Зов Ктулху (сборник) - Говард Лавкрафт

Мы располагали аэропланом, и мой сын Уингейт частенько поднимался на разные высоты, пытаясь обнаружить на песчано-каменистой почве следы каких-либо контуров, оставшихся от стен или складывающихся из разбросанных блоков. Результаты оказалась полностью отрицательными. Правда, иногда ему казалось, что он сумел обнаружить нечто существенное, но повторный пролет неминуемо ничего не давал – столь быстро менялись очертания холмов, состоявших из несомого ветром песка.

Впрочем, раз или два эти эфемерные образования успели странным и неприятным образом подействовать на меня. Они как будто бы складывались в очертания, жутким образом схожие с теми, которые я видел во снах или же знал из книг, но все-таки не мог припомнить, откуда мне известно о них. Нечто кошмарно знакомое чудилось всякий раз, когда я с опаской оглядывал безжизненный и невеселый ландшафт.

И к первой неделе июля оказалось, что эти пустынные края на северо-востоке Австралии рождают во мне весьма противоречивые чувства. Я испытывал ужас и любопытство, а еще – словно бы постоянно пытался припомнить нечто забытое.

Стараясь выбросить все это из головы, я перепробовал все психологические методы, но без успеха. Меня одолевала бессонница, и я был даже рад ей, потому что мог видеть меньше снов. Я взял себе в обычай подолгу бродить в одиночестве по пустыне в ночные часы и уходил из лагеря на север или северо-восток, куда настойчиво влекли меня все эти странные побуждения.

Иногда на прогулках мне случалось в буквальном смысле спотыкаться об утопающие в песке остатки древних блоков. Здесь, на поверхности, камни попадались реже, чем там, где мы начинали раскопки, но я был уверен – под песком их значительно больше. Местность сделалась не такой ровной, как у нашего лагеря, и господствующие ветры гнали по ней фантастические песчаные волны, которые там и сям открывали древние камни и снова прятали их.

Я чувствовал странную потребность поскорее перевести раскопки сюда и одновременно опасался того, что они могли бы открыть. Должно быть, мне становилось все хуже, но, к собственному прискорбию, я не мог этого заметить.

Только свидетельством скверного состояния нервов может послужить моя реакция на непонятную находку, сделанную мной во время одного из ночных странствий. Было это вечером 11 июля, когда луна озаряла таинственные холмы мертвенными лучами.

Зайдя дальше, чем мне приходилось прежде, я обнаружил огромный камень, явно отличавшийся от всех, что нам приходилось здесь видеть. Он едва выступал из песка, но я старательно очистил его собственными ладонями, после чего принялся внимательно изучать странный объект, помогая лучом собственного фонарика лунному свету.

В отличие от прочих каменных блоков этот был обработан ровно, и стороны квадратной плиты не обнаруживали ни вогнутостей, ни выпуклостей. Мне показалось, что вытесан он из темного базальта, совершенно непохожего на гранит, песчаник и бетонные блоки, с которыми мы уже привыкли иметь дело.

Тут я вскочил, словно подброшенный, повернулся и бегом припустил к лагерю. Бегство было совершенно иррациональным и бессознательным, и, только оказавшись возле собственной палатки, я полностью осознал, почему бегу. Я наконец понял: загадочный темный камень был связан – сны и книги свидетельствовали об этом – с предельным ужасом вековечных легенд.

Я увидел один из тех древних базальтовых блоков, к сооружениям из которых Великая Раса относилась с таким неподдельным трепетом. Из подобных ему были сложены высокие башни без окон, оставленные на земле порождениями мрака, что нашли себе пристанище в земных пропастях, некогда закрытых удерживавшими мощь могучих ветров огромными дверями, возле которых находилась неусыпная стража.

Всю ночь я не мог уснуть, но с приходом рассвета понял, что глупо пугаться каких-то сказок. Не испуг подобал здесь, но энтузиазм исследователя.

Пока не наступил полдень, я поведал остальным о своей находке и вместе с Дайером, Фрименом, Бойлем и сыном отправился разыскивать неведомый блок. Однако нас ждала неудача. Я не смог точно заметить местонахождение камня, и недавно поднявшийся ветер успел изменить очертания песчаных холмов.

Теперь я подхожу к критической и самой трудной части своего повествования, тем более трудной, что я не могу поручиться за ее истинность. Временами я чувствую весьма смущающую меня уверенность в том, что случившееся не было ни сном, ни иллюзией; именно это чувство и потрясающие последствия всей истории и заставляют меня браться за перо.

