Написано кровью - Грэм Кэролайн

— В таком случае я должен поговорить с Линдси. Уговорить ее поехать домой.

— У вас пять минут, — ответил Барнаби и подумал, совсем как Трой чуть раньше: «Слава богу, что она Линдси, а не Барбара», — но боюсь, мы не можем позволить вам говорить наедине.

— Почему это, черт возьми?

— Таковы правила.

— Никогда о таком не слышал! Я буду жаловаться. На самом высоком уровне.

— Разумеется. Но думаю, выясните, что наши требования абсолютно законны.

Когда Дженнингс вернулся — гораздо позже, чем через пять минут, — вид у него был несчастный и расстроенный. Барнаби снова включил магнитофон, но ему стоило немалых усилий вернуть Дженнингса к делу Хедли. Когда Макса спросили, настаивает ли он на присутствии его адвоката, он вообще не отреагировал. Пришлось повторить.

— Нет, спасибо. В выходные и праздники я плачу ему полторы сотни в час.

И первым делом Барнаби задал вопрос, который должен был вызвать шок:

— Скажите, мистер Дженнингс, вы встречались с Джеральдом Хедли до вечера прошлого понедельника?

— Что? Я не совсем вас… — Все он понял. Все прекрасно расслышал.

Барнаби не сводил глаз с лица подозреваемого, наблюдал, как тот старается выиграть время, как вибрирует его мозг, пытаясь сделать выбор между признанием и отрицанием. «Почему старый тормоз все отказывался уходить домой? Может, Джеральд попросил его не уходить? Если да, то как он это объяснил ему? Полиция наверняка уже говорила с Сент-Джоном. Что он им рассказал? А может быть, осталось письмо или что-нибудь другое в бумагах убитого, например дневник, из которого ясно, что мы с ним как-то были связаны? Лучше не рисковать».

— Да, я знал его. Очень мало. Мы познакомились несколько лет назад.

— Может быть, именно поэтому вы и приняли приглашение?

— Отчасти. Думаю, мне было любопытно, как у него все сложилось. У такого человека, как он.

— Поэтому вы и постарались задержаться дольше остальных? Чтобы вспомнить старые времена?

— Да.

— А вовсе не затем, как сказали ранее, чтобы поговорить о писательстве?

— И поэтому тоже. В конце концов, мы оба имели к этому отношение.

— В разной степени.

Макс Дженнингс пожал плечами:

— И все же мы оба писали.

— Похоже, вам было непросто улучить момент для разговора.

— Что вы хотите этим сказать?

— Насколько мне известно, вы задержались дольше большинства гостей, потом симулировали уход, а после при помощи нехитрой уловки вернулись обратно, избавившись от спутника.

— Что за книжная чепуха! Я забыл перчатки.

— Понятно. Но зачем вам потребовалось, войдя, запирать дверь на засов?

— Я этого не делал.

— И если вы вернулись только для того, чтобы забрать забытую вещь, почему спустя час все еще были там?

— Мы разговорились. Такой ответ подходит?

— О прошлом?

— В основном.

— Мистер Хедли расстроился?

— Не понимаю…

— Я сформулирую яснее. — Барнаби наклонился вперед, поставив локти на стол и придвинув свое лицо ближе к лицу Дженнингса: — Вы довели его до слез?

Макс Дженнингс сначала смотрел на Барнаби, потом чуть не свернул себе шею, чтобы взглянуть на Троя. Он переводил взгляд с одного полицейского на другого, изо всех сил стараясь изобразить, что совершенно ошеломлен таким нелепым обвинением. Но не ответил он ни слова, а глаза его блестели, и в них читалась крайняя обеспокоенность.

Они начали допрашивать Дженнингса всерьез. Включились оба, и ритм был задан жесткий и безжалостный:

— Почему вам потребовалось во что бы то ни стало остаться с Хедли наедине?

— Почему убитый боялся вас?

— Он не…

— Он так боялся, что умолял Сент-Джона ни под каким видом не уходить из его дома, пока вы там.

— Все отмечали, что он был очень напряжен.

— Что он не проронил ни слова.

— Что он был взведен…

— Как часовая пружина…

— Он пил.

— Вряд ли вы вправе обвинить меня…

— Зачем вы солгали о времени вашего возвращения домой?

— Я не лгал. Я ошибся…

— Зачем вы солгали о том, что едете в Финляндию?

