Смерть пиявкам! - Иоанна Хмелевская

— Прошу учесть, я брал интервью лишь однажды! — пылко вскричал Островский.

— А я о вас лично и не говорю! — огрызнулась я. — Но вся ваша братия, эта армия шакалов, ох, извините, шакалы — это позвоночные, ну, значит, клопы и прочие пиявки. И тут развернулся Флорианчик Ступеньский. Надо признать, он был хорош собой, умен и обаятелен. Однажды и я нарвалась на такого…

Гости в обалдении таращились на меня.

— Ну да, я в ту пору была в возрасте Эвы. Но Ступеньский перестарался. Эва быстро разобралась в нем, школа папочки не прошла бесследно, и Эва сорвалась с крючка негодяя. Точно не знаю, но мне кажется, Ступеньский не смирился с поражением, рассчитывал, что Эва вернется к нему, а с другой стороны… Боюсь, у него случилось так называемое раздвоение личности. Надежда на возвращение Эвы и страстное желание ей отомстить. Его переполняли ненависть и злоба, и он развернул бешеную деятельность. Почему, черт возьми, пан это не записывает? — рявкнула я на Островского.

От неожиданности Островский едва не подпрыгнул.

— Записываю я, записываю! — пробормотал он. — Вы просто не замечаете.

— Ну смотрите, второй раз повторять не буду. — И я продолжала: — Если зашла речь о Ступеньском, надо сказать и о его режиссерских амбициях. Об этом лучше всех знает Мартуся, она на себе испытала. Заморские и Држончеки под ногами у него болтались, думаю, ума у него хватало, чтобы не тягаться с настоящими режиссерами, такими, как Вуйчик или Лапинский, но вот эти… Он им цену знал и понимал, что надо избавиться от прямых конкурентов. И тут он познакомился с Эвой, а затем и с ее папочкой. Убедить этого солдафона в том, что типы вроде Вайхенманна — воплощенное зло и преграда, для Ступеньского не составило труда. Возможно, он и сам удивился, с какой легкостью обвел вокруг пальца заносчивого старика и как тот ловко расправился с Вайхенманном. Ну а потом ему оставалось лишь выбирать, на кого направить свое живое орудие мести… Ох, устала, надо передохнуть. Перерыв! И можете считать меня пьянчугой, но мне срочно требуется коньяк.

Когда рассказываешь о столь гнусной афере, без подкрепления не обойтись.

— Я тоже не пьянчуга, но присоединяюсь, — заявила Магда. — Мне тоже требуется подкрепиться. Тем более за рулем Адам.

Тут и Петрик подал голос.

— Надо же, как все сложно. С Эвой я встречался только раз в жизни, в раннем детстве, на похоронах моего дедушки, и почти не помню… но моя мамуля… Не могу ее осуждать, но почему они с отцом выбрали мне такого крестного! Так вы хотите сказать, что их всех поубивал отец Эвы? Ох, простите, сейчас чихну, у вас тут атмосфера какая-то странная… Уж извините, пани Иоанна.

Я вдруг вспомнила, что у Петрика аллергия на кошек, а у меня вон их сколько. И нет гарантии, что какая-нибудь не пробралась в дом и теперь не спит в укромном местечке.

— Ох и пригодился бы нам сейчас инспектор Гурский, — вздохнул Островский.

Тут же адвокат Вежбицкий высказал мнение, что следователь может знать нечто такое, о чем мы не в курсе. Ведь отец Эвы мог и не один действовать.

— И из любезности отобрал у сообщника орудие убийства и отнес к пани Петер… Но считается, что в момент убийства он находился в Буско-Здрое.

— Вот я и говорю — очень нужен Гурский…

— Скажу вам, что я поставила бы на папашу все имеющиеся у меня деньги, если бы не Ступеньский. Это ведь Ступеньский нанес Эве самый страшный вред — заставил ее разувериться в своих способностях. Просто чудо, что ей удалось стряхнуть с себя эту тяжесть и снова стать человеком. Для папочки Ступеньский был ценным союзником. Что же, он союзника укокошил? Совсем из ума выжил? Нет, этот Ступеньский у меня никуда не вписывается.

Гости согласно закивали, а Вежбицкий сказал:

— Боюсь, я должен еще кое-что добавить.

— Так добавляйте, чего вы ждете?

— Эва Марш что-то сказала вам! — вскричала в приливе вдохновения Магда и перехватила взгляд Островского, исполненный любви.

— Мне мешают профессиональные ограничения, — вздохнул Вежбицкий. — Адвокат не имеет права раскрывать тайны клиента, а Эва хоть и близкий мне человек, но тоже в известной степени клиентка…

— Да хватит вам жаться-мяться, выкладывайте все как есть. Здесь все свои, так что переживаем за Эву не меньше вашего.

Вежбицкий решился:

— По словам Эвы, ее отец органически не выносил обмана. И никогда не прощал.

— А вообще он хоть что-нибудь прощал?

— Насколько мне известно — никогда и ничего! — пробормотал Петрик.

— И он вдруг обнаружил, что Ступеньский не только обвел его вокруг пальца, но еще выставил форменным болваном, подставил! — воскликнула я.

— Она не любит об этом говорить, — продолжал Вежбицкий, — а если и говорила, то намеками. Но недавно все же призналась, что ее роль в этой истории — самая главная. Как на духу призналась, все начистоту.

— Не иначе как пообщалась с Лялькой! — вырвалось у меня.

Глядя мне прямо в глаза, Вежбицкий кивнул:

— Возможно. Эва призналась, что отец ее не просто деспот, а деспот одержимый. Всякое проявление непослушания не только вызывало в нем ярость, он буквально зацикливался на нем, годами мечтал о наказании, на возмездии. У него появлялась цель в жизни — наказать провинившегося, чего бы это ни стоило. А Эве удалось вырваться из его лап, упорхнуть из клетки. И за это отец ее возненавидел, с этого момента он думал лишь о том, как проучить непослушную дочь. Шли годы, но одержимость его только усиливалась. Поначалу Эву спасло то, что она вышла замуж…

Слушатели не сводили глаз с рассказчика, боясь проронить слово. Лишь Магда удивилась:

— Как же он допустил такое?

— Эва вышла замуж тайком, и отец не смог этому помешать. А ее муж Седляк оказался человеком с характером. Мы были знакомы, очень спокойный и достойный мужик, твердый как скала.

— Так, получается, в чем-то он похож на ее папочку, — заметил Петрик.

Я все с тревогой на него посматривала — не расчихается ли в приступе аллергии? Глянула в окно — один из котов терся у самого стекла. Наверное, Петрика спасало то, что он сидел к окну спиной и мою кошачью стаю не видел. А вдруг обернется? Ведь вмиг пятнами покроется и задыхаться начнет!

Вежбицкий же согласился:

— Да, твердостью характера он напоминал Эве отца, но был интеллигентен, умен, не страдал мнительностью и паранойей. И все же их брак распался. Седляк давно уже планировал перебраться в Швейцарию, а уж когда возникла необходимость в лечении сына, он засобирался всерьез. Для Эвы же переезд в другую страну означал, что с литературой придется заканчивать, поскольку писать в отрыве от Польши у нее не получалось. В результате они развелись.