Искатель. 1961–1991. Выпуск 2 - Хэммонд Иннес

След вел все глубже и глубже в лес, идти по нему и дальше было пустой тратой времени, и Егор решил сделать то, что всегда делают охотники, когда хотят узнать, там ли зверь, где они думают, или же давно ушел. А для этого следовало обрезать круг, то есть, взяв вправо или влево от следа, описать большую окружность и определить, пересек ее след зверя или остался внутри. Пересек — начинай все сначала, увеличивай окружность, нет — зверь находится в круге.

Нелегкое это дело — идти по целине и двадцать и тридцать километров, смотря по тому, как далеко ушел зверь, но Егор надеялся, что его расчеты верны и волк не станет забираться в самую глушь. Все же круг получился немалым, когда Егор вернулся на то место, откуда начал, солнце заметно передвинулось по небу. Но это уже не заботило Егора. Волчий след нигде не вышел за окружность, волк был внутри, и оставалось нагнать на него страху.

Достав из-за спины ружье, Егор двинулся внутрь круга и начал палить в белый свет как в копеечку. Он знал, что других людей в лесу нет, но все равно стрелял поверху, и картечь, смачно срезая ветки, усиливала производимый шум, что и нужно было Егору. Никакой волк не мог устоять под таким напором, и, расстреляв весь патронташ, Егор посчитал дело сделанным. Пусть этот умник катится теперь куда подальше, а попробует еще сунуться, попугаем и пострашнее. Егор вынул из стволов гильзы и наконец-то остановился и огляделся. Разазартившись стрельбой, он перестал замечать, куда идет, палил, лишь бы навести побольше треска, и теперь увидел, что забрел на гарь. Место это было знакомо Егору; но раньше он не любил заходить сюда, где мертвые деревья стояли, как кресты на кладбище, навевая беспокойство и тоску. И вот, не хотел, да занесло.

Впереди виднелась поляна, и Егор пошел сквозь кусты к ней. Хотелось посидеть и покурить, а то как вышел из дома, так ни разу табачком и не захватился.

Егор подивился виду поляны: на ней не росло ни деревца, ни кустика, лишь посередке торчал занесенный снегом пень. И то хорошо, подумал Егор, хоть есть где посидеть. Не сметая снег, он сел на пень и свернул цигарку. Целый день на воздухе — от первой же затяжки у Егора закружилось в голове; как от вина. Но это опьянение быстро прошло и он, утолив табачный голод, стал с интересом разглядывать поляну. Она была, ей-богу, чудная — вся голая, будто кто-то нарочно свел на ней кусты и деревья, оставив неизвестно зачем торчащий, как пуп, пень. Неужели здесь и не росло ничего? А пень, пень-то от чего остался?

Егор встал и варежкой очистил пень от снега. Осина, лет полета, видать, простояла, сердцевина-то черная вся, гнилая И тут Егора словно толкнули. Из дальних далей памяти выплыло зыбкое, ускользающее воспоминание о какой-то поляне, каком-то пне и о чем-то другом, что то ли уже, было или чему только предстояло быть. Но что, что же такое было? Где и когда? С какой-такой стати втемяшилось, что в я дел и эту поляну, и этот пен.? Силясь понять, почему какая то поляна кажется знакомой, Егор перебрал в уме все известные ему места, которые хоть как-то подходили бы к этому, но ничего похожего не вспомнил. Но ведь с чего-то пошла эта блажь? Не мог же он ни с того ни с сего признать полян, на которой ни разу не был! Погоди-ка, погоди-ка… Пень Точно, пень. Осиновый. Да провалиться на месте, если он придумал его! Был пень, был! Вспомнить только…

Но вспомнить не удавалось. Мелькнувший было просвет в памяти загораживало, как загораживает глаза отведенная в сторону ветка, стоит лишь отпустить руку.

