Путешествие в молодость, или Время красной морошки - Юрий Рытхэу

Пахло детством.

Вокруг невидимых стен лежали большие камни, которые когда-то держали моржовые кожи, крышу яранги.

Анахак присел на один из камней и посмотрел на море.

Волна еще была мелкая, но к вечеру ветер наберет силу — и море обрушится на галечный берег тяжелыми, холодными валами.

Далеко на мысу виднелись причудливые антенны полярной станции. В детстве таких не было. Были другие — высокие и простые. А эти какие-то колючие.

Почему-то хотелось заплакать, как в детстве, и услышать ласковый голос матери.

Но голоса матери нет, как нет вот этих яранг. Мать похоронена на кладбище в Анадыре, в окружном центре. Она умерла в больнице, и Анахак, тогда еще студент Анадырского педагогического училища, хоронил ее с земляком Пиура, который сейчас где-то в Ленинграде, в аспирантуре. Отец из-за погоды не смог приехать. Анахак и Пиура сидели в бортовой машине, держась за обитый красным ситцем гроб, и оба плакали, не стыдясь слез. Смерть напомнила им родину. Не ту, где они теперь жили, а вот эту косу и соленый ветер над ярангами.

Мать перед смертью вспоминала косу, мыс, птичьи стаи, пролетающие над ярангами, вечную музыку морского прибоя и моржовое лежбище… Да, Моржовое лежбище вон за тем поворотом.

Анахак встал и посмотрел туда. Словно что-то толкнуло его изнутри, и он зашагал вперед, отворачивая лицо от секущего холодного ветра.

Прежде в эту пору в Уназике всегда было тихо: моржи подходили к берегу, и резкий звук или шум мог отпугнуть их.

Поначалу на берег вылезали моржи-разведчики, огромные, часто с обломанными клыками. Они долго купались в прибойной пене, потом нехотя, осторожно выбирались на гальку, зорко поглядывая вокруг. Через какое-то время к ним присоединялись другие животные, и последними вылезали на умятую гальку моржихи с молодняком.

В селении в это время разговаривали вполголоса; — даже в школе не звенел возвещающий перерыв звонок.

Люди ждали, пока лежбище не заполнялось моржами так, что рев стада долетал до яранг. Те животные, кому не досталось места на пляже, лезли прямо поверх других, дрались за каждый клочок суши, ломая друг другу длинные белые бивни.

Наблюдатель — обычно человек пожилой, но сохранивший зоркость — с рассвета до заката сидел на возвышенности и смотрел за лежбищем. Иногда к нему присоединялись старики. Они и решали, когда бить моржа.

Это был воистину священный праздник. К нему готовились загодя. Тайком от секретаря парткома в одной из яранг совершалось священное действо. Приносились жертвы морским богам.

Маленький Анахак, дрожа от ночной предзимней стужи, стоял поодаль со своими сверстниками и молча наблюдал. Иногда он видел возле школы маячившую фигуру русской учительницы. Она утверждала на уроках, что бога нет. Анахак с ней соглашался. Также она говорила, что нет и множества богов, которым поклонялись когда-то жители Уназика и окрестных эскимосских селений. И с этим Анахак тоже был согласен.

Однако здесь, на берегу моря, он чувствовал, что есть нечто или некто, где-то там, далеко, за темным пологом, укрывавшим морскую даль, кипевшую моржами, тюленями, огромными морскими великанами-китами.

Уже потом, в Анадыре, читая книги, Анахак стал понимать, что в действиях его земляков было совсем не слепое поклонение неведомым и невидимым богам. Это было поклонение природе, которое на родном языке называлось торжественно и просто — Внешние силы. Причем эти Внешние силы действовали и в самом человеке. И перед трудным и торжественным актом заклания моржей на лежбище охотник обращался больше к себе самому, к своему нутру, к глубинным истокам своей души. Ибо заклание моржей требовало и высоких душевных сил, который придают твердость руке, держащей копье.

Анахак уезжал в Анадырь, в педучилище поздней осенью, когда снова вылезали моржи. — Их уже не было так много, как раньше: в море вели интенсивный промысел специальные суда Приморского морзверкомбината. Это название звучало зловеще. Главным для таких добытчиков был моржовый жир, кожа и бивни. Остальное просто выкидывалось в море, и иногда на уназикскую косу после шторма выбрасывало уродливые ободранные туши. Обычно уназикцы пользовались дарами моря. Но эти трупы почему-то не радовали людей, и их старались обходить стороной, не приближаясь к ним.

Скудело с годами Уназикское лежбище, все меньше приходило моржей к древнему галечному пляжу.

