Раскол - Ариф Караев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проводив всех, Вагиф направился в кабинет Ксении и, вытащив ключи, которые она сама ему дала, открыл дверь. После чего подошел к сейфу и, достав из кармана еще два ключа, также полученных от нее, открыл и его. Сейф был небольшой. На верхней полке лежала выручка за сегодняшний день, а на нижней, в папке для бумаг, он нашел несколько дискет.
Взяв эти дискеты и аккуратно закрыв сейф, он прошел в зал, где в углу стоял компьютер, на котором когда-то и работал таинственный Родригес. Эта был компьютер семейства IBM класса XT. Вставив дискету, Вагиф просмотрел каталог файлов на дискете и выбрав файл с именем game l, нажал на клавишу ввода. Вскоре на экране появилась заставка игры.
Здесь не были указаны ни имя создателя игры, ни год ее написания, лишь внизу, под названием самой игры — «Поиск», приводилась краткая инструкция. Суть ее состояла в следующем. На экране появлялись, например, цифры, которые какое-то время оставались на экране, а иногда, через определенные промежутки времени, исчезали. Внизу, в прямоугольнике, также были высвечены цифры. Необходимо было в установленный срок успеть выбрать с помощью курсора нужную цифру и зафиксировать ее, нажав клавишу «ввод».
При этом сами цифры возникали на экране, как правило, в сопровождении каких-то сопутствующих символов самой разнообразной формы. В случае, когда цифры исчезали с экрана, на их месте также появлялись какие-то непонятные символы. Вагиф так и не успевал разглядеть, что это были за странные значки, пытаясь вовремя найти нужную цифру. Потом он понял, что время было подобрано именно с таким расчетом, чтобы нельзя было успеть осмыслить все эти сопутствующие символы. В этом, очевидно, и заключалась одна из основных мыслей этой странной, кажущейся вначале очень примитивной игры.
Но могли появляться не только цифры. В некоторых играх предпочтение отдавалось геометрическим фигурам и даже буквам, которые выстраивались в очень замысловатые словосочетания. Помучившись с полчаса и так и не добившись особых успехов, Вагиф решил подойти к этим играм несколько иначе. Выбрав одну из самых первых игр, он стал скрупулезно выписывать все случаи удачного угадывания, взяв за единицу времени один час.
Через час он выключил компьютер и внимательно ознакомился с тем, что было им записано на бумаге. После нескольких минут усиленного размышления он наконец заметил определенную закономерность. Пропорция между количеством сыгранных игр и соответственно выигранных им точно соответствовала его коэффициенту G.
Так что это был за странный коэффициент? Чтобы точно объяснить его природу, необходимо вернуться несколько назад, в недавнюю историю спецслужб Союза. Дело в том, что в практике спецслужб испокон веков применялись методы, скажем так, психического воздействия. Это и четко разработанные инструкции ведения допроса, и различные способы воздействия на психику человека. Об одном таком методе уже говорилось.
Безусловно, эти методы недолго оставались секретом спецслужб, время от времени они становились достоянием не только спецслужб других стран, но иногда даже и широкой общественности. Подобные работы велись и в Советском Союзе и, надо сказать, не без успеха, особенно в первые годы становления спецслужб молодого советского государства.
И на то имелись объективные причины. Во-первых, военная разведка российского генштаба всегда была привилегированным государственным институтом, с которым охотно сотрудничали без зазрения совести лучшие умы России. (Не надо путать ее с политической охранкой, это совсем другая структура.) Можно назвать десятки известнейших имен, которые в то или иное время оказали неоценимые услуги военной разведке Российской империи.
Покровителями этого института государственной власти всегда выступали члены царской семьи, и потому военная разведка никогда не имела проблем с тем же финансированием и охотно поддерживала разнообразные научные изыскания, в том числе и в области психиатрии.
Во-вторых, как ни кощунственно это звучит, неоценимый опыт первой мировой войны, а за ней и гражданской подвел солидную экспериментальную базу под теоретические разработки. Здесь возникает естественный вопрос: а существовали ли в то время в новой, советской России люди, которые могли бы осмыслить весь этот опыт? Так вот — они были, и их было даже более чем достаточно.
