Семирамида. Золотая чаша - Михаил Ишков

Нинурта не был новичком в придворных делах и знал цену поведению слуг. Их отличала подобострастная льстивость перед сильными, презрительное пренебрежение к слабым и откровенная наглость в разговоре с теми, кого подвергли опале. С той же ловкостью они пользовались ложью, и чем более вызывающим было вранье, чем простодушнее, глядя в глаза, они выкладывали чушь тому или иному царедворцу, тем хуже были его дела. Этот же пронырливый красавчик, без тени стыда утверждавший, что царь всю ночь занимался государственными делами, с небрежной легкостью переступил всякие границы правдоподобия.

Это был знак хуже некуда.

Вечером в поведении царя не было и намека на скорую и неотвратимую опалу. Шамши от природы не умел хитрить, и если бы кто‑то во дворце попытался подбить его удалить слишком возвысившегося наместника Ашшура, это невозможно было бы скрыть. Прежде всего побратим начал бы оправдываться, валить вину на других – продажных слуг, наглых рабов, дерзких подданных. Да мало ли на кого начал бы ссылаться Шамши, но чтобы вот так, спешно, внезапно, с глаз долой – это было невозможно. Ладно, сам Нину был из таких, кто ради дружбы был готов не поверить собственным глазам, но обвести вокруг пальца Шами – как это могло случиться?!

К тому же какими государственными делами мог заниматься Шамши в отсутствии побратима и его супруги?!

Что же произошло ночью, если наглый молоденький раб, вчера не позволявший себе в присутствии туртана рот открыть, сегодня осмеливается давать советы второму человеку в государстве? Кто или что позволило ему вести себя так развязно?

Ответа не было. Его, по мнению туртана, и быть не могло, кроме разве что личной инициативы молоденького негодяя, возомнившего о себе невесть что.

Ну, погоди, ты у меня еще попляшешь!

Тем не менее, одеваясь, Нину лихорадочно старался припомнить все, что хотя бы случайно могло вызвать неудовольствие царя. В их взаимоотношениях не было и намека на скорую опалу. К тому же было непонятно, как совместить внезапный отъезд в Вавилон с подготовкой похода на север. Шамши не раз доверительно признавался другу, что только Нинурте он с легким сердцем может доверить полки, отправлявшиеся на север. Это были не пустые слова, ведь в Сирии и Палестине тот делом доказал, что умеет водить армию. Это признал даже опытный Салманасар, не говоря о командирах эмук и «царского полка».

Возможно, Шамши не понравилось, что его туртан отказался возглавить поход на Шибанибу? Нину в сердцах помянул супругу, которая, узнав о предложении нового царя, предупредила мужа, что народ Ассирии вряд ли простит уничтожение священного города. Всякий, кто погреет руки на беде сородича, будет трижды проклят.

— Тебе это надо? – спросила она.

Но и тогда между побратимами не легло даже тени неудовольствия. Шамши–Адад с пониманием отнесся к отказу и признался, что ему тоже не по себе от мысли, что придется применить «несаху» к собственным подданным.

— Даже под ложечкой сосет, – открылся Шамши. – К сожалению, ты можешь отказаться, а у меня нет выбора. Многие настаивает, чтобы я дал хороший урок мятежникам.

Неужели раб прав, и вся беда в том, что он по–прежнему называет Шамши побратимом?

Быть того не может, чтобы такой пустяк разрушил многолетнюю дружбу!

Вспомнилась церемония возведения Шамши в сан наместника Ашшура на земле. После того как в калахском храме бога–покровителя побратиму повязали голову священной косынкой, дали в руки посох и царский жезл, тот шепотом приказал своему туртану не забывать о старой дружбе, а во время пира в Большом дворе Шамши стоя произнес тост в его честь, затем, осушив кубок, склонился к другу и добавил, что «побратим» в устах Нинурты звучит для него не менее весомо, чем только что прозвучавшее величание «царь великий, царь могучий, царь множеств, царь Ассирии, царь Вавилона, царь Шумера и Аккада, царь четырех стран света».

Одна загадка тянула за собой другую, однако привычка повиноваться оказалась сильнее досужих рассуждений. Нину, положившись на родных богов, на верность, присущую дружбе, на опекаемую богами справедливость, молча позволил натянуть на себя бронзовые доспехи и отправился на хозяйственный двор, где его уже ждала охрана, состоявшая из незнакомых вооруженных всадников. Для Нинурты была приготовлена не первой молодости кобыла. С первого взгляда туртану стало ясно, что на ней далеко не ускачешь. На таких скакунах только евнухам красоваться.

