Штурмуя небеса - Джей Стивенс

Алан Уоттс

Тим с нетерпением ждал отъезда. В письме Мецнеру он признавался, что мечтает сбросить с себя на время груз ответственности и поселиться где-нибудь в блаженной тиши у подножия Гималаев, исследуя «невероятно сложный процесс, во время которого двое людей начинают сливать воедино свои

возможности». Единственное, что его беспокоило, — в Большом доме не остается почти никого из старших, кто следил бы за тем, чтобы Касталия продолжала нормально функционировать. Однако «Ричард сильно изменился. Он принял на себя «роль Тима» и лучится гостеприимством, строит планы и приглашает новых людей. Он заполнил дом красивыми и творческими представительницами прекрасного пола».

В том же письме он описывал две лекции, которые читал в Пало-Альто и в Сан-Франциско. Народу было не протолкнуться, сообщал он. А в циничном Нью-Йорке на его лекции в зал на тысячу триста человек пришло столько народу, что сотням людей пришлось стоять. «Это было похоже на то, будто нашептываешь на ухо любимому… политическая и моральная битва за психоделики уже выиграна. С нынешнего момента это только вопрос времени».

А вот официальная фотография, сделанная на свадьбе Тима и Нены, — совершенно сюрреалистическая картинка, где вместо привычного стола с блюдами из фарфора и столового серебра видны блюда с наркотиками. Они не собирались становиться стандартной американской парой. Там было и еще несколько снимков, которые остались валяться в ящиках стола, потому что тогда никто не понимал их важности. Наиболее интересное фото снято в августе. Это жаркий спокойный день. Люди загорают на лужайке. Лири тогда находился наверху — он был в трехдневном путешествии. Раздался шум колес. Потом из окон машины посыпались маленькие дымовые шашки. Машина оказалась школьным автобусом, правда таким, который мог привидеться разве что Иерониму Босху, если бы он заведовал оформлением автобусов для школ. Когда автобус затормозил и остановился, изнутри послышался громкий шум и подозрительное кудахтанье.

Загоравшие на лужайке на всякий случай, в целях безопасности, удалились.

В Касталию прибыл Кен Кизи и его Веселые Проказники.

Глава 18. МНОГООБЕЩАЮЩИЙ ПАРЕНЕК

Ричард Тодд в гарвардской «Илэмни Баллетин» писал, что «одной из интересных черт Тима Лири, которая порой сильно смущала и ставила в тупик окружающих, было то, что он постоянно менялся и был практически непредсказуем. Еще вчера он был почтенным и уважаемым психологом и вдруг — о волшебные грибы! — превратился чуть ли не в один момент в перекати-поле, гонимого всеми наркомана. С некоторыми поправками примерно то же можно сказать и о Кене Элтоне Кизи. Ему еще не стукнуло тридцати, а он уже был отличным спортсменом, примерным гражданином (одноклассники сошлись на том, что именно он добьется наибольших успехов в жизни), перспективным романистом, автором двух высоко оцененных книги, наконец, скромным, заботливым и непьющим семьянином, женившимся на девушке, которую любил со школы… А затем, познакомившись с ЛСД, он стал… Впрочем, вопрос о том, как его называть (как и в случае Лири), зависит от точки зрения. Для друзей, Веселых Проказников, Кизи стал Вождем, исследовавшим

Иной Мир гораздо глубже, чем любой из них. Для девушки, встретившей его на собрании унитариев, он был «пророком Кизи». Для властей он стал опасным оригиналом, злоупотребляющим доставшимся ему от Бога талантом верховодить.

Хотя изначально Лири и Кизи добились примерно одинакового социального статуса, вызывающего уважение и одобрение, но пути, которыми они пришли к этому, сильно разнились.

Начать с того, что в то время как ирландские предки Лири мечтали выгнать англосаксов из их громадных продуваемых всеми ветрами замков, предки Кизи — «твердолобые баптисты» и чтущие традиции «исполнители народных песен» — медленно перебирались из Теннесси и Арканзаса в Техас и Нью-Мексико и дальше в Ла Хунту, Колорадо, где, наконец, 17 сентября 1935 года на свет появился Кизи — первый ребенок в семье Фреда и Дженивы Кизи.

Когда мальчик учился в третьем классе, Фред Кизи переехал с семьей в городок Спрингфилд в Орегоне, в долине Вилламет. Там Фред работал сначала мастером, а потом управляющим молочным кооперативом «Золото Дария». Хотя Кизи прилично зарабатывали, и у них было даже свое загородное ранчо в Дебра Лэйн, они всегда держались немного отчужденно от общества — словно все еще ощущали себя первопроходцами этих земель. «Большой упрямый ковбой, который так никогда и не привык к обществу», — так вспоминал Кизи папу. В этом стиле Фред Кизи воспитывал и детей — самостоятельными и крепкими. Он научил их охотиться, рыбачить, плавать, драться и бороться. «В какой-то момент мальчик должен понять, что он лучше отца. И задача отца — предоставить ему такую возможность, — сказал Кен в интервью. — Это нужно сделать правильно и вовремя, когда парню действительно понадобится. Он должен понять, что может перегнать и перебороть своего старика, оказаться сильнее его в любви, сильнее во всем. Мой отец был умным мужиком, и он дал мне этот шанс. Возможно, это самое важное, что он для меня сделал».

