Забайкальское казачество - Николай Смирнов

Много сведений уплывало к японцам из-за нашей болтливости, неумения сохранять военную тайну непосредственно из штабов, наводненных иностранными военными агентами и китайской прислугой.

В то же время в японских штабах данные о русских собирались скрупулезно и все держали в тайне, даже от таких доброжелателей, как Гамильтон. Если иностранный военный агент считал русские силы по количеству сотен, батальонов, забывая, что эти сотни и батальоны далеки от штатного состава, то японцы этот счет вели по шашкам и штыкам. Не доверяли японские штабисты иностранным военным агентам и сведения о численности своих войск, потерях и тем более о намерениях. Как уплывали важные сведения из русского штаба, хорошо описал АЛ. Игнатьев в книге «Пятьдесят лет в строю».

А вот что писал Эллис Бартлетт, английский военный агент, находившийся при армии Ноги, в своем труде «Осада и сдача Порт-Артура»: «Японцы обладали удивительной способностью скрывать свои силы. Если бы меня спросили в любой период осады, сколько у японцев войск под Порт-Артуром, я не мог бы ответить даже приблизительно. Я знал наперечет все дивизии, бригады, полки, но когда дело доходило до определения численности, я мог указать только их мирный состав».

Можно с большой уверенностью сказать, знакомясь с документами тех лет, что вся глубинная разведка в Русско-японской войне велась за счет китайских агентов.

Любой русский разведчик, проникнув с огромным трудом в расположение японцев, всегда расстреливался. Всю Россию обошла весть о русском солдате Рябове, который, переодевшись в китайца, ушел в тыл к японцам, был пойман и принял геройскую смерть, чем восхитил уважающих храбрость японских солдат и офицеров.

Другое дело японец — прицепив косу и выбрив лоб, зная чуть-чуть китайский язык, нравы и обычаи местного населения, он легко мог сойти за китайца и разгуливать, пользуясь беспечностью и незлобивостью нашего солдата, по расположению русских войск, торгуя курами и чумизными лепешками.

В Русской армии в разведку к японцам шли добровольцы. Среди офицеров казачьих частей считалось особой доблестью участвовать в разъезде, отправляющемся в глубокую разведку. При этом никакого вознаграждения они не требовали, а честно и добросовестно выполняли свой долг, руководствуясь только одним принципом — «надо».

Критики казаков, такие, как Э. Тетгау, Л. Нодо, Гамильтон и другие, уже названные и не названные мной, осуждали казаков не только за «неумение вести разведку», но и за «неумение действовать в конном строю».

Но о каком конном строе могла быть речь при боях на такой местности, о которой уже упоминалось? Разве можно было атаковать «лавой» по глубокому ущелью, пересеченному множеством ручьев и речек, дно которых покрыто камнями, и лошади могли идти по воде только осторожно и медленно, нащупывая себе дорогу!

При всех недостатках, имевшихся в казачьих частях и выявившихся в ходе боев на перевалах и отступления к Ляояну и Мукдену, они со своей задачей справились. Большего требовать от них было нельзя.

Казачья бригада генерала Мищенко располагалась на отдыхе за Ляоянскими позициями. Люди и кони отдыхали, казаки сменили истрепавшееся обмундирование на новое, готовились к предстоящим боям.

Воздавая должное самоотверженной службе казаков, их подвигам совершенным в боях на перевалах, командующий Маньчжурской армией генерал А.Н. Куропаткин назначил на каждую сотню по 5 Знаков Отличия Военного ордена, дополнительно к тем трем, которые были пожалованы за поход в Корею и бой у Чончжу.

Для вручения наград командующий прибыл на бивак отряда лично.

По этому случаю 9 августа в 8.00 состоялся парад частей отдельной Забайкальской казачьей бригады. Военный корреспондент В. Апушкин, присутствовавший на этом торжестве, поместил в газете «Правительственный вестник» статью, в которой писал: «…казачьи полки и батареи выстроились лицом к Ляояну. Стоят боевые полки, которые в течение шести месяцев были в непрерывных боях. Казаки взволнованны. Над фронтом веют значки разноцветные с желтыми, зелеными, белыми каймами. В темных кожаных чехлах стоят знамена. Ветер раздувает ярко-желтый флаг генерала Мищенко.

В назначенный час генерал Мищенко выехал на коне впереди войск и скомандовал „Шашки вон!“, после чего повернул коня и поскакал навстречу командующему армией.