— Я объяснял уже…

— Когда вы узнали, что дом, якобы принадлежащий друзьям вашей любовницы, будет свободен?

— Точные даты, мистер Дженнингс. Когда вы об этом узнали?

— Некоторое время назад.

— Какое время?

— Пару месяцев назад.

— До того, как приняли приглашение Хедли?

— Ну… да.

— Удобно.

— Что вы хотите этим сказать?

— Иметь возможность вот так вдруг исчезнуть.

— Сразу после убийства.

— Удачно домик подвернулся…

— Очень удачно…

— Зачем вы взяли всю одежду, в которой были в тот вечер, с собой?

— В этом костюме мне удобно. Я часто надеваю его.

— Что стало с коричневым чемоданом?

— С коричневым…

— Принадлежавшим Хедли.

— Его не оказалось на месте. Его нет и среди ваших вещей.

— Да почему он должен быть среди моих…

— Где он, мистер Дженнингс?

— Избавились от него по дороге в Хитроу?

— Что вы взяли из ящиков комода?

— Не помню я никакого комода…

— В спальне.

— Не был я ни в какой спальне.

— Вы в этом уверены?

— Я вообще не поднимался наверх.

— Почему вы не связались с полицией, раз знали о том, что Хедли убит?

— Да не знал я!

— Это вы говорите, — сказал Трой. — Ваша подруга, возможно, совсем другое запоет.

— Боже мой! — Дженнингс гневно вскочил, как будто на него накинулись с кулаками. — Если с ней кто-нибудь попробует обращаться так, как со мной сейчас, я сверну ему шею!

— Сядьте.

— А мне больше нравится стоять. Полагаю, я имею право стоять, если я хочу? — Он некоторое время сверкал глазами на полицейских и отчаянно размахивал руками. Потом сел, до странности напряженно, на самый кончик стула, как будто подчеркивая временный характер своего пребывания здесь.

— Поставьте себя на наше место, мистер Дженнингс, — произнес старший инспектор, и хотя слова его можно было истолковать как примирительные, в голосе не звучали мирные нотки. Интонация была ровная и холодная. — Известно, что Хедли боялся вас. Боялся до такой степени, что попросил защиты, пусть и у человека слишком слабого, чтобы его защитить. Несмотря на это — и благодаря вашим уловкам, — он все-таки попадает в положение, которого всеми силами стремился избежать. На следующее утро его находят мертвым, а вы — последний, кто видел его живым, — исчезаете. Предварительно солгав жене о том, куда направляетесь. По какому-то уж очень прихотливому совпадению вы оказываетесь в коттедже у черта на куличках, и коттедж, видите ли, отрезан от всего окружающего мира. Послушайте, вы действительно думаете, что мы вчера родились?

Дженнингс молча выслушал это бесстрастное подведение итогов и некоторое время молчал. Потом заговорил, нервно и как-то неуверенно:

— Да, я понимаю, как странно все сошлось против меня. Но сам по себе, к несчастью, ни один из перечисленных вами фактов не доказывает моей вины. Разве все это не косвенные улики?

Он был прав, но поскольку Барнаби руководил не общественным туалетом, а отделением полиции, он вовсе не собирался облегчать подозреваемому жизнь, а потому вместо ответа лишь мягко улыбнулся и опять перевел разговор на прошлое:

— Даже если невероятно растянуть границы возможного и признать, что все это — случайные совпадения, остается ваше давнее знакомство с Хедли. Я надеюсь, вы больше не станете утверждать, что знали его очень поверхностно?

— Наше прошлое знакомство не имеет отношения к делу. Даю вам слово.

— Боюсь, я не могу доверять вашему слову, мистер Дженнингс. И даже если то, что вы говорите, правда, все равно вы — единственный известный нам человек, знающий что-то о прошлом Хэдли. Я уверен, вы не захотите намеренно чинить препятствия расследованию.

— Естественно, не захочу.

— Особенно если учесть, что помогать нам всеми доступными способами и в ваших интересах.

— Да, я это понимаю.

Его подвижное лицо выдавало напряженную работу мысли. Барнаби следил за тем, как он взвешивает и высчитывает, прикидывает, что вот здесь есть шанс проскочить, а там — тупик, и все это — на фоне растущей с каждой минутой неуверенности. Словно бы наблюдаешь, как человек пытается читать карту в полной темноте. Наконец Дженнингс сказал: