Двойной босс, пожалуйста! (СИ) - Март Амалия

— Я люблю тебя, — повторяет мужчина напротив. — И я приехал за тобой.

— Что за… — наконец отмираю.

Закрываю лицо ладонями, пытаюсь стереть наваждение, сильно потирая глаза. Зарываюсь пальцами в волосы и громко выдыхаю.

— Лея, — звучит мягкое, осторожное.

— Сколько ещё ты будешь мучить меня? — тихо спрашиваю его. — Зачем это все? Тебе доставляет это удовольствие?

— Я просто хочу быть счастлив. И точно знаю, что это возможно только с тобой.

— Ошибаешься. Мы умеем только бесконечно делать друг друга несчастными, — я поднимаю глаза на Александра, пелена застилающих слез делает его лицо размытым, почти некрасивым. — Уходи, пожалуйста. Уезжай. Дай мне шанс выздороветь от тебя. Пожалуйста, — уже шепчу я.

— Я не могу, — он шумно сглатывает, вглядываясь в мое лицо. — Я люблю тебя.

Говорит твердо, будто сам в это верит.

— От того, что ты будешь бесконечно повторять это, ничего не изменится. Нет у нас никакого шанса.

— Есть. Я докажу тебе это. Я все для этого сделаю, понимаешь? — эмоционально выдает он.

Резко поднимается с места, скрипя ножками стула по плитке, и идет ко мне. Я ошеломленно наблюдаю, как он огибает стол и садится возле меня на колени. Его руки сжимают мои бедра, разворачивая лицом к себе. От очередного скрежета металла я морщусь, но тут же забываю о неприятном ощущении, когда губы Александра прикасаются к моим коленям.

— Я буду просить у тебя прощения каждый день. За то дурацкое пари, за свой эгоизм, за то, что не узнал, — губы мягко проходятся по коже. Один раз, второй. — Я буду бесконечно боготворить тебя. Словами, руками, душой. — Пальцами он оглаживает бедра, сжимает ткань шорт. — Я полюблю твоего сына. Стану ему хорошим отцом. Лучшим. И, может, когда-нибудь, ты подаришь мне еще одного…

Саша прижимается к раскаленной коже ног щекой, прикрывает глаза, рвано дышит. Он не знает, не знает, не знает!

— Выбери меня, — он все еще верит, что у меня кто-то есть.

Все во мне полыхает, скребётся, кровоточит. Уши закладывает, словно в них запихали ваты, я слышу только собственное дыхание и вижу только его. На коленях, просящего, отчаянного, невозможно любимого мной. Даже в самых смелых своих фантазиях я не слышала этих слов от него. Не представляла таким… сдавшимся, покоренным. Руки трясутся, когда я опускаю их на его макушку. Когда первым робким движением убираю прядь волос со лба.

— Матвей твой сын, — шепчу на грани слышимости. Эти слова раздирают мне горло, отдаются тысячами сомнений в голове. Но сейчас я уверена, не имею права держать их в себе.

— Что? — глаза Александра распахиваются, он поднимает голову с моих колен и пронзает своим острым взглядом.

— Странно, что ты не понял этого сам, — ещё тише говорю я. Судорожно сжимаю заледеневшие пальцы на коленях. — Ему четыре, у него твои глаза и он такой умный… совсем не в меня.

Я прикрываю глаза, и из-под опущенных век вытекают две солёные дорожки. Судорожный всхлип напоминает то ли смех, то ли плачь.

Александр молчит. Чувствую, как он поднимается с колен и отходит. С огромным усилием воли открываю глаза и смотрю на него. Он выглядит потрясенным. Потирает шею рукой, мечется взглядом из стороны в сторону. Его грудь под простой черной футболкой вздымается часто и тяжело. Он шокирован, я могу это понять.

Неожиданно его взгляд натыкается на холодильник, руки опадают вдоль тела, Саша застывает.

— Это он нарисовал? — хрипло, болезненно спрашивает он, наконец.

— Да, — у меня получается ничуть не лучше. — У него талант.

— Мой отец… он был художником.

Он касается одного листа пальцами, очерчивает изображение на нем, ведет к другим рисункам.

— У него прекрасное чувство цвета. Нужно отдать его в художественную школу. Знакомый отца возьмёт его, я договорюсь. А ещё у меня дома лежат профессиональные краски, Матвею понравится. Можно переделать спальню под его комнату. Или купим дом, сделаем ему настоящую мастерскую! — Саша все говорит и говорит, как в бреду, словно не понимает…

Слезы все не прекращаются, стекают ручьями по щекам, разбиваются о мои голые колени. Он не понимает, не понимает, не понимает!