Во главе большой свиты тихо едет к полкам генерал-адъютант Куропаткин. Придержал коня, принял рапорт и направился к правому флангу, здоровается с частями… Объезд закончился. Шашки вложены в ножны. Командующий армией приказывает генералу Мищенко вызвать награжденных казаков вперед. „Вперед, предназначенные к награждению казаки!“ —дает команду Мищенко.

От строя стоящих полков отделяются всадники. Их много. Они едут кучно и выстраиваются к фронту строя. Это сотни храбрейших из храбрых. „С коней!“ — дает команду Куропаткин и сам слезает с коня. Награждение начинается с правого фланга, где находится желтый значок генерала Мищенко… „Именем государя императора жалую тебе Знак Отличия Военного ордена четвертой степени — третьей степени“.

В строю награжденных стоят русские и буряты, немало тех, кто уже имеет Знак Отличия Военного ордена за поход в Китай, Русско-турецкую войну, за походы по степям Средней Азии.

Вручив награды и поздравив награжденных, командующий армией провозглашает „ура!“ сначала во славу государя императора, потом во славу новых Георгиевских кавалеров. „Ура!“ — широкой волной прокатилось по полкам, смешиваясь со звуками гимна и туша. „К параду!“ — приказывает командующий генералу Мищенко. Виновникам торжества командуют: „Слева по три, рысью!“ — и отводят их вглубь поля. Там они снова выстраиваются в одну шеренгу.

Свита Куропаткина выстраивается на фланге строя „кавалеров“.

Генерал-адъютант Куропаткин поднимает коня в галоп и скачет навстречу идущему уже церемониальным маршем головному полку… становится сам во главе парада и ведет его мимо шеренги простых казаков, награжденных Георгиевскими крестами.

Пройдя вдоль всей шеренги… Куропаткин становится впереди своей свиты и пропускает мимо себя участвующие в параде части.

Первыми идут верхнеудинцы под командой бывшего конного гренадера полковника А. П. Левенгофа.

Маленькие косматенькие лошадки после шестимесячной службы в горах идут славно, бойко и ходко. Сотни хорошо держат равнение.

Едва прошла 1-я сотня… как вслед ей звучит команда „Песенники, вперед!“. Запевалы выскакивают вперед, и через мгновение звучит казачья песня.

За верхнеудинцами идут читинцы. За читинцами — аргунцы во главе с полковником Трухиным.

За полками пошли батареи: сперва казачья, потом конно-горная.

Все прошли, всех похвалил, всех поблагодарил командующий. Теперь очередь за теми, для кого был парад. Перестроившись повзводно, они проходят мимо командующего, грянули еще раз „рады стараться“ и рассыпались по полю на марш-марш, догоняя свои части.

Парад закончился. Командующий жмет руку генералу Мищенко, благодарит его за службу.

Обращаясь затем к ряду иностранных военных агентов, он говорит им по-французски: „Вы видели? Перед вами прошли части, которые без отдыха, без смены работали полгода. И они готовы работать снова“.

Представители иностранных армий, держа руки у козырьков, молчаливо наклоняют в ответ свои головы».

Сам генерал Мищенко, имевший орден Святого Георгия за поход в Китай, не был награжден, хотя менее заслуженные и менее известные генералы и офицеры, а то и вообще мало что сделавшие для России в этой «ненужной» войне, награждались щедро.

Куропаткин ревниво относился к славе и популярности генерала Мищенко, которой он пользовался у своих подчиненных в Маньчжурской армии. Личная скромность и независимость суждений, неумение подстраиваться под настроение начальника, несогласие по некоторым принципиальным вопросам с его мнением — другая причина холодного отношения Куропаткина к генералу Мищенко, в глаза называвшего генерала «наш милый Мищенко», а за спиной старавшегося всячески принизить его заслуги. Признавая, что отдельная Забайкальская бригада работала неутомимо и что ей он обязан ценными сведениями о противнике, Куропаткин, по словам генерала О.К. Гриппенберга, хотел отстранить Мищенко от командования «за чрезмерное утомление отряда».

Разлад между командующим и одним из его лучших генералов еще больше усилился после того, как на одном из обедов, куда был приглашен Мищенко, они не сошлись во мнении о русском солдате и офицере в эту войну.

Оправдывая свои постоянные неудачи, Куропаткин всю вину за это возложил на первых тружеников войны — солдат и офицеров частей, непосредственно сражавшихся с японцами, сказав, что он «ошибся в русском солдате и офицере: они стали хуже, слабее за 27 лет, истекшие со времени Русско-турецкой войны».