Книга 3. Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны - Борис Черток

…Путешествие на Луну по программе «Аполлон» – это просто разведывательная миссия, подобная той, какую осуществляет армия, прежде чем проникнуть на неизвестную территорию. После программы «Аполлон» начнется действительное покорение космоса».

Далее фон Браун остановился на проблемах ядерно-энергетических установок для космического транспорта, многоразовых системах, астрономических обсерваториях и орбитальных «отелях».

У нас исследования и проекты на. эту тему шли под грифом «совершенно секретно». То, что публиковалось в популярной литературе некомпетентными журналистами, было настолько выхолощено и далеко от реальной техники и ее проблем, что расценивалось специалистами как халтура для школьников младших классов.

Фон Браун не только писал и рассказывал. Он привез на конгресс модель лунного корабля, 360-футовой ракеты «Сатурн-5» и десятки различных диапозитивов. Газеты писали, что «все еще моложавый, но уже седой» доктор фон Браун руководит армией в 300 тысяч человек.

«Только выкладывая на стол все наши карты, мы можем надеяться побудить русских рассказать нам, что они делают», – сказал фон Браун корреспондентам.

Рассказывая о своих космических планах, американцы не блефовали. Они действительно «выкладывали карты на стол». Это ставило нашу делегацию в трудное положение. В ее составе, кроме космонавтов Беляева и Леонова, не было ни настоящих компетентных ракетчиков, ни создателей космических кораблей. А ведь мы могли блеснуть, показав конструкцию трех модификаций семерки и хотя бы общий вид УР-500.

Оценивая тогдашнюю закрытость по прошествии 30 лет, можно утверждать, что она не оправдывалась ни здравым смыслом, ни идеологией, ни реальной заботой о безопасности. Даже Хрущеву не удалось преодолеть тупую бюрократическо-чиновничью установку сильнейшего в мире партийного аппарата, действовавшего по принципу «держать и не пущать». Советские ученые на конгрессе по поводу экспедиции на Луну в ответ на многочисленные вопросы отказывались подтвердить или опровергнуть сообщения о том, что они собираются отправить человека в полет вокруг Луны. Согласно инструкции, полученной в ЦК перед отлетом в Афины, члены нашей делегации отвечали{3.4}

«Подождите и вы сами увидите».

Но уклониться от встречи с фон Брауном нашим делегатам не удалось. С ним встречался и беседовал Седов, имели часовую беседу Беляев и Леонов.

По этому поводу у нас разгорелся секретный скандал, который я имел неосторожность в разговоре с Тюлиным по «кремлевке» назвать «бурей в стакане воды».

Прочитав экспресс-информацию ТАСС о том, что происходило в Афинах, Пилюгин позвонил мне по «кремлевке». Он был очень возбужден.

–Я возмущен тем, что Седов здоровается и общается с фашистом, эсэсовцем фон Брауном. Я хочу уговорить Келдыша и Сергея разобрать его поведение на президиуме академии. Ты собирал в Германии материалы о зверствах на подземном заводе Фау-2, там погибли тысячи людей с ведома фон Брауна, ты должен мне помочь!

– Чем же я тебе могу помочь? Наказать безвинного Седова за грехи фон Брауна? По-моему, это более чем несправедливо, даже, если хочешь, смешно.

– Он не имел права разговаривать с фон Брауном!

–Ты вспомни, Николай! В 1945 году, когда мы с тобой были в Бляйхероде, то пытались организовать похищение или переманивание этого самого фон Брауна с американской зоны в свой институт «Рабе». И хотели мы его приобрести отнюдь не для того, чтобы наказать за пребывание в нацистской партии, а для того, чтобы использовать его опыт и знания на пользу своей страны. Если бы это нам удалось, с ним, я уверен, общались бы не только мы, но и министры. Кстати, ты с другими бывшими нацистами, вроде доктора Руле, не единожды сидел за одним столом, успешно работал, пил кофе и даже тридцатиградусный «корн».

Не найдя у меня понимания и убедившись, что я не разделяю его возмущение поведением Седова, Пилюгин в сердцах бросил трубку.

Я был тоже возмущен, но совсем по другой причине. Прошло девять лет со времени XX съезда партии. Все, что стало известно тогда после секретного доклада Хрущева, было ужасно. Последовавшие за этим реабилитации многих десятков тысяч простых людей, известнейших военных деятелей, партийных работников, писателей и ученых вселяли надежду на изменение политики, на то, что больше ни у кого не будет страха попасть в разряд «врагов народа», быть обвиненным в «преклонении» перед западной наукой и просто в том, что познакомился с иностранным ученым. После визитов Хрущева в Америку появилась уверенность, что с нашей стороны будут приложены усилия для подъема тяжелого железного занавеса.

