Козел отпущения - Морье Дю

Я не ответил. Глумиться над ребенком -- что может быть отвратительней?! Пусть он оскверняет имя матери, пусть издевается над сестрой и братом, но делать мишенью насмешек Мари-Ноэль... этого я не дам.

-- С ней все в порядке, -- сказал я. -- Она стойко держалась вчера.

-- И неудивительно, -- сказал он. -- Эти двое никогда между собой не ладили. Франсуаза ревновала к девочке, та знала об этом. Теперь вы, наконец, понимаете, что значит иметь родных, у которых развит собственнический инстинкт. И вы были готовы терпеть это ради денег. Вы пришли сюда с намерением меня убить, чтобы жить в достатке до конца ваших дней.

Он откинулся назад, выпустив дым в воздух, и лицо его опять поглотил полумрак. Виден был лишь контур.

-- Можете мне не верить, -- сказал я, -- но я не думал о деньгах. Просто я полюбил ваших родных, вот и все.

Мои слова снова вызвали у него смех.

-- И вы, не краснея, говорите мне, -- сказал он, -- что любите мою мать -- самую эгоистичную, самую ненасытную, самую чудовищную женщину из всех, кого я знал в своей жизни; любите моего братца Поля, этого дурачка, эту тряпку, -- вот уж действительно противный тип; любите Рене, -- вероятно, за ее тело, которое, согласен, восхитительно, но в голове-то у нее пустота; любите Бланш, которая так исковеркана из-за подавленного полового инстинкта и несбывшихся надежд, что только и может стоять на коленях перед распятием, больше ей в жизни ничего не дано. И, полагаю, вы скажете, что любите мою дочь за ее невинность и детскую прелесть, которые, поверьте мне, она прекрасно умеет пускать в ход, ведь она все делает напоказ. Нравится ей одно -- чтобы ею восхищались и баловали ее.

Я не спорил. То, что он говорил, было правдой, если смотреть на них его глазами, да, возможно, и моими тоже. Но суть была в том, что это не имело значения.

-- Согласен, -- сказал я, -- все так. Но это не мешает мне любить ваших родных. Не спрашивайте -- почему. Я не могу ответить.

-- Если я питаю к ним слабость, -- сказал он, -- это можно понять. Как-никак, они -- моя семья. Но у вас нет для этого никаких оснований. Вы знакомы с ними всего неделю. Просто вы неисправимо сентиментальны, в этом все дело.

-- Возможно.

-- Вы видите себя спасителем?

-- Нет, глупцом.

-- Это, по крайней мере, честно. А что, по-вашему, произойдет теперь?

-- Не знаю. Это вам решать.

Он почесал голову рукояткой пистолета. Я мог бы напасть на него в этот момент, но что бы это дало?

-- Именно, -- сказал он. -- Что произойдет в Сен-Жиле, решать мне. Могу осуществить вашу программу, если захочу. Или перечеркнуть ее. В зависимости от настроения. А как насчет вас? Пойдем в лес и выкопаем могилу? Сжечь машину мне нетрудно. Искать вас никто не станет. Вы просто исчезнете. Раньше это случалось с людьми.

-- Если вы так решили, -- сказал я, -- приступайте. Я в ваших руках. Разве что вы предпочтете бросить меня в колодец.

Я не видел его, но чувствовал, что он улыбается.

-- Вы и это раскопали? -- спросил он. -- Из вас бы вышел неплохой сыщик. Я думал, пересуды окончились много лет назад. Вас, вероятно, это возмутило.

-- Я не был возмущен, -- ответил я, -- меня удивил ваш мотив.

-- Мой мотив? -- повторил он. -- Конечно, он вас удивил. На вашу землю с тысяча шестьдесят шестого года не ступала нога захватчика. То-то все вы, англичане, так довольны собой, так перед всеми пыжитесь. Может быть, мы порой бываем жестоки, но, слава Богу, лицемерами нас не назовешь. Придуманного вами Дюваля вы тоже любите?

Я немного подумал. Пожалуй, -- слишком сильное слово.

-- Мне его жаль, -- сказал я. -- По всему, что я о нем слышал, он был хороший человек.

-- Не всякому слуху верь, -- сказал он. -- Дюваль был честолюбец и карьерист. Как все ему подобные. Втерся в доверие к моему отцу... с видами на будущее. Главным его козырем была Бланш, но я не дал ему пойти с этой карты. Не очень-то это красиво, знаете, жить дома со всеми удобствами и сотрудничать с врагом, лишь бы спасти свою шкуру.

У меня не было на это ответа. Вражда между ними была их вражда и война -- их война. Я знал только, что вражда и война привели к страданию и смерти.

-- Что толку, -- сказал я, -- обсуждать Дюваля или ваших родных? У меня о них свое представление. Что бы вы ни сказали, вы не измените его. Если вы намерены убить меня, как я намеревался убить вас, не тяните. Я готов.

-- Я не уверен, что хочу вас убивать, -- сказал он. -- В конце концов, если мы провели их один раз, почему бы нам снова не разыграть комедию? Мне ничего не стоит связаться с вами, назначить где-нибудь встречу и исчезнуть на неделю или на месяц, оставив вас взамен. Как вы на это смотрите? Конечно, я могу тем временем свести на нет все, что вы попытались предпринять. Что с того? Это даже придаст пикантность вашему пребыванию в Сен-Жиле.