О том, что случилось после, Анахак узнал из письма отца. В ту осень лежбище было скудное. Даже долгое моление Внешним Силам не помогло… Склонялись даже к тому, чтобы моржа вовсе не бить, а вместо этого зимой заняться нерпичьим промыслом, используя древний способ — ременную сеть.

Но на моржа, как оказалось, сверху был спущен план. Полагалось добыть определенное количество туш.

В тот год наблюдателем был отец Анахака. С наступлением темноты он покидал место на возвышении, а с утренней зарей снова отправлялся на дежурство, неся на груди старый морской бинокль, подарок полярного капитана.

Отец проснулся среди ночи от смутного беспокойства. В тишине, которая на берегу моря всегда относительна, ибо здесь слышен и шум прибоя, и редкие вскрики чего-то испугавшихся птиц, и, главное, отдаленный, глухой шум моржового лежбища, он вдруг услыхал пронзительный гудок сирены.

Сон отлетел мгновенно, и Амтын тотчас выскочил из яранги.

Из морской темноты в сторону лежбища двигалось какое-то судно, время от времени испуская пронзительный звук.

Сердце Амтына едва но лопнуло, он отчетливо это почувствовал, и ноги отказались повиноваться. Так он стоял, не в силах двинуться с места, а из яранг уже выходили люди и бежали к берегу, пытаясь криком отогнать судно.

Это была одна из промысловых шхун, которые считали свою добычу на «хоровины» — снятые вместе со слоем жира моржовые кожи.

В медленно наступающем рассвете обозначились очертания корабля. Загремели выстрелы, и моржи, давя друг друга, устремились от галечного пляжа. Выстрелы смешивались с громким моржовым хрюканьем, в котором слышалось отчаяние и недоумение.

Когда поднялось позднее осеннее солнце, на лежбище уже было пусто: корабельные стрелки били моржа в воде, тут же вылавливали и поднимали туши лебедкой на палубу. С палубы в море текла кровь, и судно плыло в красной воде, окрашенной кровью и блеском утренних лучен солнца.

Как писал Амтын, капитан потом понес наказание. Очень строгое наказание. Но от этого не стало легче жителям Уназика; моржи больше не возвращались на лежбище, навсегда оставив свой любимый студеный пляж.

Анахак читал письмо и представлял себе пустынное море, пустой берег, и жгучая тоска разливалась по сердцу.

Почему-то даже не было гнева на капитана, расстрелявшего древнее лежбище. Быть может, и он имел план, который надо было во что бы то ни стало выполнить…

После окончания педучилища Анахак в числе лучших студентов должен был поехать в Ленинград, в педагогический институт имени Герцена, но за четыре года он так истосковался но Уназику, что попросился в родную школу.

В конце пятидесятых годов кому-то вдруг пришло в голову, что эскимосский и чукотский язык достаточно послужили людям и пора отказаться от них. К счастью, это продолжалось недолго. Но выпуск учебников прекратили, в детском садике наказали нянечку за то, что пыталась говорить с малышами на их родном языке.

Анахак все эти годы доказывал, что родной язык — это как бы лицо народа, его история, прошлое, настоящее и будущее. К счастью, именно в это время на конференцию по изучению преподавания северных языков в Канаду съездил одни из ответственных областных начальников. Оттуда он вернулся несколько смущенный и отменил часть своих прежних распоряжений.

Но Анахак уже ушел из школы. Уназик переселяли в бухту Тасик. На общем собрании жителей селения председатель райисполкома, худая, с низким голосом женщина, секретарь райкома, такой же худой человек, словно оба были близкими родственниками, обрисовали будущее нового села. Близко вода. Сколько хочешь пресной воды, и можно даже провести водопровод. Бухта со всех сторон защищена, и пароход с товарами можно выгружать без помех. Главное же — близкое соседство районного центра: есть даже грунтовая дорога, по которой за полчаса на «газике» можно доехать до любого из четырех магазинов. Почему-то они упирали именно на магазины. Предполагалось построить большую звероферму, на которой будет занято большинство людей.

— Ни надо больше ходить в тундру на охоту! — соблазнял секретарь райкома. — Пушнину выращиваете у себя под боком, а когда приходит время — забиваете. Корм будет привозить китобоец «Звездный».

Анахак вспомнил, что именно так назывался корабль, распугавший лежбище.

— Скажите, а в бухте есть зверь? — спросил кто то из охотников.

— Бухта очень красивая, — заверил секретарь, — не может быть, чтобы туда не заходили нерпы и моржи.