Фон Брауну американцы дали свое гражданство и доверили руководство крупнейшей национальной космической программой, разрешили не только лететь в Афины, но при этом еще докладывать о работах, которые по нашим канонам должны иметь статус «совершенно секретно».

Многие из нас наивно полагали, что теперь с тех, кто никогда не был репрессирован, не был «под судом и следствием», не жил во время войны «на территориях, временно оккупированных немцами», будет снят унизительный штамп «невыездной». Нона такую либерализацию партийные чиновники сталинской выучки не могли решиться даже при Хрущеве. Алексей Аджубей в своих воспоминаниях{3.5} «Те десять лет» пишет: «Королев, Глушко, Келдыш, Курчатов вместе и порознь часто бывали на даче Никиты Сергеевича. Множество самых разных дел не мешало Хрущеву с каким-то радостным нетерпением ждать их в выходной день к обеду. Он вообще ценил людей науки, инженерного труда, ставил их, так сказать, выше гуманитариев… За научными, техническими открытиями его ум мгновенно отыскивал материальную выгоду, способ движения вперед и, главное, социальный эффект».

Только Курчатову был разрешен единожды выезд на научную сессию в Англию. Кто мешал Хрущеву извлечь из неизвестности Королева и при встрече Гагарина или других космонавтов поставить его рядом на трибуне? Почему ни Королев, ни один из главных конструкторов даже не думали обращаться с просьбой о разрешении выступить или хотя бы присутствовать на международных космических конгрессах? Очистительный ветер XX съезда все же не в состоянии был развеять застоявшуюся атмосферу страха, что советский человек, выехав за рубеж, увидит нечто, что заставит его заколебаться, изменить свои убеждения или, чего доброго, его к тому же и завербует какая-нибудь вражеская разведка. Хрущев «открыл Америку» для себя и своей семьи. Ученым, которых он действительно очень ценил, тем не менее участие в этом открытии было недоступно.

После смещения Хрущева аппарат административной системы власти, сформированный Сталиным, вздохнул с облегчением и занялся восстановительным ремонтом, заделывая бреши, приобретенные в железном занавесе. Не прошло и часа после телефонного разговора по «кремлевке» с Пилюгиным, зазвонил прямой королевский.

– Борис, какие это материалы у тебя просил Николай по фон Брауну?

Я ответил Королеву, что никаких материалов, компрометирующих фон Брауна, у меня нет. Есть книжка «Тайна Хантсвилла», в которой автор – немецкий журналист – описывает историю «Миттельверка», антифашистское подполье и очень коротко пишет о том, что американцы приголубили немецких специалистов-ракетчиков, в том числе фон Брауна, которого, по мнению автора, следует считать военным преступником. История Фау-2 в этой книге описана очень коротко, без технических подробностей.

– Передай Николаю эту книгу. Он хочет уговорить Келдыша вынести на президиум академии порицание Седову за общение с фон Брауном. Я в эту игру – впутываться не собираюсь и ему не советовал.

Мне было обидно и за Келдыша, и за Королева, и за Пилюгина, и за себя. Чтобы отвести душу, тоже по «кремлевке» позвонил Тюлину. Теперь он был нашим заместителем министра, но добрые отношения у меня с ним сохранились.

Я просил его посоветовать Пилюгину отказаться от своих агрессивных действий против Седова. Заодно, прикинувшись наивным простаком, упрекнул Тюлина:

–Ты как новый заместитель министра должен был поставить вопрос в ЦК или где хочешь, чтобы на такие конгрессы посылали настоящих создателей нашей техники, а не второстепенных чиновников из аппарата ВПК и не имеющих отношения к работам знаменитых академиков. Тогда не было бы этой «бури в стакане воды».

Тюлин не принял моих упреков.

– Ты прекрасно понимаешь, что я не могу в этом вопросе ничего изменить. Особенно теперь. Тебе советую нигде по этому поводу лишних разговоров не вести и будь здоров!

Много лет спустя, когда уже не было в живых ни Королева, ни Пилюгина, ни фон Брауна, встретившись с Леонидом Ивановичем Седовьм на одном из академических сборов, я спросил его мнение о фон Брауне.

– Очень приятный, умный и даже обаятельный человек и собеседник. Он, конечно, фанатически предан делу.