Современный шведский детектив - Пер Валё

— Он так говорил?

— Да.

— Но ни слова о просьбе Фрома?

— Нет.

Вид у Сольвейг был грустный и усталый — из-за Улофссона. И вместе с тем пристыженный.

— Будь я проклят, — сказал Эмиль Удин, когда Хольмберг с Улофссоном изложили, что им удалось выяснить за день.

Потом он поковырял пальцем в ухе и зевнул.

— А сам ты что-нибудь узнал? — спросил Хольмберг.

— О, я попытался разведать, что тут за народ и как обстановка. Понятно? Главное в нашей работе — хорошенько разобраться, с кем имеешь дело, и попробовать ближе познакомиться и с людьми, и с их жизнью.

— Вот как?

— Я потолковал с вдовой Фрома, с его сыном и с секретарем, фру Йонссон. Обворожительная женщина, доложу я вам. — Удин довольно хихикнул.

— Да-да, — сказал Хольмберг. — Ну и как, назначил ей свидание?

— Что?

— Назначил, говорю, свидание?

— Нет. Она занята, так что не обессудь, дорогой Мартин.

— Все-таки чего же ты добился?

— Выяснил, что Фром был жуткий грубиян и реакционер — не дай бог стать ему поперек дороги! И тем не менее он ловко скрывал свои пороки. Хуже всего, что он был чертовски высокомерный и властный. Отъявленный реакционер старой закваски. Жена, по всему видать, женщина мягкая и покорная, преданная ему душой и телом. Она его прямо-таки обожала. Сын как будто большой зазнайка и чистоплюй, студент-медик. А вот секретарша — умная и весьма симпатичная особа, я бы даже сказал — очаровательная. Пять лет назад она разошлась с мужем-алкоголиком — он был коммивояжер — и теперь живет одна.

— Так. Ну а что-нибудь, так сказать, съедобное добыл?

— Да. Фром любил набрасываться на людей и унижать их.

— Что же из этого следует?

— Будь я проклят… Что некий безропотный подчиненный вполне мог возненавидеть его настолько, чтобы решиться на убийство.

— А при чем тут Бенгт? — поинтересовался Улофссон.

— Господи, боже мой, так ведь это очевидно, дорогой Севед! Будь я проклят! Бенгт явно погорел на том, что слишком охотно вызвался снабдить Фрома информацией кое о ком и этот кто-то явно обо всем пронюхал. Во Фрома стреляли из ненависти, а в Бенгта — из самой настоящей мести.

— Ты думаешь?

— Да точно, ребята! Так оно и было, будь я проклят!

— А тот, кто стрелял? Где его искать? — спросил Хольмберг.

— Для начала побеседуем с соискателями должности в фирме у Фрома. По-моему, это обязательно кое-что даст.

— Гм…

— Между прочим, забавно, — вдруг вспомнил Удин. — Я разыскал в конторе у Фрома одну книжонку. Называется «Шведские имена». Не удержался, полистал, и сейчас вы услышите, что я там обнаружил… Куда же я ее девал?.. — Он обшарил карманы своего клетчатого пиджака и наконец извлек обрывок бумаги, исписанный бисерным почерком. — Вот. «Имя Эрик происходит от праскандинавского „AinarikiaR“ или „AiwarikiaR“, что означает „самодержец“ или „вечный властитель“. Вальдемар — это искаженное русское Владимир и означает „владеющий миром“. Наконец, Густав не что иное, как „опора бога“ или „посох бога“». Ну, что скажете?

Хольмберг разглядывал потолок, отчаянно стараясь не выругаться вслух.

— В таком случае, что значит «Бенгт»? — полюбопытствовал Улофссон. — Ведь про него ты, конечно, тоже почитал?

— Само собой. Можно перевести как «благословенный».

— А как насчет Эмиля?

Удин тряхнул головой:

— Про Эмиля там нет ни строчки. Забавно, да? Живешь-живешь и вроде ничего не значишь. Смехотура.

Он как будто задумался.

И Улофссону, и Хольмбергу было, в сущности, наплевать, что означает имя Севед или, скажем, Мартин. Но Эмиль Удин все равно заглянул в свою бумажку и прочел: «победитель» и «воинственный». Правда, вслух он ничего не сказал.

Эмиль Удин обосновался в кабинете Турена, но никак не мог приноровиться в туреновскому креслу. Его раздражало, что, едва он откидывался на спинку, кресло издавало громкий скрип, а стоило нагнуться вперед — истошно взвизгивало.

В конце концов, он заменил его мягким стулом без подлокотников.

Удин выспросил Осборна Бекмана насчет пули и оружия. Узнал, что стреляли из «М-40», то есть из пистолета, какими пользуются военнослужащие и члены стрелковых клубов. Потом велел Бекману выяснить, не случалось ли в последнее время краж на оружейных складах.

