«Горячие» точки. Геополитика, кризис и будущее мира - Джордж Фридман

Конечно, мусульмане всегда жили на северном берегу Средиземного моря. Самые очевидные примеры этого — Турция и Босния; Болгария имеет значительное мусульманское население. Однако волны миграции в последнее время серьезно отличаются по своему характеру от исторического заселения Европы мусульманами. Во-первых, массовость иммиграции. Во-вторых, география расселения мигрантов. Если такие города, как Барселона и Марсель, веками имели мусульманские общины, то сейчас мусульмане, причем не только средиземноморские, оседают в Лондоне, Брюсселе, Франкфурте, других североевропейских городах, которые ранее не встречались с такой массовой иммиграцией. Третья особенность — скорость, с которой растет мусульманское население Европы в результате миграционных процессов, начавшихся в шестидесятые годы.

Важно отметить, что волны миграции пришли в те страны, где общество не было готово принять иммигрантов в таких количествах, в первую очередь с точки зрения интеграции их в свою культуру и образ жизни. Неспособность некоторых европейских наций справиться с такими массами переселенцев имеет корни в природе политических режимов. Как об этом говорилось ранее, образование европейских национальных государств во многом происходило на основе чувства общей судьбы, которое вытекало из общности истории, языка и культуры. Вы были рождены венгром или испанцем. Вы имеете право получить гражданство другой страны, но натурализация, превращение в венгра или испанца в полном смысле этих слов через юридические процедуры противоречит самой сути понятия нации как сообщества людей с общностью крови или хотя бы общностью места рождения.

Европа старается решить эту проблему через мультикультурализм. Будучи не в силах в полном смысле превратить своих новых граждан в немцев или шведов и крайне не желая возвращаться к расизму, европейцы попытались принять мигрантов как граждан своих стран, одновременно признавая, что они не смогут в полной мере разделить культуру коренного населения. Но доктрина мультикультурализма предполагает, что иммигранты не только могут, имеют право оставаться отличными от традиционного общества, но даже и то, что их культура, менталитет и образ жизни, принесенные ими с собой, должны иметь равное право на существование с культурой, менталитетом и образом жизни, исторически присущими народам принявших их европейских стран. Конечно, на практике существует большая дистанция между декларациями и реальной жизнью. Идеи мультикультурализма отнюдь не так просто завоевывают умы рядовых европейцев.

Мультикультурализм и иммиграция сталкиваются еще с одним вызовом. Европа перенаселена. В отличие, например, от Соединенных Штатов, она физически не имеет столько пространства, чтобы принять миллионы переселенцев, по крайней мере на постоянной основе. Даже при постепенно и медленно сокращающемся естественным образом населении поворотом тенденции к его росту за счет иммиграции трудно управлять — особенно в самых благополучных странах. Доктрина мультикультурализма рождает реакцию в виде роста сепаратизма. Общность культуры ведет к желанию жить в окружении «своих». Принимая во внимание экономическое положение подавляющего большинства мигрантов (по всему миру), в мультикультурализме оказывается заложенной неминуемая сегрегация (если можно употребить тут такой сильный термин), вытекающая из стремления всех групп мигрантов жить среди своих. Поэтому почти повсеместно мусульманские иммигранты оказываются живущими в убогих и стесненных условиях. По всему Парижу разбросаны высотные жилые дома, ставшие пристанищем для тысяч мусульман и отделяющие одновременно их от французов, которые живут повсюду.

Кстати, и Соединенные Штаты не так далеко ушли от этого, правда, за исключением одной важной детали. В США вы вправе сохранять свои культурные особенности, но если вам не удастся принять и приспособиться к неким средним американским культурным и языковым нормам, то вы все время будете чувствовать себя в значительно мере исключенным из общества. Принимая эти нормы, вы получаете полный доступ к жизни, такой же, как у всякого американца. Ценой этого является в значительной степени отказ от своей первоначальной идентичности, за исключением, может быть, каких-то специфических блюд по выходным. Это — высокая цена, но не существует никаких формальных барьеров для того, чтобы стать американцем. В Европе дело с этим обстоит сложнее. Европейская культура богаче американской и является более древней и сложной. Для иммигранта стать, например, французом значительно труднее, чем американцем.

