Паутина противостояния (сборник) - Рамиль Юсупов

Погас свет. Осталась только цепь огоньков по краю сцены.

Танцовщица стояла на границе темноты, словно замерев на половине шага, едва начав движение — и окаменев. Словно танец закончился, не начавшись.

Пауза тянулась; на зрителей нисходила тишина.

И никто, кроме застывшей на краю сцены девушки, не услышал первый аккорд. Просто тишины не стало. Просто музыка легким флером заскользила по залу.

Она вела танец, и в какой-то момент зрителям вдруг показалось, что танцовщица и альт спорят, спорят ни о чем, выбирают — свет или тьма, тепло или холод, звук или молчанье; пустяки, мелочь, легкость… неподъемная тяжесть.

Музыка крепла, ускоряла ритм, и умоляла, и требовала ответа — прощать или мстить, звать или идти на зов, верить или знать…

Невыносимый груз решений, длинный, летящий пируэт, — и танцовщица припала к полу.

Поток серебряного света лился на нее сверху. Несколько секунд, слившихся в один долгий аккорд, она смотрела в зал.

Еще не чудовище. Всегда — женщина. Монетка, вставшая на ребро — не орел, не решка. Грань.

Воплощение выбора.

Музыка, звеня, осыпалась хрустальными каплями; она танцевала, пытаясь поймать капли на ладони, и смогла подхватить — одну-единственную, с уже опущенного смычка.

В последнем луче света они стояли вдвоем — альтист Назар Треми и танцовщица Дита.

Мгновение тишины, и зал взорвался овацией.

За кулисами было не протолкнуться. Толпы восхищенных поклонников, очарованные и сулящие золотые горы импресарио, менеджеры других клубов… Никто не собирался расступаться перед епископом клана Треми, и Захар едва протолкался к цели.

Назар тяжело дышал, мокрые пряди волос прилипли ко лбу. Дита, цеплявшаяся за его плечо, выглядела не лучше. Оба едва стояли на ногах и вряд ли слышали царящий вокруг гвалт.

Все вопросы уместились в одном коротком слове:

— Как?!

В глубине зрачков музыканта тлел красный отсвет боли, но эта боль была целительной.

— На кураже, Захар, на одном кураже! Руки деревянные… двадцать пять лет не играть! Дита…

Ее ответный взгляд сиял хмельной, невозможной радостью. Моряна переживала триумф и сама не верила, что все происходит наяву.

— Я никогда так не боялась, — сказала она просто.

— Да и я тоже… — Назар перевел дыхание, — и выступать не хотел, не собирался, но ты…

— Давай больше не будем об этом вспоминать, — моряна поднялась на цыпочки, высматривая что-то поверх голов. — Там мои сестры. Я вас оставлю на минуту, вам, наверное, надо поговорить?

Епископ благодарно кивнул: от него не укрылось, с какой неохотой альтист и танцовщица отстранились друг от друга.

— Знаешь, она заявилась ко мне домой, — Назар склонил голову, провожая девушку взглядом. — И много чего наговорила, пока я размышлял, как бы выдворить ее восвояси, и с чего ты, во имя Спящего, рассказал ей… Она уговаривала, требовала… Кричала на меня. Камита поступила бы так же, и это хуже всего — они так похожи! Я обещал сыграть для одной женщины, а сыграл для другой… Я предатель?

— Нет… Ты нашел свою месть?

— Я нашел гораздо больше — я нашел ее, Захар. — Музыкант смотрел, как черноволосая девушка с охапкой цветов идет через расступающуюся толпу. — Вернее, она меня нашла. Но и отомстил тоже, потому что… снова играть «Танец миражей» было самой лучшей на свете местью.

Тайный Город

Люди

Екатерина Юсупова, Рамиль Юсупов

Точка невозвращения

Земля. Теплая, родная земля.

Виталий любил землю столько, сколько помнил себя. Сырую, из босоногого сельского детства, сероватую неприветливую — из чужих городов и сухую, словно больную землю города, в котором жил сейчас. Земля — всегда жизнь.

Небо — тоже жизнь. Но другая.

Впервые Виталий по-настоящему почувствовал небо на борту старенького МИ-6, который, недовольно пофыркивая, поднимал их, новоиспеченных десантников-разведчиков, в бездонное украинское небо. Чтобы потом выплюнуть хрупкие фигурки в колючий тугой воздух. Виталий любил прыжки. Но не за возможность безвольным кулем повиснуть под куполом парашюта, а за те двенадцать минут, что неказистая, похожая на беременную бегемотиху машина плавно отрывалась от бетонки, натужно кряхтя, взмывала в небо, чтобы заскользить между облаков. В эти минуты Виталий чувствовал себя по-настоящему счастливым.

И поэтому ни у кого не вызвал удивления тот факт, что, отслужив в армии, Виталий отправился учиться на пилота, а после устроился на работу в «Авиа Транс».

Не вызвал. Но если бы Виталия спросили, за что он любит небо, ответа он не нашел бы. Может, за бездонное оглушительное спокойствие? Или за сухое потрескивание изморози на «тушкиных» элеронах? Или за редкую возможность проживать каждый день «с нуля». Один рейс — одна жизнь.

Виталий любил смотреть, как вьется золотой воздух на крыльях, и чувствовать ничем не приправленный вкус свободы. А еще он верил, что, если долго лететь, можно долететь до края, туда, где земля сливается с небом. Где воздух, взрываясь, переливается сотнями разноцветных искр. За черту. Где нет ни начала, ни конца. Только бескрайнее ослепительное небо.

Тридцать пять минут до взлета

— Проходите, проходите. Не толкаемся! Места хватит всем! — задорно кричала молоденькая, пухленькая стюардесса.

Наташа… Когда она улыбается, на ее лице появляются маленькие ямочки.

Виталий молча стоял рядом и сдержанно улыбался, разглядывая тех, кого ему предстояло поднять в небо. Вообще-то капитан не встречает пассажиров, он заходит на борт последним, когда все места уже заняты, но сегодня Виталий изменил правилу, и Наташа нет-нет да поглядывала на командира. Однако спросить не решилась.

— Папа, папа, а мы поедем в аквапарк? Мне Саня рассказывал, там есть такая горка, тройная!

Маленький русоволосый малыш смешно семенил за отцом, взахлеб рассказывая то о горках, то о Сане, то снова о горках. За спиной мальчика висел небольшой зеленый рюкзачок, который он то и дело поправлял. Мальчонка тараторил без умолку и явно находился в том волнительном и трепетном предвкушении, которое бывает только в детстве. А вот его родителей, миловидную полноватую брюнетку и невысокого лысоватого мужчину — не интересовали рассказы сына. Они настороженно озирались, словно ожидая, что вот-вот грянет гром, отменят рейс и улыбчивые стюардессы скажут, что произошло ужасное недоразумение и их места проданы кому-то другому. А им, увы, придется остаться в аэропорту.