Демократы - Янко Есенский

— А если так, — председатель решился на заключение, для которого подготовил почву. Его голос стал жестким, не терпящим возражений, — если так, глубокочтимые господа, дорогие граждане и друзья, то руководство после долгого и тщательного рассмотрения решило выдвинуть от имени нашей партии на первое место в этом избирательном округе гражданина Экрёша, нашего лучшего венгра, чтобы лишний раз показать, что для нас нет национальных различий, что мы заботимся о равноправии всех наших земледельцев. Тогда среди нас не будет победителей и побежденных, тогда стены нашего парламента станут не большой клеткой, но вольными просторами, где свободно воспарит и слово венгров о том, что их заботит и чего они хотят… На второе место мы выдвигаем доктора Петровича, на третье Радлака…

Он указал на двух последних.

— Ура! — зааплодировал Зачин.

Его примеру последовали Габриш и Семенянский. Радлак и Петрович воздержались, чтобы кто-нибудь не подумал, будто они хлопают сами себе. Остальные же и те, кто стоял возле председателя и поодаль от него, главным образом секретари партии из венгерских деревень, все рукоплескали. Рубар, гулко хлопая сложенными ковшиком ладонями, обернулся к Петровичу.

— Вот тебе и гавань!

— Догребли, — ответил Петрович и взглянул на Радлака.

Радлак сидел насупившись, опустив голову. Но недолго. Губы его шевельнулись, лицо приняло выражение насмешливого злорадства, словно он хотел сказать: «Сами мы ничего не можем, вечно рассчитываем на чью-то помощь. Венгры! Ну, эти нам помогут — на тот свет!» Но вслух лишь заметил:

— Странно, что они не провалились!

«Злится, что в списке он после меня», — ликовал Петрович.

Аплодисменты не разлились волной, не захватили всех и не перешли, как говорится, в овации. Хлопки стучали, как редкие капли дождя в окна, и быстро прекратились.

— Имя-то у него — и не выговоришь, — послышался в тишине озабоченный голос.

— И языка нашего не знает, — отозвался другой.

— Как же он будет нас представлять?

— Уж венгры не выдвинули бы словака, будьте уверены.

— Хватило бы им и десятого места!

— И даже последнего!

— Петровича на первое место!

— Радлака!

Предложения посыпались, как картошка из развязанного мешка. Сначала по одному, по два, а потом — все сразу, будто кто-то приподнял мешок и вытряхнул содержимое. Гомон, споры, выкрики становились все громче. Правда, узда председательского авторитета еще удерживала страсти в рамках приличий, но самый факт противоречия был расценен им как недопустимое ослушание.

Не привыкший к тому, чтобы наряду с его мнением выставляло рожки и чье-то другое, председатель сначала изумился, потом в нем начала закипать ярость, и брови сошлись с вертикальной складкой на лбу в зловещий крест.

Взгляд его скользнул по толпе и успел отметить, что недовольны главным образом секретари из словацких деревень; секретари из больших городов, из Братиславы и господа, сидевшие возле него, согласились с ним, поддерживали и кричали беспокойным:

— Вы же будете голосовать не за личность, а за партию!

— …Не желаем венгра!

— Поймите, он никакой не венгр, а земледелец и наш человек!

— Получим десять тысяч голосов!

— А потеряем двадцать!

— За венгров я не голосовал и при их господстве!{105}

— А теперь будешь!

— Узколобый национализм!

— Тебя же еще обзовут словачнёй!

Зачин поднял руку — просил слова. Председатель едва заметно моргнул, давая понять, что видит, и покачал головой. Это означало: не надо, я сам наведу порядок. Он устремил свой строгий и тяжелый взгляд на людей в конце стола, затем перевел на тех, что стояли у окон и у печки, откуда доносились протестующие голоса. Председатель надеялся одним взглядом пригвоздить к земле, испугать, заставить молчать и пресмыкаться, как этого требует политическая мудрость. К чему мы пришли бы, будь у каждого из нас свой собственный кандидат! Но сейчас, несмотря на всю преданность и уважение к председателю, они, взаимно подбадривая друг друга, не замечали пасмурного взгляда своего вождя; гомон усиливался, переходя в гвалт.

— Тихо! — взревел побагровевший Радлак.

— Не будем молчать! Словацкого кандидата!

— Мы в Словакии!

— Да здравствует Петрович!

— Да здравствует Радлак!

Микеска решил, что сейчас самое время заступиться за Розвалида. Он побледнел и выкрикнул:

— Розвалид! Да здравствует Розвалид!