Мой сын, опытный психолог, во всех подробностях знающий все, что было со мной, будет главным судьей того, о чем я теперь должен рассказать.

Сперва хочу описать все обстоятельства – какими они представлялись нам. В ночь с 17 на 18 июля я рано возвратился в лагерь после ветреного дня, но не мог уснуть. Вскоре после одиннадцати я встал и, покоряясь странному притяжению, манившему меня на северо-восток, отправился на одну из привычных ночных прогулок. Выходя из лагеря, я встретил одного из членов экспедиции – австралийца-шахтера по фамилии Таппер, поздоровался с ним.

Недавно миновавшая полнолуние луна светила с ясного неба и заливала древние пески мертвенным белым светом, казавшимся мне тогда безгранично мерзким. Ветер утих – не менее чем на пять часов, – так засвидетельствовал Таппер и прочие, кто заметил тогда мой удалявшийся силуэт на фоне залитых нездоровой бледностью таинственных холмов.

Вновь ожил он ночью, около 3:30, когда яростный шквал вдруг обрушился на лагерь, разбудил всех и повалил три палатки. На небе не было даже облачка, и прокаленная луна по-прежнему заливала пустыню больным своим светом. Устанавливая шатры на место, все заметили, что меня нет в лагере, но, зная про частые ночные отлучки, никто не встревожился. Тем не менее трое австралийцев уверяли: в воздухе сгущается нечто зловещее.

Маккензи постарался убедить профессора Фриборна в том, что страхи эти порождены сказками чернокожих – искусной тканью зловещего мифа, объяснявшего причины сильнейших ветров, изредка с ясного неба обрушивающихся на здешние пески. Такие ветры, шептали предания, дуют из огромных подземных хижин, где творится ужасное; подобных шквалов не бывает там, где на песке нет огромных камней с отметинами. К четырем ветер утих, изменив вид и расположение песчаных холмов.

Около пяти, когда одутловатая нездоровая луна опустилась к самому горизонту, я вернулся в лагерь – без шляпы и электрического фонарика, в лохмотьях, исцарапанный, ни кровинки в лице. Почти все возвратились ко сну, лишь профессор Дайер курил трубку перед палаткой. Увидев меня таким потрясенным, движущимся почти автоматически, он позвал доктора Бойля, и вдвоем они сумели устроить меня на ложе. Разбуженный возней сын вскоре присоединился к ним, и втроем они попытались заставить меня полежать и уснуть.

Но сон не шел ко мне. Психологическое состояние мое было весьма необычным – подобного мне еще не приходилось испытывать. Через какое-то время я принялся говорить, нервно и замысловато объясняя свое состояние.

Я рассказал всем, что почувствовал усталость и решил подремать на песке. Тут, как я утверждал, мне привиделся сон, куда более жуткий, чем все посещавшие меня прежде. Потом неожиданный ветер разбудил меня, и нервы мои не выдержали. Я бежал в панике, то и дело спотыкаясь о выступающие из песка камни и падая. Спал я, должно быть, долго, что и было причиной продолжительного отсутствия.

О том, что на деле со мной могло случиться нечто иное, я не проговорился ни словом, обнаружив огромный самоконтроль. Но намекнул, что планирую пересмотреть всю работу экспедиции и настоятельно советую прекратить все работы на северо-востоке.

Аргументация моя была достаточно слабой: я говорил, что блоков там немного, что не нужно оскорблять чувства суеверных шахтеров, опасался возможного прекращения финансирования со стороны колледжа, говорил о других неверных или абсолютно не относящихся к делу предметах. Естественно, мои новоявленные пожелания не удостоились внимания даже моего собственного сына, явно обеспокоенного ухудшением моего состояния.

Наутро я был на ногах, но провел целый день в лагере, стараясь не подходить к раскопкам. Потом объявил, что, опасаясь за собственное здоровье, решил немедленно возвратиться домой. И сын обещал доставить меня на самолете в Перт, за тысячу миль к юго-востоку, сразу как только завершит воздушное обследование той области, которую я предлагал оставить в покое.

Все-таки, думалось мне, если то, что я видел вчера, можно еще заметить, придется предупредить всех, даже рискуя показаться смешным. Можно было предполагать, что знакомые с местными сказаниями шахтеры поддержат меня. Чтобы подбодрить меня, сын тем же утром облетел все места, где я мог побывать ночью. Однако ему не удалось заметить ничего обнаруженного мною.