Туртан удивленно глянул на Балу.

Тот, зевнув, объяснил.

— Эти люди будут сопровождать тебя в Вавилон. Великий царь просил напомнить, что он дает тебе самые широкие полномочия. Ты вправе от его имени казнить и миловать. Великий государь предупредил, что более подробные наставления ты получишь в пути. Главное, это наладить добрые отношения с сильными в городе. Ты должен добиться от Закира, чтобы к началу похода, Вавилон как верный союзник прислал свое войско.

Насчет кобылы он даже не заикнулся.

Глава 2

В пути, убедившись, что приставленные к нему люди не имеют намерения увлечь его подальше в пустыню и там прикончить, Нинурта немного успокоился. Единственный запрет, о котором, выбравшись за стены Калаха, начальник охраны предупредил Нинурту, сводился к тому, чтобы туртан ни в коем случае не пытался скрыться. Начальник добавил, что в этом случае им дано категорическое указание связать его и доставить в Калах.

Что касается поездки в Вавилон, начальник охраны признался, что ему совсем не по душе приглядывать за знаменитым военачальником, однако главному жрецу не возразишь.

— Мы люди подневольные, у нас есть семьи. С нами церемониться не будут.

— Ты мог бы намекнуть, – возразил Нину, – в чем причина такого строгого надзора. Я в долгу не останусь.

— Верю, – согласился старший, – только нам самим неизвестно, зачем нам приказали бдительно наблюдать за тобой. Полагаю, все скоро выяснится, а пока, прости…

Он развел руками.

Более Нинурте ничего не удалось выведать. Странным казалось, что эти люди, подчинявшиеся настоятелю храма Ашшура в Калахе и не участвовавшие в боевых действиях (Нину, по крайней мере, никогда не видел их в армейских рядах) как влитые сидели на конях и прекрасно владели оружием.

Когда вдали показались стены Ашшура страх за собственную жизнь немного притупился, однако Азия, вечером догнавший посольство, передал приказ царя, запрещавший туртану под страхом смертной казни останавливаться в родном городе.

— Тебе предписано без промедлении следовать в Вавилон.

— Не имея ни отдыха, ни ночлега? – воскликнул Нинурта. – Взгляни, солнце садится, а Ашшур рядом, полчаса пути.

— Нет, храбрейший, отдохни в шатре, который разбили сопровождающие тебя люди. Сейчас и на воздухе замечательно спится, ночь обещает быть теплой. Великий царь особо наказал, чтобы ты берег себя и заботился о своем здоровье. Твоя жизнь и твой меч скоро очень понадобятся Ассирии.

Они разговаривали ввиду шатров. Сопровождавшие туртана люди толпились поблизости.

— В Вавилоне ты оценишь состояние местного войска, – невозмутимо продолжил старший писец, – и в случае необходимости подготовишь вавилонян к походу на север. Когда получишь приказ, приведешь их в Калах. До того момента тебе запрещено отлучаться из Вавилона.

Азия замялся, потом, как бы невзначай, предупредил.

— Меня предупредили, чтобы я не оставлял тебя без надзора.

Нинурта взял писца под руку и поволок в сторону, подальше от спутников. Начальник охраны встрепенулся, затем, очевидно положившись на царского писца, отвел глаза.

Азия в общем‑то не очень сопротивлялся, вел себя покладисто, вовремя переставлял ноги и всем своим видом демонстрировал готовность услужить второму человеку в государстве.

Когда разведенные неподалеку от речного берега костры скрылись из вида, писец решительно оторвал от себя чужие руки и сам спустился к воде. Там срезал охапку тростника и уселся на нее, оставив расположенную рядом каменную глыбу для туртана, тем самым как бы подчеркивая незыблемую иерархию между ними. Этот поступок можно было истолковать и так, что царскому писцу было запрещено унижать опального вельможу. Это что‑нибудь да значило, и Нину, устроившись повыше писца, перевел дух.

— В чем я провинился перед великим царем, Азия? – спросил Нину.

Царский посланец ответил не сразу. Прежде он долго наблюдал за устремившимся к земле небесным светилом.

Смеркалось быстро. Солнце–Шамаш, зевнув, скрылось за горизонтом – там, как сказывают и пересказывают, всевидящий бог усядется в лодку и отправится на противоположный край земли, откуда утром ему придется вновь карабкаться в зенит, чтобы затем совершить головокружительный спуск на берег Мирового океана, где его опять будет поджидать золотая лодка.