с наветра и стрел накидаем? — весело предложил морянин. Побережники возразили, что с наветра от разбойников тоже мели.

Дельтовичка не понимала, что происходит, муж ей объяснил:

— Мы между мелями виляли, вывернули так, чтобы между нами и разбойниками самая незаметная мель была. Ну и завернули резко, что чуть не перевернулись, будто только сейчас мель перед носом увидели. И чтобы ветер потерять. Разбойники увидели, решили, что настигнуть могут, тем более оба тяжелых самострела не с их борта. И пошли напрямую.

— А если бы они оказались… умнее? Пошли нашим кильватером?

— Были бы умнее, зарабатывали бы чем другим, а не разбоем. А нашим кильватером — это опять к нам под ветер, мы бы им снова паруса порвали.

Паруса наполнились, и «Серый уж» вышел из пролива. Побережники даже не посчитали нужным напоследок поиздеваться над разбойниками. Те пустились в погоню за беженцами на четырех лодках, но быстро отстали.

Больше никого, кроме чаек, в море не встретилось. «Серый уж» благополучно достиг острова Затупленный Серп — вылизанные ветром скалы, крохотное пресное озеро, не слишком удобная бухта. И рыбацкая деревенька, дворов пятнадцать — мазанки с травяными крышами и тростниковые сараи. Бедно, но чистенько.

Моряки не стали бросать якорь, только высадили беженцев на лодках и увели корабль обратно — еще побережников из Империи вывозить.

Большинство местных рыбаков оказались сами побережниками — из рода режущей травы высокой дороги, еще были две семьи островян. Встретили хорошо — накормили вареной рыбой, жадно расспрашивали, охали и прицокивали языками. Беременных женщин пригласили в свои жилища. Кроме того, уже было настроено достаточно шалашей — от других беженцев-побережников остались, которые раньше приплыли и уже уплыли. Это обеспокоило Шкелса:

— Нас здесь мало. Разбойники могут решиться и напасть на селение.

— Они совсем дураки? — удивился местный клинный — главный человек в селении. — И откуда они знают, что вы здесь? Никто, кроме наших, в море не появлялся.

— Они очень ловко перехватили нас ночью, как будто знали, где мы будем проходить. Значит, знали, куда идем. А раз им хватило глупости погнаться за «Серым ужом», то могут и сюда нагрянуть. Если узнают, что здесь мало бойцов, то могут.

— Это где мало бойцов? — спокойно возмутился какой-то огородник.

Остальные тоже не верили, что разбойники решатся напасть. На всякий случай стражу выставили, а сами веселились — костры, песни, потешные бои. Много рыбы — подавали ее сырой с какими-то острыми приправами. Побережники и островяне пришли в восторг, а Панх ужаснулся, что придется едва ли не еще живое есть. Мало того, местные и беженцы с удовольствием ели вареных креветок — это вроде тараканов, только морские. Но особо для Панха испекли несколько кусков рыбы на углях.

Он поддался общему веселью — наелся, выпил вина, потанцевал. Пробовал бороться, но у побережников своя борьба, рыбацкая — не маслом обмазанными, а наоборот в одеже из грубой ткани. И подсечки разрешены.

Пошептался с бойкой островянкой, уговорились встретиться вечерком на другой стороне бухты, а то в селении совсем негде уединиться.

Пришел Панх в условленное место, цветочков каких-то нарвал, сидит, ждет. Как донеслись крики и свист, думал, что это веселье продолжается, выглянуть догадался только, когда все стихло. И увидел, как в бухту медленно входят два корабля. На парусах — разбойничьи знаки и названия знаменитые. «Коршун» и «Белый червь» — суда того самого вожака Дониса, про жестокость и дерзость которого аж до Холодной Степи слухи доходят.

А в селении пусто, попрятались все. Панх и сам перепугался и бросился бежать. Петлял в каких-то камнях, порвал рубаху колючками, выскочил к морю — остров же, не сбежишь отсюда пешком. Затаился в кустах. Еще и нож потерял, только ножны пустые остались.

Так и сидел на холодной земле всю ночь. И высовываться было страшно, и неизвестность пугала еще как. Несколько раз засыпал и просыпался в испуге от шелеста ветра.

Однако когда донесся отчаянный и злой женский крик, Панх не выдержал, схватил в одну руку камень, в другую горсть земли и рванулся выручать. Боялся до дрожи, но остановиться не мог.

Скоро увидел: трое смуглокожих мужиков в пестрой, но грязной одежде навалились на побережницу. Один держит за руки, второй за ноги, третий рубаху с нее срывает. У Панха аж в глазах потемнело — с разгону метнул камень и попал точнехонько в затылок третьему. Разбойник обмяк. Второй, тот, что женщину за ноги держал, подхватился с ножом в руке. От брошенной в глаза земли легко уклонился и сразу молниеносно атаковал обманным выпадом. Мог убить, но, должно быть, за своего принял — Панх-то не побережник и на островянина не похож. Так что разбойник всего лишь полоснул по лбу, чтобы кровь глаза залила. Прав был отец Панха, когда говорил, отправляя сына учиться борьбе: «Нельзя любить драться, но надо уметь драться», — пригодилась наука, хоть как быстр был разбойник, Панх успел поймать его за плечо, навалился, сбил подсечкой. Оседлал и врезал сцепленными руками по голове.

Глянул на третьего, а тот уже в предсмертных судорогах, и между ног расплывается в пыли лужа ярко-красной крови — побережница резанула по внутренней стороне бедра припрятанным лезвием. И собиралась на Панха кинуться с разбойничьим ножом, но, встретившись взглядом, передумала. Только попыталась запахнуть разорванную одежу, когда Панх отвернулся, чтобы не смущать. Его вообще-то мутило от крови и смерти. Отдал женщине свою рубаху прикрыться, она ловко перевязала ему голову. Сняла с убитого плохонькую заколку — посеребрянную, но истертую так, что на гранях проступила бронза, и с фальшивым самоцветом. Панх только потом узнал, что у ее народа принято брать трофеи с убитых врагов.

Отправились куда-то вглубь острова, женщина вела — знала, где здешние прячутся. Прихрамывала. Наконец-то представились, ее звали Эйка. Из рода зимней грозы огненной дороги. Тоже беженка, но приплыла не на «Сером уже», а на лодке — отбилась от своего обоза, пришлось так выбираться, в одиночку. А Панх еще удивлялся, что не может ее припомнить среди беженцев, хотя одета в имперскую ткань, то есть не из здешних побережниц. И ведь выбралась же!