Хольмберг позвонил Инге Йонссон и попросил список лиц, которые откликнулись на объявление фирмы. Она обещала завтра представить такой список. Улофссон совершенно вымотался, у него болела голова. Он сидел в буфете и думал, что кофе какой-то невкусный и что желудок отказывается принимать бутерброды с сыром. От усталости ему было противно смотреть на еду.

Он заехал за Буэль к Соне Турен.

Буэль выглядела бледной, под глазами обозначились синяки.

— Буэль, дорогая, — сказала Соня, — поезжай домой и ложись спать. Ты ведь до смерти устала.

— Ладно, не надо об этом. Такая ерунда по сравнению с…

— Н-да… Не знаю, что бы я без тебя делала. Но теперь здесь Петер.

Петер был сын Сони и Бенгта.

Хольмберг тоже пришел домой. Уж сегодня он непременно выспится.

— Кошмарный случай… ну этот, вчерашний, — сказала Черстин.

— Случай? Черта с два! Холодное, расчетливое покушение на убийство.

— Да я не о том, я об автомобильной катастрофе на шоссе.

— А-а… Да, ты права. Я совсем замотался и толком ничего не знаю.

— В газете писали… трое убиты и пять тяжело ранены. Все из-за неисправной автоцистерны — дорога превратилась в каток. Следующую за цистерной машину повело юзом, и та, что за ней, врезалась ей в бок. Потом столкнулись еще десять, не то двенадцать машин, и вдобавок одна из них загорелась.

— Неужели на шоссе в это время такое движение?

— Конечно. Шестнадцать человек отправили в больницу. Один умер на месте, один — по дороге в больницу и один — через час. Пятеро пока живы, но состояние критическое. Ожоги, рваные раны и бог знает что еще. Остальные отделались переломами ног и незначительными царапинами. Эти выживут.

— Страшная штука… Он зевнул.

— Да, — согласилась Черстин. — Движение…

— Я не о том. У меня из головы нейдет вооруженный псих, с которым мы валандаемся. Черт, и устал же я. Да еще этот Эмиль Удин — тоже хорош подарочек. Умом вроде как не блещет. Все изучает обстановку да языком мелет за троих. Чем это только кончится, хотел бы я знать. Сумасшедший дом…

А кончилось все тем, что у Эмиля Удина страшно разболелся живот.

Он сидел в гостиничном баре и рассуждал с барменом о лундских церквах.

— Значит, церквами интересуетесь?

— Еще как, — сказал Эмиль. — Что может быть увлекательнее? Разные эпохи, разные стили… в каждом уголке страны… Да, будь я проклят! Обычно я беру с собой в поездки фотоаппарат — вдруг подвернется возможность сделать интересные снимки. Но на этот раз не успел. Придется обойтись открытками. Но надо хотя бы потолковать с кем-нибудь из церковных сторожей и выяснить кое-какие даты из истории местных сконских церквей.

Было бы только время… Так вы говорите, в Дальбю есть хорошенькая церквушка?

— Ага. И непременно загляните в собор. Там для сведущего человека найдется что посмотреть.

— Точно. Взять, к примеру, надгробную скульптуру в склепе Финна, вернее, Симеона… теперь принято считать, что она изображает Симеона. Я тут читал прелюбопытную статейку…

Беседу прервали громкие голоса. Метрдотель призывал к порядку подгулявшую компанию. Один из парней особенно разошелся и, как видно, воспылал нежной страстью к официантке. От избытка чувств он любовно шлепнул ее по заду. И результат не замедлил сказаться: темный костюм какого-то пожилого господина украсился деликатесом — морским язычком а-ля Валевская.

Метрдотелю было отнюдь не весело. А когда гуляки полезли в ссору, обзывая его немчурой и недоделанным нацистом — из-за легкого немецкого акцента, — настроение у него вконец испортилось. Он бурно запротестовал, пытаясь объяснить, что он родом из Швейцарии, но все напрасно: крикуны остались при своем. Мало того, начали осыпать его совсем уж унизительными прозвищами, из которых «гомик» было, пожалуй, самое безобидное.

Эмиль Удин раздумывал, не вмешаться ли, но решил пока подождать.

И в этот момент накатила первая волна боли. Он согнулся пополам, дыхание перехватило.

Скандал утих так же внезапно, как и начался. И компания с громкой руганью удалилась.

На лбу Удина выступил липкий пот. Что такое с желудком? — подумал он.

Мимо прошел метрдотель, тихо бурча что-то себе под нос.

— Боже ты мой, это что за фрукты? — спросил бармен.

— Студенты, — прошипел метрдотель. — Думают, им все дозволено — что хочу, то и ворочу!