Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 9 - Генрик Сенкевич

Узнав Юранда, слуги приветствовали его с нескрываемым удивлением — они никак не думали, что господин их вернется так рано. Юранд не заметил их, все его внимание было поглощено посланцами.

— Куда вы едете? — снова спросил он, обращаясь к ним.

— В Спыхов.

— Чего вам там нужно?

— Это мы можем сказать только господину.

Юранд хотел уже было сказать: «Я — господин Спыхова», — но сдержался, вспомнив, что разговор не может состояться на людях. Спросив еще раз у посланцев, есть ли у них какие-нибудь письма, и получив ответ, что им велено передать все на словах, он приказал скакать вперед. Збышко сгорал от нетерпения, ему так хотелось поскорее узнать о Данусе, что он просто ничего не видел. Он изнемогал, пока их пропускала сторожевая охрана, еще два раза преградившая им путь; он изнемогал, пока опускали мост надо рвом, за которым на валу виднелся высокий острог. Хотя раньше ему не раз хотелось взглянуть на городок, пользовавшийся такой зловещей славой, городок, при одном воспоминании о котором немцы крестились, однако сейчас он ничего не замечал, его внимание приковали посланцы крестоносцев, от которых он надеялся узнать, где же Дануся и когда она может выйти на волю. Он и в мыслях не имел, что через минуту его ждет глубокое разочарование.

Кроме всадников, приданных для охраны, и возницы, в посольстве из Щитно было два человека: та самая женщина, которая в свое время привозила в лесной дом целительный бальзам, и молодой пилигрим. Женщины Збышко не мог узнать, так как в лесном доме он ее не видал, а в пилигриме он сразу заподозрил переодетого оруженосца. Юранд тотчас ввел обоих в угловую комнату и остановился перед ними, могучий и страшный в отблесках пламени, которое падало на него от пылавшего камина.

— Где моя дочь? — спросил он.

Очутившись перед лицом грозного мужа, немцы испугались.

Как ни дерзок был с виду пилигрим, но и он дрожал от страха как осиновый лист, а у женщины просто подкашивались ноги. Она перевела взгляд с Юранда на Збышка, затем на лоснящуюся лысую голову ксендза Калеба и снова обратила глаза на Юранда, как бы вопрошая, что же делают тут эти двое.

— Господин, — ответила она наконец, — мы ничего не можем сказать вам об этом; но нас прислали к вам по важному делу. Тот, кто послал нас к вам, строго-настрого приказал нам говорить с вами без свидетелей.

— У меня нет от них тайн, — произнес Юранд.

— Но они есть у нас, благородный господин, — возразила женщина, — и если вы скажете им остаться, то нам придется только попросить вас позволить нам завтра утром уехать отсюда.

Гнев изобразился на лице Юранда, не терпевшего противоречий. Его белесые усы зловеще встопорщились; вспомнив, однако, что речь идет о Данусе, он совладал с собою. Збышко желал только, чтобы разговор состоялся как можно скорее, и, будучи уверен, что Юранд ему обо всем расскажет, промолвил:

— Что ж, коли так, оставайтесь сами.

И вышел вон с ксендзом Калебом; не успел он, однако, войти в светлицу, увешанную щитами и оружием, добытыми Юрандом в бою, как к нему приблизился Гловач.

— Милостивый пан, — сказал он, — это та самая женщина.

— Какая женщина?

— Та, которая привозила от крестоносцев герцинский бальзам. Мы с Сандерусом ее тотчас признали. Она, видно, приезжала выслеживать и наверно знает, где панночка.

— И мы об этом дознаемся, — ответил Збышко. — Может, вы знаете и этого пилигрима?

— Нет, — сказал Сандерус, — но не покупайте, пан, у него отпущений, это не настоящий пилигрим. В пытку бы его, так небось много можно было бы выведать.

— Погодите! — сказал Збышко.

Между тем монахиня, как только дверь угловой комнаты захлопнулась за Збышком и ксендзом Калебом, торопливо шагнула к Юранду и прошептала:

— Вашу дочь похитили разбойники.

— С крестом на плащах?

— Нет. Но, благословение богу, благочестивые братья отбили ее у разбойников, и теперь она у них.

— Где она, я вас спрашиваю?

— Под опекой благочестивого брата Шомберга, — скрестив на груди руки и смиренно склонив голову, ответила монахиня.

Услышав страшное имя палача детей Витовта, Юранд побледнел как полотно; он опустился на скамью, закрыл глаза и отер рукою холодный пот, выступивший на лбу.

