Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Райан Корнелиус

К ночи Вейдлинг оказался в освещенном свечами подвале в Вальдзиверсдорфе северо-западнее Мюнхеберга. Там ему пришлось принимать гостя: министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа, потрясенного и полного дурных предчувствий. «Он выжидающе смотрел на нас тревожными, печальными глазами, — вспоминал Велерман, — а когда услышал правду о положении 56-го корпуса, казалось, совсем сломался». Неуверенно, хриплым тихим голосом, министр иностранных дел задал несколько вопросов и вскоре уехал. Велерман и остальные члены штаба надеялись, что фон Риббентроп «скажет, что начались переговоры с англичанами и американцами, и даст нам надежду в наш последний час». Риббентроп уехал, не сказав ничего подобного.

Вслед за министром иностранных дел объявился однорукий 32-летний руководитель гитлерюгенда Артур Аксман. Молодежь, объявил Аксман, готова сражаться и уже защищает дороги в тылу 56-го корпуса. Реакция Вейдлинга на это заявление была вовсе не такой, какую ожидал Аксман. Как вспоминал Велерман, Вейдлинг так разъярился, что на мгновение даже потерял дар речи, а потом, «используя нецензурные выражения», раскритиковал план Аксмана. «Вы не смеете приносить в жертву детей ради уже проигранного дела, — в гневе воскликнул он. — Я не позволю использовать их и требую немедленно отменить приказ, посылающий детей в бой». Низенький, толстый Аксман поспешно дал Вейдлингу слово аннулировать этот приказ.

Если приказ и был аннулирован, новая директива так и не достигла сотен мальчишек, членов гитлерюгенда, защищавших подступы к городу. Они остались на позициях, и в следующие сорок восемь часов по ним прокатился вал русского наступления. Вилли Фельдхайм и 130 подростков его роты бежали сломя голову и в конце концов остановились в каком-то бункере. Для Вилли дело кончилось тем, что во время затишья, измученный страхом, он растянулся на скамейке и заснул. Несколько часов спустя он проснулся со странным ощущением какой-то неправильности и услышал голос: «Интересно, что случилось? Так тихо». Мальчишки высыпали из бункера и увидели «фантастическую, неправдоподобную сцену, похожую на старую картину наполеоновских войн. Сияло солнце, повсюду валялись трупы. Дома лежали в руинах. Догорали разбитые и брошенные автомобили. Самыми страшными были мертвецы. Горы мертвецов. А рядом с ними их винтовки и фаустпатроны. Безумная картина. И тогда мы поняли, что остались совсем одни».

Они проспали всю атаку.

Напряжение в Берлине нарастало с каждым часом. Малочисленные войска генерала Реймана, защищавшие внешний обвод, были предупреждены, что сигнал «Клаузевиц», кодовое слово, обозначавшее штурм города, может быть дан в любой момент. По отчаянным мерам, предпринимаемым для защиты столицы, берлинцы поняли, что момент истины близок. Среди прочего, начали полностью перекрывать баррикадами главные автомагистрали и улицы.

Даже Геббельс не мог дольше игнорировать угрозу штурма. Министерство пропаганды разразилось истерическим потоком новостей и призывов. Официальная газета нацистской партии «Вёлькишер беобахтер» объявила о форсировании Одера Красной армией: «Нас ждет новое тяжелое испытание, может быть тяжелейшее из всех. Каждый квадратный метр территории, за которую придется сражаться врагу, каждый советский танк, который подобьет фольксштурмовец или член гитлерюгенда, сегодня важнее, чем в любой другой момент этой войны. Лозунг дня: «Стисните зубы! Деритесь как дьяволы! Не отдавайте без боя ни крошки земли! Решительный час требует последнего величайшего усилия!» Берлинцев предупредили, что русские уже решили судьбу жителей города. Тех, кто не будет убит на баррикадах, заявил Геббельс, ликвидируют «депортацией на рабский труд».

Днем 18 апреля генерал Рейман получил из имперской канцелярии приказ, позже подтвержденный личным телефонным звонком Геббельса: «9-я армия запросила все имеющиеся в наличии войска, включая фольксштурм, для укрепления второй линии обороны». Другими словами, город лишали последних защитников ради внешней обороны. Рейман был в шоке, но поспешно собрал десять батальонов фольксштурма и полк противовоздушной обороны из гвардейской дивизии «Великая Германия». После долгих поисков реквизировали пеструю коллекцию средств передвижения, и войско двинулось на восток. Наблюдая за их уходом, Рейман повернулся к посланцу Геббельса и сердито сказал: «Передайте Геббельсу, что все возможности защиты столицы рейха исчерпаны. Берлинцы беззащитны».

