Солнце далеко - Добрица Чосич

38

Как только стемнело, партизаны плотной колонной направились к Мораве. Они шли быстро, минуя села. Когда проходили около родной деревни Павле, ему очень захотелось заглянуть домой и повидать мать. Он знал, что мать осталась одна. Как она будет горевать, когда узнает, что он не завернул домой, не захотел увидеть ее. Десять дней проплутал он в родных краях и не смог, хоть на полчаса, забежать домой! Он испытывал огромное искушение, но знал, что в условленном месте его ждут Йован и Максим, и, недовольный, продолжал плестись за колонной.

Йован был один и встретил его неожиданным известием — Брка в селе и приглашает их с Вуком к себе. Павле удивился: в эту ночь он думал о чем угодно, только не о встрече с Бркой. Он предполагал, что встреча и разговор с ним состоятся после перехода через Мораву.

— А что с лодками? — спросил Павле Йована, чтобы скрыть свое удивление.

— Немцы так наблюдают за Моравой, что, по мнению Брки, переправа на лодках очень рискованна.

— Бог ты мой, да что же на войне не рискованно? — вскипел Вук. — Как только начнешь зависеть от тыловика, так и знай, крышка тебе. Куда же мы завтра денемся на этой равнине? Как он думает переправляться через Мораву?

«Он прав!» — подумал Павле, но промолчал, не желая высказываться в присутствии Йована.

Оставив отряд в лесу, они быстро зашагали к селу. Снег таял, небо было облачно, ночь — темная и сырая. Спешили. По дороге Павле думал о предстоящем разговоре, но, подходя к дому, где их ждал Брка, успокоился и почувствовал себя уверенно. Однако, когда они здоровались, голос Павле дрогнул. Брка спокойно и сердечно их приветствовал, он улыбался, радуясь, что наконец они встретились. Павле приободрился. Брка продолжал ходить по маленькой, слабо освещенной комнате, слушая Максима, который докладывал о проделанной работе. Время от времени он спрашивал его о чем-либо, мягким голосом делал замечания, держа в руке незажженную папиросу и разминая ее в пальцах.

Павле и Вук сели в тени, подальше от лампы, стоявшей на краю стола, показывая всем своим видом, что не слушают их разговора.

Брка был среднего роста, плечистый, с нежным и бледным лицом. Его длинный с горбинкой нос нависал над тонкими свежими губами. Усов у него не было, хотя его и звали Брка[60]. Он ходил в крестьянской одежде и астраганской шубаре, которая и сейчас была у него на голове. На левой руке у него недоставало двух пальцев. О том, как он потерял их, среди партизан существовали различные предположения. Все эти догадки делали еще более загадочной его личность и полное неизвестности прошлое. Самым распространенным было мнение, что пальцы ему оторвало пулей дум-дум во время какой-то стачки, когда он ухватился за ствол жандармской винтовки. То, что он участвовал в стачках и демонстрациях и что он старый коммунист (так все считали), создало ему у партизан непререкаемый авторитет. Он был нездешний, и никто не знал, откуда он прибыл. Во всяком случае, в начале сорок второго года, после гибели своего предшественника, он был назначен секретарем Окружного комитета партии. Павле встречался с Бркой несколько раз, когда тот приезжал в отряд и устраивал совещания штаба с руководством партизанским движением. Павле тоже не знал его прошлого и профессии. О его профессии мнения партизан расходились. Большинство считало, что он рабочий-металлист. Это мнение основывалось на его простых, непосредственных отношениях с людьми, отчетливом и ясном изложении своих мыслей, а главное на том, что профессия рабочего-металлиста была лучшим доказательством принадлежности его к коммунистам. Павле же был убежден, что Брка — студент и, как профессиональный революционер, благодаря продолжительной практике партийной работы и дружбе с рабочими усвоил некоторые их черты. Естественно, Брка никогда и словом не обмолвился о своем прошлом. Он искусно избегал всяких разговоров на эту тему, хотя партизаны и любили задавать ему провокационные вопросы. Сейчас Павле внимательно присматривался к Брке, чувствуя, что ему все больше и больше нравится этот надежный и спокойный человек.

— Ну, товарищи, теперь немного побеседуем с вами, — обратился он к Павле и Вуку. — Максим, скажи, чтобы приготовили ужин — товарищи, наверно, голодны, — распорядился он, не обращая внимания на энергичный протест партизан, и продолжал: — Прежде всего хочу вас обрадовать! Слышали сообщения с Восточного фронта?.. Нет, конечно! Вчера нам удалось поймать Москву и Свободную Югославию. Красная Армия скоро ликвидирует уже окруженную под Сталинградом немецкую группировку; будет уничтожено более трехсот тысяч немцев, а это значит: будет сломлен хребет немецкой армии. Я убежден, что в скором времени ей придется стремительно откатиться на запад. Весна обещает великие события. Кризис кончился. Советы ударят и через несколько месяцев будут на Днепре… — говорил Брка, сопровождая свой рассказ всевозможными комментариями и делая, как обычно, выводы, которыми должно руководствоваться партизанское движение в Югославии. Он говорил медленно, со сдержанной, спокойной радостью. В конце он сообщил известия о положении в Боснии.