— Матвею хорошо здесь. И мне тоже. Мы никуда не поедем.

Голова Александра резко дёргается в моем направлении. Его взгляд безумный, болезненный, глаза покраснели от влаги, которой он не дал выхода. В какой-то момент мне даже кажется, что он не понимает, о чем я говорю.

— Не поступай так со мной, — он неверяще мотает головой. — Ты… не можешь дать и сразу отобрать.

Саша делает шаг назад. Ещё один. И ещё. Пока не упирается в дверь, ведущую в другую часть дома. Закрывает глаза ладонью, сжимает их, словно прогоняя из них песок. У меня сжимается сердце. Мне хочется утешить его, пообещать то, что не исполню, дать ему надежду. Но это жестоко. Лучше так. Потому что я точно знаю, что лучше для сына и никогда не поставлю его на второе место.

— Пожалуйста, — наконец говорит он. — Пожалуйста, Лея.

Каждое слово отдается тупой болью. Потому что я хочу согласиться на все. Потому что тело, вопреки разуму, тянется к нему, желает заключить с ним союз и плевать ему на последствия. Но я помню слова отца: нужно слушать голову. Она не врёт. Поэтому просто мотаю головой и тихо подвожу черту.

— Наша жизнь здесь. Твоя — там. Просто не судьба, понимаешь?

— Пиздец, Лея. Это пиздец, — он злится. Выпрямляется в полный рост, сжимает кулаки. — Но мы ещё посмотрим, — жёстко заключает он и размашистым шагом выходит через веранду.

Я остаюсь сидеть на стуле посреди пустой кухни. Словно прижатая прессом, раздавленная отчаянием и злостью. Почему все не может быть просто? Почему мы не достойны хорошего финала, где каждый из нас счастлив. Почему кому-то обязательно должно быть больно?

Я сижу, снедаемая острым желанием бежать за Александром, вернуть его, кинуться в его объятия и согласиться на все. Умираю от глупого чувства ответственности перед сыном, отцом, перед самой собой. Сотни раз проговариваю самой себе, почему нельзя, почему не правильно. Но все равно плачу, потому что хочу.

Что он будет делать теперь? Захочет познакомиться с сыном? Потребует видеться с ним? Будет давить на меня, чтобы я согласилась переехать? Он может.

— Дочь, — раздается за спиной. Я быстро вытираю щеки, будто отец не поймет, что я плакала по моим красным глазам. — Там этот твой псих такое вытворяет…

Я вскакиваю с места. Боже, что он натворил?

— Где?

— На грядках! — мне кажется, или отец почти смеётся?

Несусь мимо отца, теплиц и кустов смородины прямо к открытым грядками. Среди нескольких десятков рабочих сразу вижу высокую темную фигуру, одетую совсем не для работы в саду. Александр весь мокрый пыльный стоит на четвереньках и собирает клубнику в контейнер перед собой.

— Что… что ты делаешь? — нависаю над ним.

Он поднимает голову и щурится от солнца.

— Остаюсь.

Глава 61

— Как там трудотерапия для нашего подсудимого? — смеётся отец, подходя ко мне.

Я стою с чашкой чая на веранде и смотрю через стекло на Александра. Вот уже несколько дней он приходит с рабочими и с ними же уходит. Мы почти не говорили с того дня, как он решил остаться и попробовать проникнуться нашим стилем жизни. Каждый день он отрабатывает полный рабочий день, таскает саженцы, пропалывает грядки, собирает урожай, сортирует его, обрабатывает. К его коже прилип неравномерный "рабочий" загар, волосы торчат темными паклями, а лицо почти постоянно в пыли. Но никогда еще он не казался мне таким красивым.

— Что думаешь? — спрашиваю у отца.

— Он мне не нравится, — пожимает плечами. — А ты?

— Я люблю его, — прячу улыбку в чашке с чаем.

— Ну, тогда тебе не стоит слушать меня. Прислушайся к себе.

— Он хочет остаться. Познакомиться с сыном. Стать семьёй, — передаю папе наш недавний разговор.

— Ты уверена, что эта блажь с его стороны не пройдет через пару месяцев физического труда и палящего солнца? Не всем подходит такая жизнь.