Это уже попахивало бунтом. Председатель сообразил, что сейчас принести победу может только отчаянная смелость. Он быстро встал и высоко поднял обе руки. Люди стали затихать, ожидая изменений в последовательности кандидатов. Председатель выпрямился, выпятил грудь, уперся подбородком в воротничок и, резко бросив руки вниз, властно изрек:

— Так надо. Это воля партии! Точка! Кому не нравится — пусть уходит!

Он выждал минуту и повторил:

— Кому не нравится, пусть уходит!

Никто не двинулся.

— Кто не подчиняется руководству, тот перестает быть членом нашей партии… Никто… — Он огляделся по сторонам, резко повернулся к бесцветному генеральному секретарю и угрожающим тоном распорядился так, чтобы все слышали: — Узнайте-ка, кто вон тот, кудрявистый, возле печки… и тот рыжий, что подпирает косяк… И тот с усищами… и вон тот в широких штанах и в чулках.

Секретарь потрусил разузнать.

— С этими господами я поговорю отдельно.

Все это были недовольные порядком кандидатур в списке.

— Заменим их… Чтоб не снился Розвалид, подаривший интернационалистам полмиллиона крон. Подождите!.. Разыщите мне, пожалуйста, редактора Сливку. Пусть он придет сюда. Дисциплина должна существовать и при демократии. Демократия не имеет ничего общего с разнузданностью. Это вам не кони удалые в чистом поле! Я дам интервью о дисциплине при демократии, о демократической диктатуре, о воле большинства, которой все должны подчиняться…

Семенянский и Петрович побежали искать редактора.

Больше никто не пикнул.

— Это — недомыслие! — выворачивал ладони председатель. — При демократии требуется послушание, это она диктует нам, как поступать. — И, словно оправдываясь перед стоящими рядом, он повторил внешне хладнокровно, но внутренне еще кипя: — Эти распоряжения отдает партия, а не отдельные люди, не мы. — Он постучал себя по груди. — Партия — это инженер, который обуздывает непокорную реку, готовую ежеминутно затопить плодородные поля. Диктатор — партия, а не индивид, а если индивид и является вождем, то партия высказывает свою волю его устами. Воля партии кристаллизуется из тысячи соображений, на тысячах совещаний… Поразительное недомыслие! Откровенно говоря, все решает не воля народа, а организованная партия и ее воля. Это все мы должны осознать.

«И кто ж эта самая — «партия»?» — иронически протянул про себя Рубар.

— А это мы, — ответил председатель на неуслышанный вопрос.

«Кто — мы?» — смеялся про себя Рубар.

— Мы, мы — партия, — услышал он председателя.

«Тут какое-то колесико логики соскочило», — думал про себя Рубар.

На первом месте остался Экрёш, на следующем — Петрович, затем — Радлак, крестьянин Дубрава, всего было выставлено пятнадцать человек, хотя больше чем на три мандата в этом избирательном округе нечего было и рассчитывать.

Изнуренный председатель, уходя в боковую комнатку, вытирал платком мокрую шею.

— Ну и народец! — тихо и брезгливо бросил он, подумав о непослушных, ничего не смыслящих в политике глупцах…

— Обскакал ты меня, — все-таки не выдержав, признался приунывший Радлак ликующему Петровичу по дороге в маленькую столовую, где был заказан скромный, интимный ужин.

— Обюрокрачиваемся и играем в чехарду, как чиновники. Ты не расстраивайся, в парламенте нас не нумеруют, никто ничего не будет знать, и жалованье нам положат одинаковое, — смеялся Петрович.

— Диктатура! — ворчал Радлак.

— Нет, демократия.

— Шел бы ты после меня — заговорил бы о диктатуре.

— Нет, — о воле большинства и дисциплине.

— Но, согласись, венгр на первом месте — это скандал! — не успокаивался Радлак.

— А шел бы он после нас — это была бы справедливость, — уточнил Петрович. — Значение многих слов зависит от того, в каком контексте они звучат. По закону — свободное волеизъявление народа, а в партии это значит — воля вождей. По закону народ — единственный источник государственной власти, в партии же источник мощи — волевой и мудрый вождь. По закону — демократия, в партии же, как ты выражаешься, — диктатура, а я говорю — дисциплина. Не сердись!

Он похлопал Радлака по плечу и, не удержавшись, на радостях подпрыгнул.

Микеска медленно спускался по лестнице к ажурным воротам, разобиженный, что его не пригласили на ужин в узком кругу. «Розвалида утопили. Хорошо еще, если он не потянет за собой и меня. Надо же было мне лезть за ним в воду!..» — невесело заключил он.