Мои родители очень любили довоенную Венгрию, но для меня так и не стала своей мысль о том, что они являются венграми. В конце концов, они были евреями, это значило многое, несмотря на то, насколько они впитали венгерскую культуру и образ жизни. Когда мы приехали в Соединенные Штаты, я был полон решимости быть настоящим американцем. Было только одно препятствие — я бросал бейсбольный мяч так же, как маленькая девочка, если цитировать моих одноклассников. Я приложил много сил, чтобы исправить этот недостаток. По достижении успеха меня приняли как своего. Когда я поступил в Корнелльский университет, я почувствовал некое отчуждение, но не потому, что я был евреем — там их было много. Причиной был мой акцент, или говор, который с головой выдавал то, что я приехал из неблагополучных районов Бронкса. А также то, что мои манеры более соответствовали поведению на школьном дворе опять же в Бронксе. Это было излечимо. В то время вокруг было много других иммигрантов, на которых можно было смотреть свысока. Конечно, в Штатах существовал антисемитизм, но он был слабым и фундаментально отличался от европейского. В Европе чужак оставался чужаком из-за того, что он был рожден на чужбине, а не из-за его плохих манер.

Нацистский антисемитизм был доведением европейского антисемитизма до абсурда — факт рождения перешел в факт чистоты крови, а нечистая кровь означала неизлечимую болезнь. До сих пор европейцы так и не могут воспринимать приезжих как своих. Мусульмане в Европе сейчас имеют примерно такие же ощущения, какие веками имели евреи. Европа справится с приезжими, если их будет не слишком много. Но в прошлом она не выдержала массового переселения «ост-юден»[66], евреев с востока, которые в девятнадцатом веке в больших количествах пришли в Европу. Точно так же она не выдерживает натиск волн мусульманских переселенцев, которые пошли по пути тех евреев в последние годы и десятилетия. Это не является проблемой богатых европейцев, которые могут изолировать себя от низших классов любого рода. Это — серьезная проблема для низшего среднего класса и для малообеспеченных слоев коренного населения, которым невозможно просто игнорировать присутствие чужаков рядом с собой и которые испытывают чувство негодования от давления, которое эти чужаки оказывают на их повседневную жизнь. Именно в этих местах возникает серьезная общественная напряженность. Мультикультурализм предполагает, что дискуссия между приезжими и местными должна выйти на некоторый общественно признанный уровень. Но радикальные культурные различия ощущаются большинством европейцев, чувствующих себя незащищенными от чужаков, в то время как либеральные законы, направленные на защиту идентичности и прав на сохранение различий, принимаются в основном теми, кто, скорее всего, вряд ли ощутит воздействие этих различий непосредственно на примере своей личной жизни.

Более откровенно о европейском взгляде на описываемую проблему говорится в экспозиции Городского музея Трира в Германии. Там присутствует небольшая секция, посвященная космополитическому характеру города и показывающая, как много различных национальностей вмещал он в себя. В одном небольшом шкафу собраны артефакты из жизни евреев и мусульман. Присутствие русских или итальянцев в Трире — это одно, им в музее отводятся отдельные места. Но для музейного куратора влияние евреев и мусульман на городскую жизнь имеет общие черты, я уверен, что это было сделано не злонамеренно. Трир — католический город с глубоко религиозным населением, значительно более религиозным, чем в других частях Германии. Постеры на стенах домов и окнах рассказывают о религиозных событиях и праздниках. Вполне справедливо Трир считает, что евреи и мусульмане не являются христианами, это — общее их свойство, которое разделяет их со всеми остальными национальными и этническими группами космополитического города. То, что евреи и мусульмане жили тут в разные времена, что у них была совершенно различная судьба, не является первичным признаком, по которым разделена экспозиция.

Современная Европа становится все более светской. Регулярное посещение храмов различных религий и верований становится редким явлением во всех странах. Опросы показывают, что европейцы относятся к религии все более или более индифферентно, иногда даже враждебно. Перед Второй мировой войной евреи были частью этого секуляризма, это не является более предметом какого-либо спора. Мусульмане, напротив, очень религиозны. Возможно, такое утверждение не носит универсальный характер, но оно истинно в достаточной мере, чтобы считать мусульманские общины в какой-то мере оппозицией секуляризации Европы. Франция, например, запретила ношение хиджаба мусульманскими женщинами в общественных местах. Запрет объяснялся мерами безопасности, но мусульмане восприняли это как попытку контроля за публичным выражением своей религиозной принадлежности.