Кизи рос типичным подростком пятидесятых. Он был светловолос, голубоглаз, спортивен и интеллигентен. Зимой он играл вратарем в школьной команде, летом — подрабатывал в «Золоте Дария», делая мороженое. Он был склонен к мистификациям, интересовался магией и чревовещанием, часто выступал с подобными оригинальными номерами на вечеринках и в клубах. Еще он любил рассказывать истории, странные и таинственные, что только укрепило его репутацию как ладного и умного молодого человека. Когда он заканчивал школу, одноклассники признали его «наиболее многообещающим» парнем, который добьется самых больших успехов в жизни. И он добивался. В Орегонском университете, в близлежащем Юджине, он стал чемпионом университета по борьбе и вторым — в соревнованиях Ассоциации американских университетов. Он активно участвовал в студенческой жизни, где его таланты рассказчика пригодились для различных конкурсов песен и пародий, скрашивающих студенческую жизнь. В конце концов, он женился на своей давней школьной любви, Фэй Хэксби. «Самая милая, самая прелестная и красивая девушка из всех, что я видел в жизни», — сказал позднее про нее Том Вульф. В вечер перед свадьбой Кизи впервые в жизни напился и даже «не столько напился, сколько просто выпил немного, за здоровье брата».

Но эта была только одна сторона его жизни. Позднее, размышляя над тем, что заставило его бросить расслабленный ограниченный мирок Спрингфилда, Кизи отмечал, что «в любой школе всегда есть парень, который интересуется тем, чем не интересуются другие, — занимается фокусами, изучает звезды, читает фантастику или проводит странные химические опыты. Обычно он бледен, не особо хорош собой и девчонки из-за его странностей не обращают на него внимания». Если не считать внешности и подразумеваемой здесь отгороженности от мира, это было точным отображением внутреннего мира Кизи. Он и был странным ребенком с большими мечтами и богатым воображением, выросшим на комиксах и детективах.

Он жадно поглощал произведения Зейна Грэя[94] и Эдгара Раиса Берроуза.[95] Ежемесячно следил за новыми приключениями Пластикмена и Капитана Марвела.

Позже в Стенфорде он удивлял начитанных сверстников остроумными и язвительными доводами в пользу того, что комиксы — на самом деле, национальный американский миф, выражение духа нации, утверждая, что «одна книга комиксов про Бэтмэна заслуживает больше внимания, чем подшивка «Тайме» за год». Эти обаятельные современные манускрипты были гораздо глубже, чем просто образовательное развлечение. Все считали их дешевым чтивом для низших слоев, но Кизи разглядел в них притчу Ницше о сверхчеловеке. Интуитивно он связывал их содержание с идеей супермена. По сути им владела та же жажда преобразования человека, которой был увлечен Хаксли. Различалось только внешнее представление об этом. Там, где Хаксли, закрывая глаза, видел Будду. Кизи представлял себе Билли Бэтсона, сироту, торгующего газетами, который глубоко в недрах подземки повстречал древнего египетского волшебника и — произнеся магическое слово «Сезам!» — превратился в капитана Марвела, Чудо-Капитана. Под маской классического американского мальчика в Кизи скрывался независимый индивидуалист, именно такой, каких терпеть не могло корпоративное общество.

Кен Кизи и знаменитый автобус в девяностые

Это было довольно странно — совмещать в себе спортсмена-атлета, члена студенческой команды и эстета (причем другие спортсмены удивлялись, чего он водится с этими занудными интеллектуалами, а занудные интеллектуалы не могли понять, что он нашел в этих тупых, невежественных спортсменах). Однако Кизи прекрасно справлялся с этой двойственностью, подтверждая, что его не зря считали многообещающим и талантливым. Хотя с годами раздвоение все обострялось. Внутри самого Кизи всегда существовал конфликт между двумя людьми — простым человеком, воспитанным на лоне природы, и изощренным интеллектуалом. Это находило выход в его творчестве, например в раннем рассказе «Благородный спортсмен», и, что гораздо более важно, стало темой его второго романа «Порою нестерпимо хочется». Двое братьев Стамперов — один лесоруб, другой — интеллигент-невротик, стали зеркальным отражением его собственной личности. «Хотел бы я знать, кто из них более реален, — говорил Кизи в интервью, — грубоватый свободный лесоруб, прямолинейный и простодушный, полный примитивных суждений, приземленная часть меня, — или же его полная противоположность». Хотя здесь он пренебрежительно говорит о «противоположности», в действительности он обнаружил, как сложно ему зачастую бывает избавиться от аналитического склада ума, который он когда-то с таким усердием развивал.