Когда пилигрим, который все еще не мог подавить свой страх, увидел, что творится с Юрандом, он подбоченился, развалился на скамье и, вытянув ноги, бросил на рыцаря взгляд, исполненный надменности и пренебрежения.

Воцарилось долгое молчание.

— Брат Маркварт тоже помогает брату Шомбергу приглядывать за ней, — продолжала женщина. — Надзор строгий, никто панночку не обидит.

— Что я должен сделать, чтобы мне ее отдали? — спросил Юранд.

— Смириться перед орденом! — высокомерно ответил пилигрим.

Услышав эти слова, Юранд встал, подошел к немцу и, наклонившись к нему, произнес сдавленным, страшным голосом:

— Молчать!..

Пилигрим снова испугался. Он знал, что может грозить Юранду, что может сказать такие слова, которые заставят его укротить свой гнев и смириться; но испугался, что не успеет слово вымолвить, как случится нечто страшное; уставив округлившиеся глаза в грозное лицо спыховского владыки, он умолк и так и замер от ужаса, только нижняя челюсть затряслась у него еще сильней.

— Письмо у вас есть? — обратился Юранд к монахине.

— Нет, господин. У нас нет письма. Нам велено передать вам все на словах.

— Говорите!

Она еще раз повторила все, что успела уже рассказать, как бы желая, чтобы Юранд раз навсегда запомнил ее слова:

— Брат Шомберг и брат Маркварт стерегут панночку, так что вы укротите свой гнев… Хоть и много лет вы наносили ордену тяжкие обиды, но с нею ничего худого не случится, ибо братья хотят ответить вам добром на зло, если вы удовлетворите их справедливые требования.

— Чего они требуют?

— Они требуют, чтобы вы отпустили на волю господина де Бергова.

Юранд вздохнул с облегчением.

— Я отдам им де Бергова, — ответил он.

— И других невольников, которых вы держите в Спыхове.

— У меня два оруженосца Майнегера и де Бергова, а также их слуги.

— Вы должны отпустить их на волю и вознаградить за то, что держали в темнице.

— Упаси бог, чтобы я стал торговаться за родную дочь.

— Благочестивые братья тоже так думали, — сказала женщина, — но это еще не все, что они велели вам передать. Вашу дочь похитили какие-то люди, наверно, разбойники и, наверно, затем, чтобы взять с вас богатый выкуп… Бог помог братьям отбить ее у них, и сейчас они одного только хотят — чтобы вы отпустили на волю товарища их и гостя. Но братья знают, да и вы, господин, знаете, как ненавидят в этой стране рыцарей креста и как несправедливо осуждают их даже за самые благочестивые поступки. Братья уверены, что, если народ дознается, что ваша дочь у них, их сразу заподозрят в том, будто это они похитили ее, и таким образом за доброе дело на них будут только возводить клевету и посылать жалобы… Да! Здешний народ, злобный и злокозненный, не раз уже платил им так за добро, отчего благочестивый орден, славу которого братья должны блюсти, терпел всяческое поношение. Поэтому они ставят еще одно условие: вы сами должны объявить своему князю и всему жестокому рыцарству вашего края, что не рыцари креста, а разбойники похитили вашу дочь, — а так оно и есть на самом деле, — и что выкуп за нее вы должны платить разбойникам.

— Это правда, — сказал Юранд, — что разбойники похитили мою дочь и что выкуп я должен платить разбойникам…

— Вы всем должны так говорить. Если только хоть один человек, хоть одна живая душа узнает, что вы договаривались с братьями, или хоть одна жалоба будет послана магистру или капитулу, могут встретиться тяжелые препятствия…

Беспокойство изобразилось на лице Юранда. В первую минуту ему показалось естественным, что комтуры, боясь ответственности и худых толков, требуют сохранения тайны, но теперь у него возникло подозрение, не кроется ли тут и другая причина, какая именно — он не мог понять, и поэтому его объял такой страх, какой обнимает самых храбрых людей, когда опасность грозит не им самим, а тем, кто близок им, кого они горячо любят.

Он решил попытаться выведать еще что-нибудь у монахини.

— Комтуры хотят сохранить все в тайне, — сказал он, — но как же это сделать, если за дочь я должен отпустить де Бергова и других невольников?

— Вы скажете, что взяли выкуп за господина де Бергова, чтобы было чем заплатить разбойникам.

— Никто этому не поверит, я никогда не брал выкупа, — мрачно возразил Юранд.

— Но ведь дело никогда не касалось вашей дочери, — прошипела монахиня.

Снова воцарилось молчание; затем пилигрим, решив, что Юранд теперь должен смириться, набрался храбрости и сказал: