Новый мир. № 11, 2002 - Журнал «Новый мир»

По воле Гурченко, которая была инициатором этого музыкального проекта (а в спектакле играет главную женскую роль — Марго), действие перенесено в Москву. И конфликт, если можно так сказать, перенесен на русскую почву. Пришла пора процитировать стихи Ряшенцева. Из песни, которую поет персонаж Александра Михайлова: «Что за страсть у родины моей сыновей сбивать с коней… Ах, страна березового ситца, ах, родимая страна, не успеешь возвратиться, вот те на…» Патриотический текст положен на откровенно еврейский мотивчик. Пока поет, он гладит ногу Свиридовой.

Пропускаю полчаса, чтобы перейти к теме социальной справедливости. Макс (Гедиминас Таранда), который призван сделать Марго счастливой, между прочим замечает: вы меня, наверное, за человека не считаете, думаете, что я — лимита. А я этого и не скрываю. «Мы, — поет он с гордостью, — и руки, и мозги для Москвы… Те, что нищими пришли, станут принцами!» Принцы у Ряшенцева рифмуются с провинцией. Марго, оказывается, тоже не москвичка. Но это еще не финал.

В финале Марго и Макса носят на руках две команды, а они из положения лежа тянут руки друг к другу. «За тебя, Москва!» — кажется, последняя реплика первого московского мюзикла. Занавес закрывается, и на него проецируется картинка вечерней Москвы. В 1998-м расклад политических сил был еще не ясен, и легко вообразить, что «Бюро счастья» сочиняли, чтобы возить в хвосте президентского предвыборного марафона московского мэра. Не понадобилось.

Не дело мюзикла баловаться политикой. Мюзикл — самое развлекательное из всех известных искусств. «Нотр-Дам де Пари», повторю, создавала та же команда, которая тремя годами раньше поставила в московском Театре оперетты мюзикл «Метро». «Метро энтертеймент» называется компания, занимающаяся менеджментом этих двух мюзиклов. В прямом переводе: «Развлечение Метро». Мюзикл — род парка аттракционов, где более или менее очевидный сюжет расцвечен яркими танцами и фейерверками, лазерным шоу и пением хором. В «Метро» это сделано лучше, чем в «Нотр-Дам де Пари», но «Метро» обошлось создателям в 1,2 миллиона долларов, а «Нотр-Дам де Пари» — то ли в четыре, то ли даже в пять, как утверждали организаторы. И потому «Нотр-Дам де Пари» будет продаваться лучше.

И можно говорить об очевидных недостатках, вспоминать замечательные слова театрального критика Александра Соколянского, который однажды в связи с каким-то спектаклем заметил о присущих некоторым театральным явлениям родовых чертах лицензионной сборки — когда шурупы недовинчены, контакты недопаяны…

Все так. В партиях «Нотр-Дам…» хор и вовсе поет под фонограмму, солисты же поют всем известные арии на тон-полтора «в сторону». И всегда — на пределе. Голосовые возможности — вернее же, невозможности — солистов заставили сдвигать весь музыкальный материал в удобную для исполнителя сторону. И ничего. В смысле: это не мешает успешному прокату и восхищению уже сотен и тысяч поклонников. Мюзикл замечателен тем еще, что финансовые возможности устроителей (при умелом их использовании, конечно) удачно компенсируют постановочные недостатки. То, что происходит на сцене, — конечно, важно, однако это — обязательная, но не единственная составляющая большого и сложного механизма под названием «мюзикл».

О приятном — напоследок. Мне понравился русский мюзикл «Норд-Ост».

Понравилось, что продюсеры нашли более или менее заброшенный Дворец культуры и буквально преобразили его, не забыв даже о такой мелочи, как номерки в гардеробе, на которых тоже теперь красуется эмблема первого русского мюзикла. Понравилась смелость, с которой решились вложить деньги в это здание, расположенное в самом что ни на есть рабочем районе, в отдалении от Садового кольца, куда театральная публика дороги не знала.

Надо, наверное, начать с того, что для первого русского мюзикла выбрали удачный, на мой взгляд, сюжет — каверинских «Двух капитанов». Но параллельно с этим успели подумать о футболках, компасах и фляжках, которые продают теперь на ежедневных — по бродвейскому принципу — представлениях.

Русский мюзикл — в данном случае это очень точное определение. В «Метро», а еще в большей мере в «Нотр-Дам де Пари» зритель получает удовольствие от «картинки», но не в последнюю очередь — от простых и хорошо запоминающихся мелодий, которые удобно напевать потом себе под нос по дороге от театрального подъезда к автостоянке…

Однако же русское ухо — словоцентрично, слово у нас всегда выходило на первый план. И мюзикл, созданный по американской театральной модели, но на русский сюжет, этой национальной традицией не пренебрег. К написанию либретто и самого мюзикла «Норд-Оста» пригласили Алексея Иващенко и Георгия Васильева, знаменитый каэспешный дуэт «Иваси».

В итоге сидишь, боясь пропустить очередную реплику, поскольку мастера бардовской песни Иващенко и Васильев много сил потратили на то, чтобы тексты вышли изящными и остроумными, а игра слов доставляла удовольствие. После «Норд-Оста» зритель уходит, совершенно свободный от каких-либо новых мелодий, поскольку таких, откладывающихся в памяти, в спектакле действительно нет. Зато запоминаются какие-то строчки, вне спектакля, может быть, и бессмысленные, ненужные… Но спектакля это не портит. В нем — такая редкость для нашего времени — торжествуют положительные герои, действительно — как и было обещано — на сцену садится настоящий аэроплан, а до этого носятся лыжники, ездят поезда и трамваи. А в финале прямо на сцене «разворачивается» ледоход.

На интернет-странице «Норд-Оста» можно прочесть, что мюзикл — это вообще «захватывающие сюжет и музыка, грандиозные спецэффекты, жесточайший отбор актеров и музыкантов, высокотехнологичные декорации, самое современное звуковое и световое оборудование и как результат — потрясающее шоу, привлекающее миллионы зрителей».

Что касается музыки, то составители рекламного текста допустили известное, хотя и простительное преувеличение. Однако же факт остается фактом: «Норд-Ост» сегодня — единственный мюзикл, который можно увидеть ежевечерне и в специально для него оборудованном зале. То есть мюзикл в бродвейском смысле. В октябре он отметил первую годовщину со дня премьеры. В России такого еще не было.

Кинообозрение Натальи Сиривли

СВЯЗЬ ВРЕМЕН

Последние пятнадцать лет Россия прожила с ощущением разрыва во времени.

Из Прошлого мы выскочили, как из готового обвалиться дома, прихватив с собой только паспорт. Новое «цивилизованное» здание Будущего никак не строилось. И всю «эпоху перемен» люди провели словно в лагере беженцев, постепенно дичая и забывая себя в каждодневных битвах за кусок хлеба. Но «эпоха перемен», похоже, заканчивается. Ясно, что наше Будущее — продолжение вот этого, сегодняшнего, какого уж есть, Настоящего. И настала пора ощутить последовательность, преемственность, связь; вновь осознать себя в непрерывном контексте истории и культуры.

«Связь времен» — тема двух фильмов, снятых в уходящем году двумя выдающимися режиссерами — А. Сокуровым и К. Муратовой. При этом оба фильма — и «Русский ковчег» Сокурова, и «Чеховские мотивы» Муратовой — интересны не только в связи с осмыслением исторического времени, но и как весьма нетривиальные эксперименты в смысле обращения со временем экранным, художественным. Авторская интенция, авторская стратегия воздействия на зрителя вообще ни в чем так не выражается, как в организации временнбого потока. Есть норма — привычная конвенция повествования, когда ритм монтажа и, значит, поступление к зрителю новой сюжетной информации примерно совпадает с ритмом заглатывания поп-корна: одно зерно — одна склейка. Есть время ускоренного клипового мелькания, когда зритель на время даже забывает жевать. Есть время медитативного кино с его непривычно долгими планами, когда люди с поп-корном засыпают или выходят из зала. У Сокурова с Муратовой — ни то, ни другое, ни третье…

«Русский ковчег» — фильм о России, о Петербургском периоде русской истории, снятый одним-единственным планом, одним включением камеры, которая 90 минут движется по Эрмитажу — императорскому дворцу, обретшему ныне сакральный культурный статус музея.

«Эрмитаж для меня всегда был самым главным местом в Петербурге. Это было единственное… что оправдывало сам факт существования города», — говорит Сокуров в интервью, опубликованном в журнале «Искусство кино» (2002, № 7). «Эрмитаж — национальное достояние в самом конкретном смысле этого слова, не в материальном смысле, а как некая гарантия существования России, русских как цивилизованных людей… Если времена, культуры, народы и цивилизации как-то связываются друг с другом, то, конечно, не политическими манускриптами, не политической историей. Единственная возможность иметь историю — это искусство и культура, другой формы связи между временами и людьми не существует. Ее не изобрели и никогда не изобретут. От нас остается только искусство, ничего более…Только культура и искусство, никакие другие меры не могут обеспечить социальный мир, спокойствие души, да и религии не в состоянии, к сожалению большому, социальный мир обеспечить, ни одна из религий сама по себе не в состоянии… Только искусство, только „эрмитажи“ и все, что в них есть. Они — единственная гарантия наша, единственное наше спасение».