Повелительница снов - Ирина Дедюхова

Втроем они размышляли о ее жизни, сравнивали с той, в которой они все трое были живыми людьми, воинами. Почему так изменился мир? В их времена с детства, с рождения человек знал свое место, предназначение, которому он верно следовал всю жизнь. В их времена нового бесполого коммунистического человека не воспитывали. Их воспитывали мужчинами, воинами. И в этом смысле никакого различия между дворцами и хижинами у них не было. В хижинах воспитывали мужчину и пахаря. Как воспитывали женщин, она, конечно, не помнила, но женщины получались просто замечательные! И города здесь какие-то странные, созданные только для гранитных идолов и проезда с работы до дому. Они хоть знают, для чего строились людьми города? Похоже, что они об этом забыли. А вот она и ее воины помнили, какое это счастье — ворваться в город после долгих скитаний без очага. Уж они-то там все эти социалистические обязательства за одну ночь перевыполняли! Странная жизнь наступила, что ни говори. Они ко всему относились в свое время совсем иначе, чем нынешние математики, к любви и ночному делу, конечно, тоже. Уж они графиков не чертили. Исайка частенько приводил в шатры и таких сопливых, которые вообще с трудом понимали, что от них хотят. Но каждой удавалось это растолковать так, что они сами бежали потом за обозом, а по ночам с молчаливым упорством лезли под их воловьи пологи.

И у них тоже были в те времена какие-то, на их взгляд, чисто мужские фантазии, которые почему-то были совершенно забыты этими, пишущими по ночам сложные формулы, живыми мужчинами. Например, ей припоминалось о существовании некого струнного женского квартета. Молодые красивые женщины с удивительным мастерством исполняли сложные старинные баллады. Их они брали в каждый поход. Ни одного вечера не обходилось без маленьких домашних концертов с последующими поэтическими оргиями. Они знали, что эти женщины пойдут за ними и в огонь, и в воду. Так и было во все времена.

Они искренне любили и своих жен, в которых ценили, прежде всего, образованность. Теперь мужчина отворачивался от умной женщины, брал какую по проще, предпочитая проходные варианты. Но ведь именно такие жены, какие были у них, могли сами создать чудо любви. Они умели не только поддержать, утешить в трудную минуту, но они украшали свою речь древней притчей, стихами давно ушедшего поэта, изречением мудреца. А в момент поражения, краха надежд, который мог настигнуть каждого воина, такая жена просила, чтобы он убил вначале ее, а только потом себя. Как можно было отказаться от такой? От желания покорить ее на своем ложе?

Для того чтобы взять такую женщину, надо было знать сложные, проникнутые самой изысканной эротикой, церемониалы. Да, это было не на каждый день, но их жены обиженными не были. Нет, они, в свое время, не пели о любви, они пели о походах, о жизни, о верности, о давно минувших грустных историях. Но они делали, творили свою любовь каждую ночь. А сейчас люди, не стесняясь, пели в каждой слагаемой ими песне о том, что в их время обсуждали только в вдвоем у дрожащего пламени масляного светильника. Но где же в жизни была эта их воспетая любовь?

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

— Ябс! Вставай! Вставай, говорю, негодяй! Вы зачем его так напоили? Ведь выборы же сегодня, кого-то там в Верховный Совет выбираем! О, Господи! Вставай, подонок, — теребила Варя бесчувственного Ябса. Возле нее сочувственно перетаптывались с ноги на ногу Копылов и Шикльгрубер, тоже студенты ее группы, жившие с Ябсом в одной комнате.

По доброй немецкой традиции в день выборов все кураторы групп вместе со старостами должны были явиться на избирательный участок до двенадцати часов дня и выполнить свой гражданский долг. Ябс был вообще-то старше Варвары на год, он держал с ней несколько покровительственную дистанцию, прикрывая ее на всех институтских мероприятиях, куда она неизменно опаздывала. Он уже показал себя великолепным организатором и стопроцентным арийцем на ноябрьской демонстрации, она так была в нем уверена! И вдруг — нате!

— Вчера, Варвара Анатольевна, день автодорожника был. Вот мы и выпили немножко… — заискивающим тоном произнес Копылов. При этом на Варвару потянуло таким амбре, что впору было закусывать.

— И Ябс? Он тоже налакался вместе с вами?

— А что он, не человек, что ли? — обиделся Копылов.

— У него глубоко личные причины, у него папа — автодорожник. Его теперь надо из чайника полить, мы всегда его из чайника поливаем, — подсказал Шикльгрубер.

— Вот что. Вы идите, Копылов, поднимайте остальных. Если все сейчас проголосуем в течение получаса, то я вам в буфете пиво куплю.

— Там не бывает.

— Это для тебя, Копылов, не бывает! Барменом-то наш студент работает. А для преподавателя инженерной геологии у студента-заочника все бывает. А если чего не окажется, так он живым из моей каменоломни не выйдет!

— Это мы мигом, Варвара Анатольевна! Сейчас мы в момент эту доярку изберем, Вы не переживайте! На пиво с бодуна все пойдут! Не обманите только, — сказал приободрившийся Копылов, натягивая вязаную кофту.

— Шикльгрубер, тащи чайник!

— Есть!

Ябс от воды зафыркал, приоткрыл было глаза, но их тут же затянула какая-то пленка, как у дохлой курицы, и он снова уронил голову на подушку.

— Шикльгрубер, немедленно снимите эту гадость, — указала Варя на плакат, написанный готическим шрифтом, висевший у старосты в изголовье кровати: "Каждый Ябс любит шнапс!"

— И это тоже снимите! — несколько поколебавшись, сказала Варя о ярком журнальном развороте, приколотом к двери. На нем совершенно голый немец прижимал к себе щуплую голенькую немочку, а немецкая надпись гласила: "Оhne Angst!" Парень был так красив, что она сама бы с удовольствием прижалась к нему без всякого страха.

— Умеют же там разлагаться со вкусом, в проклятом феэрге, — тоскливо произнесла она.

— Умеют… — понимающе поддакнул Шикльгрубер, снимая плакат.

Оставалось последнее средство, о котором ей рассказали более опытные группенфюреры. Варя набрала в легкие по больше воздуха и заорала страшным немецким голосом: "Штейн ауф! Швайн! Шнеллер! Их циле фон нумер драй! Айн, цвай…" На нумер драй Ябс уже качался на ногах.

— Помогите ему одеться, Шикльгрубер. Я жду вас внизу через пятнадцать минут.

— Есть!

К пиву у заочника нашелся вяленый лещ. Дурак дураком, а, похоже, тянул на крепкую четверку. Бутылки с «Жигулевским» ребята попрятали за пазухи и направились, было, к общежитию, но Ябс отстраненно, но твердо произнес: "Ферботтен!" В общежитии действительно было запрещено распитие спиртных напитков, и все разочарованно застыли на месте. Бесполезно было что-то доказывать Ябсу.