Похождения проклятых - Александр Трапезников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Потому что Сто лет одиночества все равно лучше, чем Двести лет вместе, — добавил Попов. Маша так и не успела ничего ответить, да она и думала-то совсем о другом, судя по выражению ее отсутствующего лица.
— А с кем ты только что разговаривала по телефону? — тихо спросил я.
— Не важно, — шепнула она.
— А я знаю.
— Ну и молчи тогда. Потом все объясню. Вы же все равно не хотите слушать.
Я, может быть, и хотел, но Алексей настолько увлекся застольной беседой, что его было сейчас не оторвать.
— А что такое любовь? Кому можно доверять? — спросил Пронский, подливая всем. — Не пустые ли это слова, из тех же сновидений. Жизнь только в провинции еще малость и сохранилась. Уж никак не в Москве.
— Вот вчера я наткнулся на одну забавную мысль из Шукасаптати, — ответил ему Артемов. — Есть такой древнеиндийский трактат.
— Постой, Слава, мы же вчера в военной студии пили? — засомневался Силкин.
— Это потом, а перед пьянкой я всегда умные книжки почитываю, вместо бутерброда с маслом. Так вот, в этом трактате сообразительный попугай говорит брамину: Нельзя доверять в пяти случаях: рекам, потому что они выходят из берегов; тварям с когтями и рогами, сами знаете почему; людям с оружием в руках — это нам с Силкиным, поскольку нас уже довели до ручки всей этой скотской жизнью, и особам царского рода. И те и другие более всего склонны к предательству. Что доказывает вся история человечества. А любовь — и той же Шукасаптати — это десять последовательных стадий, вот они: созерцание вначале, затем задумчивость, бессонница и отощание, потом нечистоплотность, отупение и потеря стыда, а в заключение — сумасшествие, обмороки и смерть. Так-то вот, Пронский.
— А ну-ка, почитай нам свое последнее стихотворение, — попросил Женя Шишкин.
— Я его уже в номер поставил, — добавил Воронцов.
И Артемов не стал упрямиться, сквозь гул и чад, не повышая голоса, но так, что даже Шавкута очнулся и приподнял со стола голову, он прочел, как рассказал историю:
Это было когда-то, а как будто вчера,Полюбила солдатаПрактикантка-сестра.
Он метался и бредил, и в бреду повторял: Мы с тобою уедем…А куда — не сказал.
Как-то так, между делом, объяснился он с ней — Ты мне нравишься в белом,Будь невестой моей…
И без слов, с полужеста, понимала она —Что такое невеста,Да почти что… жена!
Мир наполнился эхом, как пустынный вокзал,Он однажды уехал,А куда — не сказал…
И пошла по палате, ни жива ни мертва,В ярко-белом халатеПрактикантка-сестра.
И кричала в дежурке: Он не умер, он спит…И пила из мензуркиНеразбавленный спирт.
Невпопад и не к месту все твердила она: Что такое невеста?Да почти что… жена!
Он умолк, а в наступившей вдруг тишине было слышно, как где-то у кого-то слишком громко тикают часы-будильник. Или это только казалось? Или действительно время отсчитывало последние секунды и минуты?
— Да-а… Вот это невеста… — протянул Крупин со вздохом.
А Личутин лишь кашлянул-крякнул и почесал затылок, как истинный помор. Я же совершенно неожиданно обнаружил, что Маши рядом уже нет. На ее месте сидел другой прозаик — Трапезников.
4Алексей тоже только что заметил исчезновение своей невесты, но не был столь встревожен, как я. Меня же начали сразу грызть какие-то нехорошие предчувствия. Выждав минут десять, я отправился на ее поиски. Даже выглянул на улицу, где цепочкой бежали какие-то бойцы в камуфляже и полусферах, с короткоствольными автоматами в руках. Куда и зачем они бежали — мне было неинтересно. Так и не найдя Машу, я возвратился обратно. Трапезников держал для меня место. А стихи на сей раз читал Котюков:
Хозяин сдохнет, и собака сдохнет,И рухнет дом, и небо упадет,И сад, забытый за холмом, засохнет,Но будет жить последний идиот.
Он будет жить любовью без ответа,Смирять в крапиве бешеную плоть.Но лучше так, чем пустота без света,Но лучше так! Храни его Господь.
Я еще раньше слышал от него это стихотворение, и оно поражало меня своей апокалиптической глубиной. Артемов и Котиков — два лучших поэта сегодняшней России, возможно, последних. А Владимир Крупин вновь искренне выдохнул, протянул:
— Да-а… Вот это идиот… Уж лучше идиот, чем полная пустота.
