Всем смертям назло - Вадим Давыдов

— Столько веков, — тихо произнёс Эдуард. — Больше тысячи лет, Артур. Какая-то нежить, — они хотят, чтобы этой женщины и этого мальчика не было на свете? Малыш Эндрю… А она… Она просто – святая, — король вдруг странно содрогнулся всем телом и посмотрел на Глокстона. Тот рефлекторно отпрянул: глаза короля были белыми от бешенства, как молоко. — Кто бы это ни был, Артур. Как бы ни прятался, чем бы ни заслонялся. Мне всё равно, кто они, Артур. Я хочу видеть головы этих подонков в охотничьих медальонах у себя над камином. Недолго, и потом бросить их к её ногам. Если это существа из плоти и крови. А если это черти, то Гранд Флит и наши бомбовозы покажут им, что такое настоящий ад. Слышите меня, Артур?! Я не знаю, как и когда этот самый Гур собирается с ними разделаться. Это, в конце концов, его проблемы. Но эта женщина и этот мальчик – мои подданные. Пока. И я, их король и сюзерен, — если я не сумею защитить их, чего же я тогда стою?!

Утром следующего дня посыльный с приказом короля прибыть во дворец немедленно, разбудил Глокстона в начале шестого. За окном ещё была непроглядная зимняя темень. Чертыхаясь и не попадая ногой в узкую штанину, Глокстон прыгал по комнате, пытаясь спросонья сообразить, что опять взбрело в светлую голову монарха. Вчера они проговорили до половины третьего ночи.

Войдя в кабинет короля, Глокстон увидел там, кроме Эдуарда, королевского герольдмейстера, который тоже явно был разбужен и доставлен пред августейшие очи с великой поспешностью. Он сдержанно кивнул.

— …И позаботьтесь о том, чтобы надлежащие регалии, британские и иностранные ордена, какие обычно жалуются наследнику британского престола, были подготовлены для вручения. Все необходимые церемонии с юным графом Роуэриком я проведу лично. Пока что нам необходимо сохранить всё в тайне.

— Ваше ве…

— Никогда не слышал ни от кого, что у меня проблемы с дикцией. А вот и старина Артур, — жизнерадостно приветствовал Глокстона король. — Долго же вы спите!

Глокстон улыбнулся. Он всегда вставал в половине шестого, делал гимнастику и приступал к делам. Это Эдуард обыкновенно дрых до полудня. Но деятельный и живой король так нравился Глокстону, что он, не задумываясь, простил сюзерену эту крошечную несправедливость.

— Прошу меня извинить, ваше величество.

Король секунду смотрел пристально на Глокстона, потом неожиданно весело улыбнулся и махнул рукой:

— Помогите нам сориентироваться, старина. Мы тут никак не можем прийти к консенсусу. Нет ли у вас в памяти свободного титула, который я мог бы…

Герольдмейстер старательно зашуршал списком. Глокстон уже понял, чего хочет от него король.

— Разумеется, ваше величество. Графство Риверсворд, на самой границе с Шотландией. Ваши коронные земли с тех пор, как последний граф Риверсворд скончался, не оставив наследников.

— Отлично, Артур! Вы просто клад, — Эдуард развернулся к герольдмейстеру. — Подготовьте Указ. Имя я впишу сам.

— Слушаюсь, ваше величество, — герольдмейстер умудрился поклониться, не вставая.

— К чему всё это, милорд? — спросил Глокстон, когда герольдмейстер покинул кабинет короля. — Тот, кто женится на графине, вполне может принять и титул графа Дэйнборо, там тоже нет наследников.

— Некоторых моих друзей, старина, не может устроить подобное положение дел, поверьте. Так нужно, — пропел король. — Я понимаю ваш намёк: что, королю-бездельнику нечем заняться? Погодите, Артур. Я ещё загоняю вас до седьмого… Какое там! До семисотого пота. Ну же! Приступим?

Эндрю влетел в гостиную, словно на крыльях.

— Рэйчел! — крикнул он, не в силах справиться с собой. — Рэйчел! У меня есть для тебя новость. Настоящая, большая новость, Рэйчел!

— Что же это? — она улыбнулась. Какой же он ещё ребёнок, Господи, подумала Рэйчел. Что он опять там придумал?

Мальчик протянул ей бумагу. По мере того, как Рэйчел читала текст, лицо её делалось всё печальнее, а краска совсем отлила от него. Эндрю обмер от ужаса. Ведь он хотел, как лучше?!