Павле обрадовали эти вести, и он начал излагать свои соображения о результатах будущего наступления Красной Армии и о переходе пролетарских дивизий в Сербию. Вук задумчиво слушал; после пережитой ночи он не мог громко выражать свою радость.

— Да, да! Все было бы хорошо, если б мы разумно действовали! — озабоченно и с укором перебил Брка Павле. — Уча погиб. От его роты осталось всего шесть человек.

— Уча погиб?! — воскликнул Павле и замер. — Погиб!.. — повторил он, как бы убеждая самого себя. Губы его задрожали, во рту вдруг пересохло.

— Когда погиб? — тихо спросил Вук. Он встал и прислонился к стене.

— Погиб… четыре дня тому назад. Немцы окружили его в Слатине. Тяжелая утрата для нашего отряда и борьбы. Он не покинул Ястребац, как вы мне сообщали. Что-то у вас не в порядке, товарищи. Так дальше нельзя, — сказал Брка.

Павле его не слушал: он был сломлен.

Брка заметил это и решил повременить с критикой. Нахмурившись, он ходил по комнате и мял в пальцах незажженную папиросу, глядя прямо перед собой.

Вук снова сел и так громко вздохнул, что даже Павле встрепенулся и посмотрел на него.

— Что делать, товарищи! Борьба. Мы должны стиснуть зубы и терпеть. Радует меня, что вы справились с задачей. Ну-ка, Вук, рассказывай, что у вас нового, — промолвил Брка после продолжительного молчания.

В этот момент Максим внес ужин. Ему стоило только взглянуть на Павле, чтобы сразу же понять, о чем шел разговор. Поставив на стол тарелку с сыром и жареным мясом, он отошел к печке.

— Да у нас все хорошо… — начал Вук, сам не зная, о чем, собственно, он должен рассказывать и что прежде всего интересует Брку. — Этой ночью уничтожили штаб корпуса… Это вы уже слышали. Остальное знаете. Ничего особенного нет.

— Сколько у вас новых партизан?

— Мы разделены теперь на три роты. Всего нас около двухсот.

— А что ты, Павле, думаешь о переправе через Мораву? Ваш план я считаю невыполнимым. Немцы так внимательно следят за рекой, что перебросить на одной лодке двести человек абсолютно невозможно. Нужно придумать что-то другое.

Павле встрепенулся и сказал не раздумывая:

— Сегодня ночью мы должны перейти через Мораву.

— Знаю, что должны. Но как? Я уже сказал: это невозможно сделать на лодке. Максим сумел раздобыть только одну маленькую лодку, которую наши люди стащили и спрятали. В нее может поместиться самое большее пять человек. Вот теперь и посчитайте, сколько потребуется времени, чтобы перебросить двести человек. И это при условии, что немцы нас не заметят, а это невероятно.

— Тогда пойдем через мост! Другого ничего не остается, — сказал Павле.

Брка ответил не сразу. Он думал и молчал. Павле с Вуком и раньше говорили о переправе через Мораву по мосту. Мост, защищенный дотом, вел в уездный городок, главная улица начиналась сразу же за мостом. Переход по мосту и далее через городок был последним и наиболее опасным вариантом переправы, до которого додумались накануне Павле и Вук, но который тут же отвергли, как слишком рискованный.

— Я убежден, что переправа по мосту с военной точки зрения вполне выполнима. Враг не может предполагать такой наглости с нашей стороны. Мы бы застали его врасплох, а этого уже достаточно, чтобы все удалось, — заявил Павле после длительного мучительного раздумья. Мысль его судорожно ухватилась за этот вариант; в своем теперешнем душевном состоянии он был неспособен искать другое решение. Когда после таких событий, какие пережил Павле, человек начинает трезво размышлять о том, что было, его охватывает страх при воспоминании о грозивших ему бесчисленных опасностях и он поражается своей храбрости.

Под впечатлением известия о гибели Учи Павле больше чувством, чем разумом, страстно желал как можно скорей перейти Мораву и любой ценой сохранить отряд. Он чувствовал, что находится сейчас в таком же положении, как в начале немецкого наступления, и должен снова решать, как спасти отряд. Ведь это целые три роты! И тут он ни с кем не хотел разделять ответственность.