— Один такой идиот водил сегодня крестный ход к Кремлю, — заметил Казначеев. — Аж из Шатуры. Некий Игорь Жмых, расстрига. С хоругвями и прочее. И знаете чем дело закончилось?
— Знаем, — отозвался Сегень. — Расстреляли из водометных пушек. Говорят, в давке многих затоптали. Изловить бы сейчас этого Жмыха да повесить на фонарном столбе.
— Теперь не найдешь, он свое дело выполнил, — сказал Кожедуб.
— Теперь уже, наверное, никого не найдешь, — добавил Трапезников. — Финиш. Все сволочи ищут, где бы зарыться поглубже. Все шоссе к аэропорту забито машинами, сам видел.
— А Рублевка горит, — подтвердил Зубавин. — И Барвиха тоже. Алексей наклонился ко мне и тихо спросил:
— Где Маша?
— Я ей не сторож, — в сердцах ответил я. — Сам проворонил, сам и ищи.
— И что делать будем?
— А не пора ли нам к Сергею Николаевичу? Маша туда дорогу знает, если что — придет.
Подождав еще некоторое время, мы, не сговариваясь, встали и незаметно покинули стол с русскими писателями. Если бы только они знали, из-за чего все это вокруг происходит!.. А так ли из-за того, о чем я в те минуты думал? Не знаю, не могу дать никакого ответа. Потому что он лежит вне сферы человеческого разума. За гранью слов и мыслей, в Области Таинственного.
…По мере того как мы приближались к дому Кожина, я все более и более ощущал какую-то неясную тревогу. Никогда еще у меня так не щемило сердце и не хватало дыхания. И дело тут, наверное, было не только в атмосферных явлениях (хотя воздуха в Москве было как в испорченной барокамере, страшный вакуум), а в чем-то ином. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, стали звонить, а потом и стучать в дверь. Никто не открывал.
— Может, уехал в свою библиотеку? — предположил Алексей.
Не ответив, я лишь пожал плечами. Лично у меня были гораздо худшие опасения. Нас могли выследить и… А куда исчезла Маша?
— Стучи и звони дальше, — сказал я. — А я попробую залезть в окно. У него пожарная лестница рядом с подоконником.
— А милиция?
— А ты ее видел где-нибудь? Сейчас никому ни до кого нет дела. Самое время для форточников.
— Сомневаюсь, чтобы ты пролез.
— В крайнем случае — выбью стекло.
Мне сейчас было уже наплевать на такие мелочи. Я обрел какую-то странную для себя, несвойственную решимость. Правда, нога все еще хромала, но это тоже не важно. Руки целы и голова на месте, остальное приложится. Оставив Алексею посох, я спустился вниз и вышел из подъезда. В окне Сергея Николаевича за плотными шторами угадывался свет лампы. Но это еще ни о чем не говорит, квартира могла быть действительно пуста. Или… с уже неживым хозяином. Гоня от себя эти мысли, я подошел к пожарной лестнице. Слишком высоко, не допрыгнуть. Да еще с такой болезной ногой. Для начала я стал бросать в окно камешки. Реакции никакой. Звать на помощь Алексея мне не хотелось. Мне почему-то казалось, что каждая минута на счету. Более того, взглянув на часы, я не поверил своим глазам: секундная стрелка скакала, как сумасшедшая, словно взбесилась! Но и на эту техническую странность я уже не стал обращать долгого внимания и доискиваться причин.
Я просто вышел на тротуар и нагло загородил дорогу двум крепко поддатым мужикам с довольно звериными рылами. Те, не ожидая подобного поведения от весьма хлипкого интеллигента, с интересом уставились на меня.
— Братаны! — сказал я. — Подкиньте меня вон на ту пожарную лестницу. Дам на водку.
— Водки у нас самих навалом, ее сейчас всюду завались, бесплатно. Нам развлечений не хватает, — ответил один из них. — А че тебе туда надо?
— В квартиру залезть.
— В свою или чужую?
Я понимал, что от моего ответа будет зависеть и их решение. Могут и оставшиеся кости переломать.
— В чужую, конечно, — правильно сказал я. — Грабануть надо.
— Это дело, — сочувственно закивали они. — Это мигом.
Они подхватили меня под руки, повели и легко подбросили до нижней металлической перекладины лестницы. Остальное было делом техники. Я подтянулся и полез дальше.
— Удачи тебе, браток! — услышал я их прощальный возглас.