Ненависть сковала мне губы, а он, приняв мое молчание за согласие, продолжал:

-- Вы вряд ли встретились с моей Белой. Не хватило бы времени, да и возможности, полагаю, не представилось. У нее в Вилларе небольшой антикварный магазин, и я зову ее Бела потому, что она воображает, будто она -- потомок венгерских королей. Готовит -- как ангел, и это не единственное ее достоинство. Я езжу к ней время от времени, когда меня очень уж одолевает скука. Естественно, если мы с вами придем к соглашению, она будет частью сделки. Вы не пожалеете о встрече с ней, это я вам обещаю.

Я все еще не отвечал.

-- Что до меня, -- продолжал он, -- если вам удастся обмануть Белу, как и всех остальных, это только прибавит остроты моей следующей встрече с ней.

Я встал с кресла. Он тоже встал, направив на меня дуло пистолета.

-- Давайте кончать. -- проговорил я. -- Мне вам сказать больше нечего.

-- А мне есть что, -- ответил он. -- Вы не заметили, что не задали мне ни одного вопроса. Разве вы не хотите знать, что я сделал за эту неделю?

Мне это было неинтересно. Он позвонил из Девиля. Я предполагал, что он провел всю неделю там. Спрятаться в Девиле можно было не хуже, чем в любом другом городке.

-- Нет, -- ответил я. -- По правде говоря, мне это безразлично. Это меня не касается.

-- Еще как касается, -- возразил он. -- Имеет к вам самое прямое отношение.

-- Каким образом?

-- Сядьте на минуту, -- сказал он, -- и я все вам объясню.

Он щелкнул зажигалкой, и в свете пламени я ее узнал. А затем увидел, что и пиджак на нем тоже мой. Но не тот, который был на мне в Ле-Мане.

-- Теперь поняли? -- спросил он. -- Я вел честную игру, как и вы. Если вы заняли мое место, -- хотя откуда мне было знать наверняка, все это было авантюрой, -- как мог я не занять ваше хотя бы из спортивного интереса? Я отправился в Лондон. В вашу квартиру. И прилетел только сегодня.

Я изумленно глядел на него, вернее, не на него, а на его силуэт. Когда за эту неделю я вспоминал о нем, он представлялся мне фантомом, кем-то, кого больше не существует, призраком, тенью. И если бы я вздумал облечь призрак плотью, я поместил бы его в Париж, на юг, в Италию или Испанию, куда угодно, только не в мою собственную жизнь, не в мой собственный мир.

-- Вы жили в моей квартире? -- спросил я. -- Вы пользовались моими вещами?

Его двуличность, его вопиющая наглость, его посягательство на мои права ошеломили меня. Я не верил своим ушам. Неужели не нашлось никого, кто бы ему помешал?!

-- Почему бы и нет? -- сказал он. -- Вы ведь так же поступили в Сен-Жиле. Я оставил вам свою семью. Вы распорядились с ними так, как вы мне рассказали. Иначе, чем распорядился бы я, но на этот риск я шел. Вряд ли вы вправе обвинять меня в том, что я играл не по правилам.

Я пытался думать. Пытался представить себе место действия. Привратник в вестибюле дома кивнет и пожелает доброго утра или доброго вечера. Женщина, убиравшая у меня в квартире, никогда не приходит раньше половины одиннадцатого, когда меня уже нет дома. Вечером, если я не ухожу ужинать к друзьям, я готовлю себе сам. Большинство знакомых считает, что я еще не вернулся из отпуска. Вряд ли мне станут звонить или писать. В полном замешательстве я все же старался найти какое-нибудь доказательство того, что он лжет.

-- Откуда вы узнали, куда надо ехать? -- спросил я. -- Как вам это удалось?

-- Бедный мой дурачок, -- ответил он, -- в чемодане были ваша визитная карточка, ваша записная книжка и чековая книжка, ваши ключи, ваш паспорт -все, что могло мне понадобиться, было там. Я даже сумел изменить число переезда через Ла-Манш - - на пароме оказалось свободное место. Подменить вашу скромную, склонную к уединению особу оказалось проще простого. Я получил огромное удовольствие. Ваша квартира -- идеальный приют для человека, жаждущего отдохнуть. После шума и суматохи Сен-Жиля я чувствовал себя в раю. Я перерыл ваши ящики, перечитал ваши письма, расшифровал ваши заметки для лекций, взял деньги по вашим чекам, -- к счастью, вашу довольно-таки неразборчивую подпись оказалось нетрудно подделать. Я провел пять дней в полном и абсолютном безделье -- то самое, что мне было нужно.

Наконец-то я осознал комизм и справедливость ситуации. Я играл человеческой жизнью, он -- нет. Я приложил силы, чтобы изменить отношения в его семье, он всего лишь бездельничал и наслаждался досугом. Я совал нос в его дела, он -- только в мои бумаги и вещи. Затем я вспомнил, что известие о кончине Франсуазы, в тот же день помещенное в газетах, застало его в Девиле. Значит, он все же вернулся.