Право быть - Вероника Иванова

Можно было бы рассказать, как все обстоит на самом деле… Можно. Но правда намного непонятнее сказки. Способен ли человек поверить в то, что живет в мире, состоящем из драконов? Что ходит, образно выражаясь, по их шкуре, пьет их кровь, текущую в речных руслах, добывает железо и прочие металлы из их чешуи? Хотя в подобное как раз поверить не столь трудно, при должном количестве повторений урока. А вот принять на веру то, что драконы и не враги, и не друзья…

Нет, не получится. Люди давно привыкли делить свой мир на черное и белое. Может быть, так и надо, ведь человеческий век слишком короток, слишком быстротечен. Люди торопятся жить, а торопливость никогда не помогала тщательному познанию.

Люди…

Кажется, понимаю, откуда они взялись. Вернее, когда. Первые драконы вряд ли спешили с созданием Гобелена, играючи наслаждаясь могуществом. На тех Нитях, сплетенных любовно и восторженно, родились эльфы. Потом умение творить вошло в привычку и стало требовать совершенствования, долгого и кропотливого труда, составившего суть гномов. Но вот драконы чуть повзрослели вместе с миром, созданным их усилиями, а чем занимаются подростки? Правильно, меряются силой. Один в поле не воин, стало быть, появилась нужда в сторонниках, в сыновьях и дочерях, преданных твоему Дому, бесчисленных и… Слепленных на скорую руку.

Быстрее, быстрее, быстрее! Если промедлишь, твой соперник успеет больше, чем ты, а потому некогда отдыхать! Драконы рождались десятками, сотнями, тысячами в одно и то же мгновение. А потом сразу начиналась борьба за жизнь. Беспощадная борьба.

Люди не виноваты в грехах своего происхождения, они всего лишь унаследовали от своих невольных создателей неугомонный нрав, стремление к первенству и способность любить в самый разгар сражения, среди крови и боли, потому что остановиться и оглядеться попросту некогда: чуть задержишься, значит, навсегда опоздаешь…

Нет, Ксо, ты и в самом деле юный дурак. Как можно ненавидеть эльфов, гномов, людей? Да, они не плоть от плоти драконов, это верно. Не плоть, а много больше. Они — крохотные отражения ваших душ. Они — это вы сами, беда лишь в том, что их время беспощадно сжато и стиснуто жесткими рамками, но если бы когда-нибудь люди научились жить вечно, нам было бы о чем с ними поговорить.

И ни мы, ни они не отказались бы от разговора.

«К сожалению, только Старейшие это понимают».

А как же я? Я ведь…

Мантия расхохоталась:

«Твои следы уже согревали Гобелен в те времена, когда мать Ксаррона еще не родилась, в те времена, когда мать ее матери только училась сплетать свои первые Нити».

Но я не прожил эти года! Меня в них попросту не было.

«Да. Но, возможно, именно поэтому тебе повезло много больше. Покинув одну эпоху, ты просыпался в другой, чтобы увидеть, к хорошему или дурному привели принятые некогда решения».

И какой толк в этом странном сне?

«Толк в пробуждениях, любовь моя. Даже у людей вошло в поговорку, что не стоит будить спящего дракона, если не желаешь перемен».

Значит, если я снова «проснулся», я должен что-то изменить?

«Кто знает… Но после твоего ухода мир уж точно не останется прежним, желаешь ты того или нет».

Я не хочу разрушать. Ничего.

«Но ты уже вторгся в основы мироздания. Ты, единственный из драконов, можешь подняться над Гобеленом и можешь пройти сквозь него, как разрывая Нити в клочья, так и не задевая их. Все в твоей воле».

Моя воля может причинить зло. Много зла.

«Или принести добро. Как, впрочем, и воля любого живого существа. Не стоит бояться принимать трудные решения. Но оправдывать необходимость их принятия чужими, а не своими желаниями, и вправду опасно».

И как же тогда поступать? Ведь у любого решения по меньшей мере две стороны. Получается, например, что, если бы я объявил войну Ксо, я пошел бы на поводу у его страхов?

«Получается, так. Ты поддался бы неизбывному страху всего живого перед уничтожением. Но ничего истинно „твоего“ в том решении не было бы».

Что ж, если верить твоим словам, выходит, я скован по рукам и ногам.

«Ой ли? Нет, любовь моя, ты свободен, как никогда раньше. Правда, не побывав настоящим пленником, невозможно ощутить всю полноту свободы».

— Говорят, где-то есть земли, на которых люди живут вольно, не то что здесь, — мечтательно вздохнул возница, подбрасывая в огонь новые поленья.

Над костром, принявшим очередную порцию еды, поднялись клубы мутно-белого дыма. Должно быть, дрова слегка отсырели. Хотя с чего бы? Дождя не было уже несколько дней, разве что роса выпадала обильная.

Ветчина и хлеб, припасенные на ужин, перекочевали из дорожных мешков в наши желудки. Эль, купленный в последней перед привалом харчевне, безбожно горчил, поэтому все путники, даже Борг, предпочли дрянной выпивке воду и свежий ночной воздух. Пожалуй, даже чересчур свежий. Или так только кажется из-за сырости? Странно. В этих местах и болот пoблизости от дороги днем с огнем не сыщешь, а складывается ощущение, что каждое дуновение ветерка приходит чуть ли не с моря, так много в нем влаги.

— Вольно? — переспросила Мелла, зябко потирая плечи.

— Ага. Как птахи небесные. И ни королей над ними, ни прочих хозяев.

Пожалуй, раньше я никогда не слышал у дорожных костров подобные рассуждения. И понятно почему: люди Юга свято чтят ступени лестницы, простирающейся от бедноты к владыкам. Нет, разумеется, и среди пустынных песков находятся недовольные своей участью, но либо их голос быстро умолкает сам собой, либо слишком длинные и острые языки споро укорачиваются саблями Молочной стражи.[5]

Однажды мне довелось видеть, как обладатели снежно-белых плащей, на которые, казалось, робеет оседать пыль пустыни, вырезали под корень семью человека, невзначай спросившего у неба: «Почему я должен отдавать все, что у меня есть? Ведь тому, что владеет землями от Алого моря до Закатных гор, мои гроши не добавят богатства». И когда кривой клинок взлетел над шеей излишне разговорчивого бедняка, молочный брат владыки Юга во всеуслышание провозгласил: «Считающий блага другого пусть вечно считает их по ту сторону мира…».

Помню, тогда я спросил у караванщика, почему вместе с несчастным были убиты его жена и дети. Как чужеземцу, мне прощались многие глупые вопросы, но отвечавший, немолодой уже человек, поседевший в борьбе со злыми смерчами Эс-Сина,[6] говорил в четверть голоса, так, чтобы его слышал только я: «Вина его жены в том, что она не прикрыла своей ладонью уста, оскверняющие честь Владыки. Вина его детей в том, что они унаследовали дурную кровь отца…»

Позднее, за чашкой горячего таале, караванщик рассказал, что в прошлые годы, при прежнем правителе детей оставляли в живых, однако излишне часто случалось так, что они повторяли путь своих родителей, а потому кровь, проливающаяся под саблями Молочной стражи, множилась и множилась. Но ведь никакой разумный владетель не станет истреблять свой народ без меры, ибо кто же тогда станет платить в казну подати? Вот и владыка Юга отказался от милосердия в пользу выгоды. Может быть, для него тот выбор был очень трудным, а может, не стоил и глотка молока. Кто знает, что происходит в стенах Аль-Араханы, сердца Южного Шема…