Руководство молодого государства, будучи нетерпимым к гуманитарной интеллигенции, очень покровительственно относилось к представителям естественных наук, и в первую очередь к тем, кто занимался военной тематикой. Они были окружены вниманием и не терпели никаких лишений. В этот период и был заложен фундамент научного и военно-промышленного комплекса страны.
Но с течением времени отношение к психиатрии стало несколько меняться. Идеи Фрейда, метод психоанализа и связанное с этим понятие подсознания как-то не прижились в Союзе начала тридцатых. И работы в этой области стали сворачиваться. Лишь после войны, в эпоху сильнейшего противостояния Запада и Союза, к руководству советских спецслужб стали поступать материалы по методам психического воздействия, широко применяемым американцами. Кое-какая информация перепала и от некоторых пленных немецких ученых.
Наконец информации скопилось так много, что доложили Берии. И он после долгих раздумий пришел к оригинальному решению. Он не стал докладывать наверх, что отвергнутые советской философией методы психоанализа тем не менее дают ощутимые практические результаты, а просто-напросто распорядился организовать на базе некоторых городских поликлиник так называемые спецотделы. Параллельно с этим на территории Восточной Германии также были созданы закрытые лаборатории, где немецкие ученые продолжали работу в этой области. И надо сказать, что восточные немцы добились значительных успехов.
Но более серьезно этим занялись в Союзе уже значительно позже, где-то в конце семидесятых, и то благодаря личной инициативе Андропова. И вот тогда-то и стали появляться на различных спецкурсах учебники западных авторов по психологии и философии, в том числе и чисто специального характера. Так вот, с одним из таких специальных трудов, притом очень хорошо, и был знаком Вагиф.
Последнее время, уже работая в Москве, он был вынужден по роду своих занятий общаться с учеными ряда академических институтов столицы. И в частности, курировать работу по переводу трудов одного не очень известного ученого, чеха по национальности, но работающего в Италии в одном из научных центров, который финансировался американцами.
С этим чехом в свое время произошла очень забавная история. Первые тридцать лет своей жизни он прожил в Праге, работая в одном из научных заведений. Пришло время «остепениться», и он представил работу, которую его более маститые коллеги сильно раскритиковали, но позже смилостивились и разрешили выдвинуть ее на соискание ученой степени вторично, но только после существенной переработки. Соискатель наотрез отказался и даже публично обругал местных научных светил непечатными словами. Естественно, ни о какой вторичной защите не могло быть и речи.
Уже задним числом соответствующим органам удалось узнать, что далеко не все ученые мужи были против представленного научного труда. Скорее наоборот, среди научной братии поговаривали, что этот молодой ученый совершил нечто неординарное, но открыто поддержать его при господствующих в то время коммунистических догмах поостереглись. Хотя, как потом выяснилось, ничего особенного там и не было. Просто сперва его раскритиковали лишь потому, что работа по своей форме несколько отличалась от общепринятых, а уж потом все перешло в область личной неприязни.
Молодой ученый разобиделся, а тут как раз рядом с ним появился какой-то западный немец, и через некоторое время этот ученый выплыл в Италии, в том научном центре. Но и там он не прижился, и его не слишком баловали вниманием. Хотя по другим источникам выходило, что тамошние ученые тоже быстро разобрались, что этот молодой чех далеко не профан, но поскольку признание правильности его результатов автоматически могло поставить под вопрос дальнейшее финансирование ряда научных тем, за которые несколько десятков ученых в течение ряда лет получали приличные гонорары, его просто задвинули, создав ему репутацию одаренного ученого со скверным характером, который сам до конца не понимает, что он делает. Некий чудак от науки.
Но это было на Западе. У нас же процесс пошел в обратном направлении. Сотрудник компетентных органов, который после исчезновения ученого из страны занимался его научным наследием, оказался дотошным и не только разобрался, что эти труды представляют интерес, но и смог убедить в этом своих начальников. Что, очевидно, было куда сложнее, нежели вникнуть в суть научных изыскании. К слову сказать, после этого сотрудника заметили, и он сделал стремительную карьеру. А все оставшиеся труды того ученого были срочно засекречены и перевезены в Союз.