Эмир Кустурица. Автобиография - Эмир Кустурица

Мое возвращение на родину все больше усложнялось. И дело не в страхе. Здесь оказалась задействована уже психология. Если бы я вернулся в Сараево, мне пришлось бы претерпеть изменения, к которым я не был готов.

Поскольку я не мог сесть на самолет до Сараева, я попытался представить, что было бы, если бы я все же приехал туда неожиданно для всех. Пожалуй, мне пришлось бы водрузить на плечи новую голову, сняв прежнюю, завернув ее в газету и бросив в Миляцку. Только с этой новой головой я смог бы наплевать на все, о чем думал и во что верил, на все, о чем говорил. На все, что мне оставил в наследство мой отец! Но эта новая голова так и не смогла бы прижиться, даже в случае успешной хирургической операции. Трагедия в том, что она продолжала бы искать старую голову, которая, славясь невероятным упрямством, попросила бы свою сестру не принимать суждения, навязанные войной, поскольку они не дают исчерпывающего объяснения происходящему. А ведь конечная цель — поверить в то, что ты понял. И если доверять только своим чувствам, вряд ли из этого что-нибудь получится. Поэтому старая голова начала бы упрямиться. Она бы никогда не позволила своей сестре забыть причины, которые привели к этой войне, невзирая на всю их жестокость. И новая голова принялась бы кричать, рассказывать повсюду то, о чем в смутные времена следует молчать, и тем самым подписала бы себе смертный приговор. Одна голова погибла бы оттого, что ее вынудили измениться, другая — потому, что осталась бы под влиянием своей сестры.

По этим, а также по многим другим причинам, которые не так просто объяснить, я не поехал в Сараево. Прошлое мне виделось таким, каким я показывал его в своих фильмах. «Международное сообщество» со своим абстрактным гуманизмом мне совершенно не нравилось. Не говоря уже о нашем местном хамстве, пример которого я сейчас приведу.

Как-то Сенка показала мне рапорт, который получила от моей кузины, Дуни Нуманкадич. Этот документ свидетельствовал о том, как некий высокий чин военной полиции Боснии и Герцеговины ворвался вместе с несколькими полицейскими в квартиру моего отца, Мурата Кустурицы, на улице Каты Говорусич. В печной трубе он нашел бомбу, которую, следуя рапорту, «спрятал террорист Мурат Кустурица». Соседка Родич подписала этот документ в качестве свидетеля.

— Чем же они ее так запугали, бедняжку, что она согласилась подписать эту чудовищную ложь?! — воскликнула Сенка.

На самом деле борцы за независимую Боснию и Герцеговину помимо защиты города занимались другой, более доходной деятельностью.

— Мерзавцы! В этой трубе я хранила две с половиной тысячи долларов, которые ты дал мне, когда мы уезжали домой из Соединенных Штатов, — впоследствии призналась мне Сенка.

Когда я привез Сенку из Герцег-Нови в Париж, мы установили спутниковую антенну и смотрели новости со всего мира. Для нас это было важнее еды. Внимательно слушая передачи, идущие по каналам всех стран, я видел различные интерпретации одних и тех же событий, и тогда я понял, что Гитлеру для окончательной победы его преступной политики не хватало лишь телевидения. Никто не смог бы его одолеть, если бы у него были свои собственные телеканалы!

На деньги, полученные от «Аризонской мечты», мы купили дом в Нормандии. Перед нами больше не стояло дилеммы: Соединенные Штаты остались в прошлом, а с Сараевом мы попрощались навсегда. Думаю, мы все равно пришли бы к этому, даже если бы не было войны. Крупные проекты требуют радикального изменения образа жизни, привычек. Если вы хоть раз попробовали японскую кухню и ваши финансовые ресурсы находятся далеко от вашего родного города, даже аромат жареных котлет не сможет заставить вас вернуться назад.

Большой нормандский дом был увеличенной копией нашего домика в Высоко. С той лишь разницей, что первый по сравнению со вторым был настоящим жилищем, в полном смысле этого слова. Если бы Мурат был жив, он бы наверняка с гордостью показывал всем пенсионерам Герцег-Нови фотоснимки, запечатлевшие размеры и количество комнат новых владений семьи его сына.

В этом доме Майя довела до совершенства свое врожденное чувство обустройства жизненного пространства. Постепенно она отмела все стили и создала свой собственный.

— It feels good, like if I was in Visoko[97], — заявил Джонни Депп, когда впервые вошел в этот дом.

В итоге в нашем нормандском жилище стало так приятно находиться, что, когда мы долгое время сидели, глядя в окно, никакой потребности в разговоре не испытывали. Мы в буквальном смысле погружались в возвышенные ощущения. Джонни Депп чувствовал это очень хорошо. Когда мы уехали в Черногорию, в уютной обстановке этого дома была зачата Лили-Роз, дочь Джонни и Ванессы. И я стал крестным отцом этого ребенка.

Предметы, расставленные с невероятным мастерством в разных комнатах дома, располагались по отношению друг к другу как совершенный монтаж кадров в киноэпизоде: когда они плотно пригнаны один к другому и ничто не может изменить их порядок. Скомпонованные рукой Майи, своим цветом, формой и расположением они точно передавали ее стиль, который постепенно зарождался на наших глазах, устраняя стереотипный декор гостиничных номеров, поблекших, холодных и негостеприимных, в которых, кстати говоря, я провел большую часть своей жизни. Когда-то в Белграде гостиничный номер представлял собой идеальную обстановку для жизни. Все это делалось для того, чтобы посетители могли восторженно повторять: «Роскошно, роскошно!», что зачастую меня раздражало.

Талант Майи проявлялся в ее особой манере добавлять в ранее существовавшую обстановку предметы, которые она откапывала бог весь где, необязательно дорогие, часто даже совсем дешевые. И все это она «приправляла» какой-нибудь одной деталью, цена которой была непомерной. Таким образом она освежала наше жизненное пространство. То же самое она проделывала и с одеждой. Частенько в самых обычных супермаркетах она покупала себе дешевое платье, сидящее на ней как влитое. И разумеется, при этом она обувала самые дорогие туфли и брала с собой сумочку, купленную за баснословные деньги. Она это просто обожала, напоминая тем самым своего отца. Судья, признанный лучшим экспертом по гражданскому праву, много лет работал в департаменте за скромную зарплату, но на отложенные сбережения покупал себе самые дорогие фотоаппараты. Мисо Мандич с огромным уважением относился к совершенной немецкой технологии. Несмотря на то что он был узником концлагерей усташей и нацистов, он никогда не отзывался плохо о немцах. Об усташах он вообще избегал говорить.