Дети мёртвых - Эльфрида Елинек

Мы должны сами задать себе жару, если угля у нас больше нет, а мы всё же хотим поехать в отпуск. Хозяйка уже с шести часов утра то и дело выглядывает за дверь, принюхивается к воздуху. Зарабатывать — да, но не такой же ценой! Неужто испортилось это сверхъестественное мясо, которое она только что поджарила с хрустящей корочкой? Запах идёт со стороны бенедиктинского монастыря под огромным красным колпаком крыши, на него уже не раз косились. Или его источник находится ещё дальше? Не приведи господь, разгонит отдыхающих, которые охмуряют нашу страну, как мрачные мысли. Но нет, напротив, стало даже веселее, как кажется. Вонь лежит, словно декоративная накидка, над домом, садом, лесом. Как преждевременная зима, которая загоняет человека в дом, а кто здесь дома больше, чем мы. Практично, что отдыхающие уже тут, когда лыжники ещё не навалились, чтобы лавиной катиться впереди нас. Слабо, но пронизывающе налегают на лыжи посланники неба, и люди глядят им вслед с надеждой, не разыграется ли у них аппетит на то, что им тут предлагается с гарниром, всё готово, чтобы они выбрали нас, бедных грешников калорий. Группы стоят кучками и разговаривают тихо, но ясно, что речь идёт о предписаниях их врачей и аптекарей. Скоро их снимут с дистанции как побочные действия всего того, что они — собственно, во спасение себя — напринимали. Они так больны, потому что занимались только тем, что им было предложено и что они позволили себе предложить, и даже ещё хвалят животное, которое искусило их на грех. Животное это — змея, которая была создана для передачи „Штадл музыкантов“, немного пела и судачила и сейчас ещё огрызается; я не представляю себя в качестве новичка, только потому, что я всегда что-нибудь доизобретаю, о чём, однако, уже часто думали, по крайней мере каналам ORF и ZDF я должна сказать: эта музыка чудовищна. К сожалению, многие из наших телезрителей верят, что скоро они получат свою окончательную форму, а именно благодаря прыжкам, гантелям и скакалкам. Вместе с тем они щадят себя, соизмеряясь со своим масштабом, до которого им ещё нужно дорасти, подкрепляя себя витаминами, минеральными веществами и вот этой самой музыкой. Таковы уж они, старшие среди нас, сениоры, им посвящена даже отдельная телевизионная передача, которая каждую субботу пунктуально задирает на них ногу, сразу после передачи про животных, которые от нас чего-то хотят. А именно: чтобы мы их хотели. Помещения никому не покидать! Все остаются на своих подкладках, с крылышками, которые, если надо, можно поменять. И никто ничего не заметит.

На полках супермаркетов из ночи в ночь проходит, согласно правилам, исчезновение мяса. И на следующий день мясные развески снова появляются, только теперь — чтобы развести нас, заново перепакованные, помолодевшие, как вампиры. Срок годности между тем уже истёк. Воскресение плоти и вечная жизнь здесь осуществились — без липшей шумихи, какую учиняют посвященные, святые с единственным источником блаженства — своими потрохами. От человека к машине, вместе они лепят на маленькие пакеты маленькие наклейки, это так просто. Круговорот крови и смерти — как же по-весеннему они себя ведут, навеки юные; у кого ж найдутся стерильные приборы и кто ж сумеет дома провести латексагглютинационный тест? Люди и без того первым делом в супермаркете суют в еду свои фекальные пальцы и тем самым поедают сами себя. Это нежное, кровавое, которое поддаётся любому нажиму! Как мы можем устоять? Устоять перед этим честным основным продуктом питания, неважно, что там наобещано на упаковке, куда важнее то, что говорят наши основные чувства, а они говорят ДА. Это мясо прильнуло к своей прозрачной покровительнице, матери божьей, и выглядит хорошо. Этот съедобный маленький арестант, находящийся под защитным арестом в своей мягкой оболочке, — самому ему из неё не выбраться. Ткк он предаётся праздности и играет со своими личинками в догонялки. Мясо: кто-нибудь, торопливо, мимоходом, не взглянув, выловит его из сети, в которой оно коротало свой переходный период. Да, каждый день может стать последним, живи так, будто он уже настал! Кто ещё с зубами, тот хватает это, фас! Сидеть, Рекс! Эта страна — хороший потребитель корма, это каждый день заново примиряет её с собой. Ибо есть плоть от своей собственной плоти, которая принесла в жертву страну молотов царства будущее, и сегодня ещё ей приходится поддерживать жизнь своих клиентов, которые хотят прийти, чтобы снова жить среди нас или хотя бы посетить нас в нашей большой мясной лавке, где мы давно обрабатываем в разрезе времени совсем других. Так мы сидим прямо у источника „Квелле“ и варимся на медленном огне чувств, которых раньше бы мы никогда не имели, — поющие немецкие женщины, матери, отцы, которые хотят узнать из книг что-то о своём сокровенном, о своей душе, поскольку они не знают, куда себя деть, и тот, к кому они себя сегодня отослали, завтра им уже не нужен. Чья рука бросает тех, кто к нам пришёл в качестве дорогих гостей, чья рука швыряет их, размахнувшись, вниз, на мощёный двор, чтобы по ним и тому образу, каким упали их внутренности, мы гадали о нашем прошлом и потом снова могли сдать книгу в библиотеку? Ибо мы её уже прочитали. Великое снова в движении и всерьёз хочет, чтобы его навестили молодые. Люди и сегодня стоят в шипящих и змеящихся очередях к его домику и ломятся в дверь. Это тридцать эонов их заблуждений. Они и их спасители, Папа и епископы, пятьдесят лет не отваживались достать себя из камеры хранения, но теперь они снова на винограднике, как работники первого часа. Ибо люди должны быть просто подогнаны к их изобретениям или тотчас снова зажаты в тиски, если они не хотят подходить к своим тренажёрам, да, душу очень трудно обнаружить и постичь, ибо она не остаётся в одном и том же виде. Вид намного улучшится, если мы достаточно поездим на велосипеде.