Карл Виберг стоял среди покупателей продовольственной лавки черного рынка. Лицо его не выражало никаких эмоций, но он заметил, что его руки дрожат. После долгих месяцев осторожного дознания он не мог поверить своим ушам. Виберг наклонился и погладил своих маленьких такс; это позволило лучше слышать, хотя две хорошо одетые женщины, стоявшие рядом с ним, не делали из своего разговора тайны.

Большинство берлинцев и понятия не имели об этой прекрасно снабжаемой лавке. Она обслуживала только избранных клиентов, включая высокопоставленных нацистских чиновников. Виберг давно оказывал частную финансовую поддержку хозяину и собирал здесь по крупицам новости, просто слушая таких посетителей, как эти упитанные дамочки. Сегодняшняя информация должна быть точной, думал Виберг; мужья этих дам — важные нацисты. Наконец Виберг решил, что услышал достаточно. Он собрал свои покупки, прикоснулся к полям шляпы, прощаясь с хозяином, и вышел из лавки. На улице он ускорил шаг, надеясь побыстрее найти Иессен-Шмидта.

После нескольких часов обсуждения мужчины решили, что информация Виберга должна соответствовать истине. Во второй половине среды 18 апреля в Лондон ушла радиограмма. Хотя все другие надежды рухнули, Виберг отчаянно надеялся, что на это донесение союзники отреагируют. Согласно подслушанному в продовольственной лавке разговору, Гитлер определенно находился в районе Берлина — в штабе в Бернау всего лишь в 14 милях северо-восточнее города. Разве могли они подарить фюреру 20 апреля на его пятьдесят шестой день рождения что-нибудь получше, чем массированный авианалет?

20 апреля генерал Альфред Йодль, начальник оперативного штаба Гитлера, вернулся домой в три часа ночи, усталый и встревоженный. «Критический момент наступил, — сказал он своей жене Луизе. — Ты должна собрать вещи и подготовиться к отъезду». Луиза стала возражать, она хотела продолжать свою работу в обществе Красного Креста, однако Йодль был настойчив: «С твоим именем русские тут же отправят тебя на Лубянку». На вопрос Луизы, куда они поедут, Йодль только пожал плечами. «На север или юг — никто не знает, но я надеюсь, что мы встретим конец вместе…»

Они проговорили всю ночь. Около десяти утра завыли сирены. «Держу пари, Берлин получит сегодня дополнительную дозу бомб, — заметил Йодль. — Так всегда бывает в день рождения Гитлера». Йодль поднялся наверх, чтобы побриться перед возвращением в бункер фюрера. Этот день рождения Гитлера не должен был ничем отличаться от остальных: обычная процессия правительственных чиновников и членов кабинета с поздравлениями, на которой ожидалось и присутствие Йодля. Когда он спустился, Луиза вручила ему фуражку и ремень. Он взял портфель с картами и поцеловал ее на прощание.

— Я должен поспешить с поздравлениями.

Как обычно в последнее время, Луиза подумала, суждено ли им увидеться снова.

— Благослови тебя Бог, — крикнула она мужу, когда он садился в машину.

Еще один из приближенных Гитлера уже был готов отправиться на церемонию. Рейхсмаршал Герман Геринг намеревался продемонстрировать свою лояльность, однако после поздравлений спешил на юг. Геринг решил, что настал момент расставания с огромным замком и поместьем Каринхалле в 50 милях к северо-западу от Берлина. Он принял это решение вскоре после половины седьмого утра, когда началась советская бомбардировка. Геринг тут же позвонил в близлежащий Пренцлау, в штаб Хейнрици.

Командующий подтвердил, что наступление на севере началось: «2-й Белорусский фронт Рокоссовского наконец обрушился на 3-ю танковую армию фон Мантейфеля».

Геринг прекрасно знал, что у фон Мантейфеля не хватит сил для сопротивления. В предыдущие недели рейхсмаршал несколько раз объезжал позиции, громко обвиняя генералов в том, что «из-за их безделья ничего не готово к обороне, и русские просто с хохотом прогуляются через их позиции».

Сам Геринг подготовился отлично. На главной дороге за воротами поместья выстроились двадцать четыре грузовика люфтваффе, груженные ценностями Каринхалле — антиквариатом, картинами, серебром и мебелью и готовые вот-вот отправиться на юг. Большинство работников штаба люфтваффе, расположенного в Берлине, должны были покинуть столицу другими колоннами в тот же день, только позднее.[49]