Лунь - Марьяна Куприянова

Женщина тем временем посмотрела на Илью с хитрым прищуром. Трезвая она была абсолютно иная.

– А ты чего это, мужик, здесь живешь? Ты хоть знаешь, кому этот дом принадлежит? К рукам прибрать его хочешь, а? У тебя своего, что ли, нету? Чего ты тут забыл? Раз она тебе так нужна, забирай ее да проваливайте оба отсюда.

– У меня есть свой дом. Гораздо лучше этого, – не удержался Вилин. – И если бы я мог, я бы давно забрал туда Ваших детей. Обоих. Но там живет мой сын и бывшая жена.

– О-о, замечательно. Вот оно как! – Валентина засмеялась, запрокинув голову. – А ты, доча, не промах, конечно. Молодец. Значит, любовницей успела побывать, м? Из семьи увела? Не стыдно тебе? Или как оно все у вас сложилось? Погоди-ка! Ты! Мужик! Я тебя помню. Точно. Это же ты меня тогда прогнал, да? И еще какой-то придурок. Из моего дома, а? Нормально? Может, мне обратиться, куда следует?

– А может, следует сначала вспомнить о своих детях и родительской ответственности? – устрашающе прорычал Вилин, привставая. Грозный его голос сдул спесь с Валентины. – Сколько можно пить и пропадать где-то? Вы видели себя? На кого Вы похожи! У Вас есть дети! Один из них – несовершеннолетний! Неужели Вам не хочется вернуться к прежней жизни? Жить, как белый человек, а не как бомж. Неужели нет желания вернуть себе простой человеческий быт? Мы могли бы помочь Вам, помочь во всем. Если бы Вы только сами захотели.

Женщина еще несколько мгновений смотрела на Вилина заинтересованно, словно бы с пониманием, а затем прыснула смехом.

– Ты шутишь, что ли, мужик? Не от хорошей жизни я запила. Мне не к чему возвращаться. Алкоголь – моя единственная радость.

– Вам это только кажется, поверьте. Я знаю. Я тоже пил одно время… Душу лечил. Когда потерял себя. И было тяжело. Очень. Но радость – она в другом. Алкоголь отнимает ее, а не дарит.

– А ты что, собрался отправить меня лечиться? А? И хату мою под шумок заиметь? А ты – вместе с ним, да? Здорово вы придумали. Договоритесь там с врачом, он мне вколет чего-нибудь, и моей рукой дарственную подпишете? Знаю я, как это все делают. Только вот я хитрее вас буду. Дом я вам не отдам. А захочу – вообще продам, и вы отсюда пойдете на все четыре стороны! – злорадствовала мать, чуть ли не кривляясь.

Лунь поднялась над столом. Веко у нее подрагивало. Валентина и Илья подняли на нее головы.

– Пришла Степу проведать? – процедила девушка, и в конце каждой фразы ей так хотелось прибавить обращение вроде «сука» или «мразь», но при Илье она не стала. – Любишь его, типа, да? Любишь сыночка? Ой, вы только посмотрите на нее! Возвращение блудной матери! Раскаяние грешника! Актриса! А мне вот надоело тебя прикрывать все эти годы! Я пойду в органы опеки и добьюсь, чтобы тебя лишили родительских прав! Сильно стараться не нужно будет. А Степа останется с нами, и я позабочусь о том, чтобы ты его больше никогда не увидела. Знаешь, я уверена, он даже не расстроится. Ведь он ненавидит тебя за все, что ты делаешь. Ты разрушила детство мне – разрушаешь и ему!

– Гадина!

Валентина бросилась на дочь, вытянув руки и оскалившись. Лунь вздрогнула, отшатнулась. Илья ловко перехватил женщину, не позволив и пальцем коснуться девушки. Скорости его реакции можно было только позавидовать.

– Пусти меня, урод! – вырывалась мать. – Никогда тебя не любила, гадина!

– Я это знаю, – спокойно ответила Лунь. – Я это всегда знала. И не думай, что сумеешь меня этим удивить или обидеть. Я тебя тоже никогда не любила, – девушка развела руками и попыталась улыбнуться. Ей стало гораздо легче оттого, что она высказала это вслух.

– Ты такое же ничтожество, как и твой отец, – плюнула Валентина, вырвалась и отошла к двери. Вилин встал так, чтобы Лена оказалась за его спиной.

– Я его даже не знаю, потому что он не сумел тебя вынести и сбежал, – бросила Лунь.

– Этого дома вам не видать, – завила мать на прощание и скрылась.

Вилин повернулся и поддержал девушку, которая, казалось, еле стоит на ногах.

– Ты как?

Лена держала у лица дрожащие ладони. Пальцы ходили ходуном.

– И т-так – было всегда, – заговорила она, будто у нее во рту было что-то большое и обжигающе холодное, и язык шевелился еле-еле, и немели десны. – Так. Было. Всегда. Она меня. Не. На. Ви. Де. Ла. Все детство твердила мне это! И я сама себя за это ненавидела! Я думала: что я за дочь, раз меня не любит родная мать, а отец вообще бросил? А оказывается, столько лет спустя я это понимаю, оказывается, дело было вовсе не во мне, дело было в ней! Она считала, что отец бросил ее из-за меня. И всю жизнь ей портила я, я – кирпич на шее, ребенок! Думаешь, мы ей нужны? Ладно я, со мною ясно. Думаешь, ей нужен Степа? Да никто ей не нужен. Если бы мы оба просто пропали, она бы быстро о нас забыла. Даже обрадовалась. Она – конченая эгоистка.

Полчаса Вилин успокаивал Лену. У девушки случилось сильное нервное потрясение, и выйти из этого состояния судорог и холода во рту было не так просто. Илья Алексеевич был шокирован произошедшим. Почему у такой девушки – умной, доброй, заботливой, способной на настоящие чувства – такая мать и такая судьба? Жизнь слишком несправедлива.

А через неделю стало известно, что Валентина скончалась от внезапного инсульта. Мужик, у которого она жила, всячески открещивался от знакомства с покойной и вообще любой причастности к произошедшему. Илье и Луни пришлось хоронить ее за свой счет. Все кончилось быстро – на похороны некому было приходить.

Несмотря на свои сложные отношения с матерью, Лунь тяжело перенесла эту потерю. Она не плакала, но постоянно была будто не в себе, ее разум блуждал в лабиринтах воспоминаний и не мог найти обратной дороги. Илья видел и понимал, что все-таки Лена любила мать, и этот диссонанс его удивлял.

Они уже достаточно пожили вместе, чтобы Вилин выслушал множество историй из детства девушки. И тот случай, когда Лунь подралась в институте, был известен ему. Она пришла в ярость, когда кто-то оскорбил ее мать, прекрасно зная, что та заслуживает этих оскорблений. Как это объяснить? Лена всегда боялась и ненавидела мать. Так почему ей так тяжело далась весть о ее смерти? Почему по ночам она стала спать неспокойно, нашептывая что-то невнятное? Это приводило Илью в ступор, но