Кровавые следы. Боевой дневник пехотинца во Вьетнаме. - Кристофер Роннау

Дом, который обыскивали мы с Сиверингом, был полон деревянной мебели, одежды, кухонной утвари и всевозможных принадлежностей для повседневной жизни. Ясное дело, никто там не жил. Я не заметил внутри ничего такого, что меня привлекло или сподвигло бы это что-то украсть. С учётом того, что мы были частью вторгшейся армии, наверное, было бы правильнее употреблять глагол «грабить», а не «красть». На самом деле, я не видел, чтобы кто-то что-то взял, даже когда передали команду сжечь поселение.

Мы не знали, кто там жил. Они все исчезли до нашего прибытия. Мы не нашли никакого явного оружия или коммунистических флагов для подсказки. Мы надеялись, что они были симпатизантами ВК. Если, впрочем, они и не были, то это ничего не меняло. Деревня находилась на запретной зоне, зоне свободного огня. Если мы не патрулировали территорию, то наши части время от времени выпускали сюда артиллерийские снаряды или сбрасывали бомбы.

Для местного населения это была жестокая политика. Они ловили рыбу, вели хозяйство и вырастали в деревнях наподобие этой в течение сотен лет. Затем власти в Сайгоне вдруг объявляли территории размером с округ Лос-Анджелес запретной зоной из-за слишком усилившейся вражеской деятельности. Идея заключалась в том, чтобы попытаться облегчить задачу отличать своих от чужих. Если вас обнаруживали в запретной зоне, вы не были нашим другом, пытающимся нам помочь. Мы надеялись, что политика выжженной земли лишит ВК укромных убежищ и побудит не-ВК переезжать в зоны переселения, пока никто не пострадал. Это было сурово.

Сожжение деревни мне пришлось по душе. Хоть я и не был выраженным пироманьяком, но мне всю жизнь очень нравилось играть со спичками и огнём. В начальной школе я однажды поджег соседский дом. В другой раз это было многоквартирное здание. Оба раза я играл со спичками. И дом и здание были основательно повреждены, но не спалены дотла. К счастью, пожарная часть Лонг-Бич оба раза прибыла вовремя и потушила огонь.

Хижина, в которой я побывал, была сухой, словно скомканная старая газета, гонимая ветром по пустыне. Она легко загорелась бы, если её поджечь. Просто первоклассное веселье, поджечь чей-то дом, особенно если это легально. Несколько спичек вдоль края крыши сделали дело. Хижина бешено пылала, и вместе с ней все остальные постройки. От них исходил такой жар, что нам пришлось отступить назад, чтобы, наблюдая за зрелищем, самим не превратиться в пепел. Мы глазели минут пятнадцать, а затем ушли. Теперь нам предстояло выбраться до темноты.

Впереди меня Шарп внезапно покинул строй и отошёл метров на пять в джунгли, чтобы совершить первое из многократных, неудержимых, жидких опорожнений кишечника. Вскоре у него закончилась туалетная бумага, и он начал одалживать её у остальных. Пожертвования делались охотно, с молчаливым сочувствием и невысказанной радостью от того, что прихватило его, а не нас.

Приступы продолжались весь день. Не желая отставать, сидя со спущенными штанами, пока мы проходили мимо, Шарп стал перемещаться ближе к голове строя. Так он мог отойти на несколько метров в джунгли и сделать свои дела прежде, чем конец строя скрывался из виду. Обычно было так заведено, что мы прикрывали туалетную бумагу землёй или листьями, чтобы скрыть её. У Шарпа не было времени проделать это, не рискуя отстать, так что мы, словно Гензель и Гретель оставляли за собой цепочку отметок, только это были не хлебные крошки. Мы надеялись, что никто из ВК не заметит нашего следа и не пойдёт по нему.

Мини-эпидемия разрасталась. Боли в желудке стали таким же обычным делом, как пупок на животе. Многие другие вслед за Шарпом исполняли восточный тустеп на обочине тропы. Маленькие рулоны туалетной бумаги из пайков становились такими же ценными, как рулоны долларовых банкнот. Постепенно выданные запасы сократились до нуля, и я начал раздавать свою книжку в мягкой обложке, «Путешествие с Чарли» Джона Стейнбека, по несколько страниц за раз.

К середине дня заболела примерно половина роты. В добавление к поносу некоторое солдаты страдали от головокружения и рези в желудке. Окинув взглядом строй, повсюду можно было видеть бледных солдат, готовых метнуть харчи, и потных солдат, только что их метнувших. Пришёл, увидел, поблевал.

Это было уже слишком — микробы поставили нас на колени. Со временем, командование на вершине пищевой цепочки осознало, что делается у нас, в её низу, и изменило наш маршрут. Это стало умным решением, потому что мы уже больше не представляли собой эффективную боевую единицу. Мы едва могли шагать в одну линию и шутить насчёт того, что всё это похоже на нью-йоркский парад Мэйси[206] в честь Дня Благодарения, когда все срут, где попало. Это ли не зрелище, достойное созерцания? Нам пришлось прервать своё патрулирование и направиться на более безопасные позиции в ночной лагерь.

Всю дорогу нас атаковали орды сухопутных пиявок. Эти необыкновенно отвратительные маленькие создания напоминали обычных садовых слизней или огромные слоновые сопли, которые приобретали коричнево-красный цвет, насосавшись человеческой крови. Они оставляли на коже крупные отметины в тех местах, где присасывались, а затем мигрировали вниз к вам в штаны или носки, отдыхать до следующего приёма пищи.

Мне периодически приходилось останавливаться, расшнуровывать и снимать ботинки и вытряхивать носки, чтобы изгнать их. Красные пятна от укусов немного чесались, но не болели. К счастью для нас, сухопутные пиявки были локальным явлением, на которое мы натыкались лишь изредка. Они не были столь вездесущи, как москиты. И они были не такими страшными, как водные пиявки, те, что нападают на людей, пересекающих реки или болота в приключенческих фильмах и чуть не сожрали Хэмфри Богарта в «Африканской королеве»[207]. Однако встречи с ними всё равно не хотелось пожелать даже худшему врагу, и я остался при мысли, что единственной скверной, дерьмовой вещью, которой не хватало этой стране, были аллигаторы.

Желудочно-кишечная инфекция и пиявки настолько замедлили наше движение, что когда мы остановились на ночёвку, уже стемнело. Тем не менее, надо было окапываться. Моя ячейка выглядело жалко. Углубившись всего на фут[208], я наткнулся на корни в несколько дюймов[209] толщиной. Обрубив их своим мачете, я получил пучок острых пеньков, торчащих из ячейки. Очень кстати. Ячейка была слишком мелкой, чтобы в ней мог спрятаться хотя бы карлик, а из-за обрубков я не мог даже присесть в ней, не поранившись в самом неудобном месте.

Звук рубящих мачете раздавался достаточно громко, чтобы привлечь всех ВК в провинции. Как будто его было мало, щепки, во все стороны разлетающиеся от толстых корней с каждым взмахом, светились ярко-бирюзовым цветом. Они выглядели, как искры от сварки. После падения на землю щепки продолжали светиться ещё минуту или около того. Я раньше никогда не видел ничего подобного и оттого казался себе ещё более уязвимым. Посмотрев на часы при свете луны, я увидел, что было около 22.00. Моё терпение иссякло. Я был вымотан, и хотелось блевать. Для меня с рытьём было покончено. Смиттерс и Джилберт со мной согласились и бросили попытки дальнейших земляных работ на эту ночь.