— Ты… Ты не рада? — упавшим голосом, в котором зазвучали слёзы, спросил мальчик. — Прости меня, Рэйчел. Я… Я просто хотел…

Он даже придумал герб для Джейка. Настоящий герб. Такой, чтобы… И король утвердил его! Не сделал ни одного замечания, — ни одного! Щит, разделённый на три неравные части: вертикально пополам, левая часть – горизонтально. Справа – на червлёном поле – золотой грифон с мечом и короной в лапе. Слева вверху – крепостная башня над морем, внизу – лилии и вифлеемские звёзды, серебряные и золотые на синем. Значит, ничего этого и в самом деле не нужно?! Конечно, нет. Ни Джейку, ни Рэйчел. Я думал только о себе. Не о них. Какой стыд.

Мальчик опустил голову и спрятал руки за спину.

— Я понимаю, милый, — Рэйчел рассеянно положила письмо на столик рядом с её креслом. — Я понимаю.

— Рэйчел, — Эндрю опустился на ковёр у ног сестры и прижался своей головой к её коленям. — Я просто хочу, чтобы он поскорее вернулся. Почему он не взял тебя с собой, Рэйчел?! Из-за меня, да?

— Не только, малыш. Не только, — Рэйчел, вздохнув, погладила мальчика по голове. — Жизнь в России ужасна, мой милый. И будет такой ещё долго. Даже если бы это произошло, — я, вероятно, даже не смогла бы выйти одна на улицу. Разве это жизнь? Разве можно так жить, сидя взаперти, день за днём, годами? А Джейк? Он ведь очень занят. У него… Он бы разрывался между мною и долгом, тем, что он обязан там делать. Это только усложнило бы всё до невозможности, понимаешь? Так что проблема не в том, что разрешил – или не разрешил бы – король. Видишь ли. Король… У него всё иначе. А Джейк…

— Разве он любит тебя меньше, чем король – свою Уоллис?!

— Не знаю. Разве силу чувства можно измерить? Всё поверяется личностью, Тэдди. На что каждый из нас готов ради любви, ради любимого человека. Я убедилась – король готов сделать даже невозможное, чтобы любовь к Уоллис и её любовь помогали ему предстоять перед Всевышним за нацию и Британию. Здесь и сейчас. Но кто знает, как всё изменится завтра? А там, в России, в том «здесь и сейчас», никто, кроме Джейка, ничего не в состоянии сделать. Понимаешь, Тэдди? Поэтому он уехал туда. Ради нас. Ради меня и тебя. Один. И мы не имеем права мешать ему.

— Но ведь ты любишь его, Рэйчел!

— Да, Тэдди. Конечно. Я люблю его, и мне всё равно. Победит он или будет побеждён – всё равно, это ничего не изменит. Я люблю его – любого. Такого, как есть. Он должен был уехать, чтобы сдержать слово и сражаться. А я должна была его отпустить.

— Делай, что должен, — дрожащими губами прошептал Эндрю. — Делай, что должен. И случится, что суждено.

Он поднялся. И, выпрямившись во весь рост, изо всех сил сжал кулаки:

— Я клянусь тебе, Рэйчел. Пусть небо рухнет на землю, а Темза потечёт вспять. Я сделаю всё, чтобы вы были вместе. Никто на земле не достоин счастья быть вместе больше, чем ты и Джейк, Рэйчел. Пусть не сейчас, — но я клянусь. Слышишь, Рэйчел?! Клянусь.

Я всё ему скажу, поняла она. Всё – и сделаю это совсем скоро. Потому что он заслужил правду. Ах, Джейк, подумала Рэйчел, глядя на брата, ты можешь им гордиться. И я тоже.

Тридцать шестой и другие годы (продолжение)

Считаю целесообразным подготовить материалы по беседам м-ла Тухачевского с фон Бломбергом в виде аналитической записки с приложением соответствующих протоколов и стенограмм. Сведения ген. Скоблина подтверждены службой безопасности «Falcon Bank and Trust» и могут быть признаны достаточным основанием для дальнейшей работы в этом направлении.

Большаков

1 декабря 1936 г.

Резолюция: к исполн. немедл.!!!

Городецкий (подпись)

Когда пытаешься свести к основоположному единству все многообразие, всю социальную и политическую многосторонность нашей Сталинской Конституции, — неизменно возвращаешься к четкой формуле, уже прочно усвоенной народным сознанием:

Конституция победившего социализма.

Когда задаешься, далее, целью вскрыть основные конкретные черты этой Конституции, как автобиографии социализма, — явственно выступают две определяющие её особенности. Они есть:

Конституция реальной демократии.

Конституция мира и братства народов.

Нечего доказывать, что в этих ее чертах – величайшая всемирно-историческая ее значимость. Величайшая взрывчатая сила, в ней заложенная: сила утверждающая, творческая, сила концентрации и консолидации нового мира, опирающегося на лучшие ценности общечеловеческой культуры.