Так и этот лес стал огромным древлемирным привалом, который распахнул себя навстречу повышенным требованиям. Желанные люди дают разглядеть под их подолом их долю, чтобы другие могли по их образцу стать блаженными. Чистый воздух, вкусная колбаса, прозрачные источники, грибы. Так гуляют наши победители войны, закреплённые крепчайшими спреями, у самых своих границ, и рвут на себе рукава о колючую проволоку забора, которую натянул арендатор, знаменитый Ариэль, нет, Аризор торговых домов (между тем все мертвы или проданы, зато ему, то есть его наследникам, принадлежат теперь банки!), чтобы можно было без помех охотиться с гостями. Супруга получила в подарок домик на Вёртерзее. Животные падают в траву, легко, как будто о них вытерли ботинки, — не удивительно при таких крупных фигурах гостей этой охоты, этих бегущих от времени, я хотела сказать — бегущих впереди времени. На природе люди потрескивают от воодушевления, как огонь, как пожары, которые дотошно рыскают, обыскивают лес, но некоторые избранные могут помыкать самим огнём. Этот путь теперь ведёт круто вниз, вы только посмотрите! Бегите! Ваша пара уже далеко внизу!

Оттуда поднимается холодный, затхлый запах. Прелая листва, твари, травы. Камни, которые ещё недавно казались плотно сдвинутыми, едва давая путь тропинке, вдруг мягко расступились. На них влажный налёт, он кажется гораздо темнее, чем пронизанные прожилками металла светлые стены раны, которой срочно требуется пластырь, — ведь её, не принимая в расчёт тектонические сдвиги в горах, просто взорвали. Каменная бойня. Недавно, когда оба этих молодых пешехода шли по лесной дороге, солнце с наветренной стороны камня ещё усердно палило по нему, но не попало. Отдельные сорокаметровые пальцы елей торчат напоминающе, их оставили как мемориал, чтобы народ помнил, что когда-то здесь был лес. Теперь профсоюз соорудил там кресты, на которых распинают тех, кто положился на расположенную неподалёку огосударствленную индустрию. На неё были собраны все вклады за все годы. Но наши люди, из которых мы взяли двух (мы всегда берём как минимум двух для двойной слепой пробы), уже покинули засыпанную щебнем дорогу. Почти незаметно, ещё не зная этого, они начали выкладывать себя из наложенных рук. Может, это был последний раз, когда они выложились перед нами. Как отфильтрованные журналы в дождливые дни, когда знаменитые борются против банд, за которыми стоят подлые и забрасывают их своей пошлой жизнью.

Эдгар и Гудрун садятся на поросший сырой травой откос и потом осторожно спускаются в Старую Могилу. Изначально эту крутую тропу проторили туристы — для покорения гор; да несколько горных крестьян, что ещё здесь гнездятся, проделывают по ней свои вылазки за мелким товаром. Молодым показалось, будто они вошли в колокол и он обрушился на них, как на язык. Это место походило на бомбовую воронку, в которой что-то детонировало. Эту яму трудно описать или постичь. Температура упала на несколько градусов, как мне кажется. Тяжко, как больной, вздыхает подошва долины. Тут любой заледенеет, кто спустится сюда. Лучше прибегнуть к сравнениям, туристы здесь хватаются за куртки и платки. Что-то тихо сочится, погребённое в кустах ольшаника. Вяло крутится вокруг своей оси какое-то животное — большое, малое? Рыба-гадюка? Растения, хромово-зелёные, разрослись здесь особенно сочно. Пышно кустятся вокруг бормотанья воды. Здесь когда-то стояла хижина, но сгорела много лет назад. Среди обугленных обломков выросли дикие фруктовые деревья, в которых кишмя кишат насекомые. Мать-и-мачеха, подорожник, горец, эспарсет или что там ещё, огромные дикие многолетники фенхеля, на которых закрепились мириады мошек и комаров, так что белые зонтики кажутся чёрными и пугающе хищными. Всё, что эта долина проглотила, так и осталось в ней, и уже поднимается её беззастенчиво дурное дыхание. Убийцы поклоняются падали, она, как Работник, висит на кресте: избавитель и установитель границ, на его пропитание будут собраны деньги. Есть основание, чтоб и нам потерпеть.