Всю обратную дорогу Егор думал о чертовщине, приключившейся с ним, но так ни до чего и не додумался. А дома рассказал обо всем жене. Сначала она было посмеялась над Егором, но, услышав про пень, вдруг спохватилась:

— Гляди-ка! Ты ведь и бредил когда, все про какой-то пень говорил. И про Буяна тоже.

— Про какого Буяна? — удивился Егор.

— Нешто я знаю, про какого? Говорил, и все.

Тут Егор окончательно запутался. Пень, поляна, а теперь какой-то Буян. При чем здесь Буян? И кто это такой? Лошадь, что ли? Так жеребец у них Мальчик, а кобылу Ласточкой звали…

Под конец жена не утерпела-таки, спросила:

— А где ж добыча, охотник? Ходил-ходил, а убил ноги и время? — Она явно вызывала Егора на откровенность, но он держался стойко.

— Да где ж добыча? В лесу бегает. Говорю же: проветриться ходил, а она не верит. Ты думаешь, легко всю неделю в кузнице торчать? Одна копоть кругом.

— А как же Гошка? Он всю жизнь там торчит.

— Гошка! Гошка привык, ему эта копоть вроде как на пользу.

— Ой, не ври ты уж лучше, Егор! Не знаю, зачем ты в лес ходил, но только не проветриваться. Как будто я не вижу, что у тебя патронташ пустой. Патроны-то куда дел?

— Выбросил, — не моргнув глазом, ответил Егор.

Эта ложь рассмешила жену.

— Врал бы, да не завирался. А то, как маленький: выбросил! А ружье для какого рожна оставил? Выбрасывал бы и его.

— Ружье жалко, Маш, — сказал Егор.

Волчица дохаживала последние дни, и Егор, готовясь к прибавлению семейства, заново перестелил в конуре и законопатил кое-где рассохшиеся доски. Затыкая щели паклей, он посмеивался сам на себя: в логове волчата лежат вообще на голой земле, и льет на них, и дует, а он им тут курорт устраивает.

Но эта самокритика не мешала Егору делать лишнее с точки зрения природы дело. Как там в природе — это их забота, рассуждал он, подразумевая под «их» неизвестно кого, а мы по-своему сделаем. Откуда у него появилось такое желание обустраивать еще не появившихся волчат, Егор и сам не знал и удивлялся этому неожиданно возникшему чувству. Никогда такого не было. Вон Дымок: со щенка рос в конуре, и даже в голову не приходило что-то там сделать, кормил, и слава богу, а тут и постельку мягкую стелешь, и щелки затыкаешь.

Волчица наблюдала за стараниями Егора с терпеливым спокойствием, хотя Егор видел, что вся его возня с конурой не очень ей по душе. Она и раньше редко вылезала наружу, а теперь и вовсе целыми днями лежала, и только когда приходил Егор, выбиралась на божий свет. Она начала линять, клочья шерсти свисали с ее боков, и Егор выщипывал их и почесывал линялые места. Линька у кого хочешь вызывает зуд, Егор помнил, как у самого чесалось лицо, когда сходила старая, отмороженная кожа, и знал, что волчице приятны эти пощипывания и почесывания. Она стояла смирно, как овца, и только смешно дрыгала задней лапой, как будто помогая Егору, когда он доходил до места, где у волчицы особенно чесалось.

В эти дни и случилось то, чего Егор никак не ожидал от волчицы и что затронуло в нем самые глубокие струны.

Волки линяют долго, чуть не весь апрель, и у Егора стало привычкой вычесывать волчицу. Перед работой он обязательно приходил к ней, кормил, а потом чистил и охорашивал ей шерсть. Так было и в тот день, с одной лишь разницей: поворачивая волчицу как ему удобней, Егор нечаянно коснулся ее отвисших, тяжелых от молока сосцов. И сразу почувствовал, что она вся замерла от этого прикосновения. Напрягся и Егор, не представляя, как волчица отнесется к его действию. Чесать-то чеши, да знай меру, возьмет и цапнет, не посмотрит, что перед ней распинаются.