Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Попытки устрашения, однако, меркли в сравнении с усилиями, приложенными, чтобы умиротворить немцев, к ним относился, например, пылкий флирт с вишистской Францией. В разгар югославского кризиса в Москву прибыл новый посол из Виши. Бержери, начинавший как левый вместе с Леоном Блюмом, теперь значительно поправел. «Сторонник 100 %-ного сотрудничества с Германией», он предоставил Сталину великолепный канал для прощупывания немцев, тем более что для Москвы не являлось секретом его намерение использовать свою должность посла как трамплин к креслу министра иностранных дел{1028}. В Париже новый, но весьма опытный советский посол Богомолов, не теряя времени даром, констатировал, что Франция, «одинокая в своей изоляции», должна по достоинству оценить «дружбу такой великой державы, как Советская Россия». Русские, заявлял он, поддерживают хорошие отношения с немцами и горячо желают установить такие же с Францией{1029}.

Особенно привлекали русских поиски свободы маневра, которые вел Бержери с молчаливого согласия немцев. Как он полагал, немцы должны были понять, что Европейский блок не построить при гегемонии одной нации — только при условии «сотрудничества разных наций». «Новой Европе», по его словам, нужно будет «участие России и Франции… Необходимость участия России в реконструкции Европы обуславливается гением России и тем сырьем, которое она имеет в своем распоряжении»{1030}. Это вроде бы принесло свои плоды на встрече заместителя Петэна адмирала Дарлана с Гитлером в Виши в середине мая, за которой пристально наблюдал Богомолов. Когда он вернулся в Москву для личного отчета Сталину, Бержери, воспользовавшись случаем, стал внушать ему, с обычными для него «риторическим изяществом и логической отточенностью», что Советскому Союзу следует принять участие в планах реконструкции Европы. Он даже извлек из своего портфеля предложение о сотрудничестве в шести пунктах, переданное Гитлеру, суть которого сводилась к сохранению экономической независимости Франции и сотрудничеству, направленному на построение мирной, а не военной экономики{1031}.

Но политика уступок осуществлялась в первую очередь в отношении Германии. Ожидая, что Шуленбург привезет конкретные предложения из Берлина, Сталин 5 мая вступил на пост Председателя СНК. Уроки, извлеченные из промаха с Югославией, явно способствовали принятию этого решения. Именно необходимость освободиться от пут, которые его пост Генерального секретаря Коммунистической партии налагал бы на него при проведении деликатных переговоров с немцами, а не желание получить контроль над армией, побудила его взять на себя полномочия главы правительства. Только так он мог продемонстрировать полное доверие и лояльность Германии, лишая ее всякого повода для упреков Москве. Уже во время переговоров с японцами Сталин, по-видимому, занял пост главы правительства, чего так старался не делать раньше. В коммюнике 17 апреля по поводу соглашения с японцами говорилось следующее: «Товарищ Сталин 12 апреля имел беседу с японским министром иностранных дел о советско-японских отношениях. Присутствовал (курсив мой. — Г.Г.) Молотов». Дальнейшим логическим шагом пару дней спустя стало восстановление в Красной Армии старой формы времен царизма и исчезновение революционного жаргона и символов, в то время как советские «полпреды» за границей вновь обрели традиционный статус послов{1032}.

Разумеется, на Пленуме Центрального Комитета, утвердившем это решение 4 мая, после обычных клише о необходимости «всесторонней координации действий советских и партийных организаций» говорилось о том, что нужно поднять «авторитет советских органов в нынешней напряженной международной обстановке», укрепляя «оборону страны»{1033}.

Все эти события прекрасно подходили для уловок Щуленбурга. 3 мая он сообщал в Берлин, что на первой странице последнего номера «Правды» помещена фотография правительственной трибуны на первомайском параде, где Деканозов удостоился чести стоять рядом со Сталиным. Как он внушал своему начальству, это ясно показывает «особое предпочтение, отдаваемое берлинскому послу»{1034}. Сталинское вступление на пост председателя СНК явилось для него подарком судьбы, подтверждая, что «реалистическая политика» в отношении Германии будет продолжаться и расширяться{1035}.

7 мая Шуленбург сделал необычный шаг, пригласив Деканозова и Павлова, начальника Западного отдела Наркоминдела, на завтрак в свою резиденцию, подальше от потенциальных осведомителей из посольства. Некоторые историки заявляют, будто во время их тайной встречи Шуленбург раскрыл Деканозову замысел Гитлера напасть на СССР. А.Микоян, чьи мемуары породили множество ложных толкований сталинской политики того времени, высказал предположение, что Шуленбург четко предупредил Деканозова. За завтраком он якобы обратился к Деканозову с весьма откровенными словами: «Г-н посол, такого, наверное, еще не случалось в истории дипломатии — я собираюсь открыть вам государственную тайну номер один: передайте г-ну Молотову, а он, надеюсь, сообщит г-ну Сталину, что Гитлер решил начать атаку на Советский Союз 22 июня. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда возражал против войны с Россией…» Когда Сталину сообщили об этой встрече, он якобы тем же вечером сказал членам Политбюро: «Мы должны учитывать, что дезинформация проникла и на уровень послов»{1036}.

Как ни поражает воображение это открытие, оно не подтверждается реальными отчетами о встрече и противоречит свидетельству Хильгера, что Шуленбург не желал проявлять подобную инициативу, опасаясь, как бы его не «отдали под суд за измену, если станет известно, что мы собираемся предупредить русских». По-видимому, оба они в конце концов сделали какие-то попытки, намереваясь не предупредить русских на самом деле, а указать, по словам Хильгера, «на серьезность ситуации» и стараясь подтолкнуть Сталина выступить с дипломатической инициативой, которая «вовлечет Гитлера в переговоры и лишит его на данный момент всех предлогов для военной акции»{1037}. Это совпадает с воспоминаниями Молотова, по всей видимости верными, что Шуленбург «не предупреждал, он намекал. Очень многие намекали, чтобы ускорить столкновение. Но верить Шуленбургу… Столько слухов, предположений ходило!»{1038}

Но инициатива была проявлена Шуленбургом, конечно, не ради драматического эффекта; Хильгер писал это, слишком явно подлаживаясь к обвинениям, выдвинутым на Нюрнбергском процессе. Она явилась продолжением попыток Шуленбурга предотвратить войну. В действительности было три встречи, 5, 9 и 12 мая, которые он смешал в одну, породив дальнейшую путаницу{1039}. Динамика этих трех встреч очень важна для понимания политики Кремля в месяц, предшествовавший конфликту.

За завтраком Шуленбург закинул удочку, сославшись на последнюю речь Гитлера, в которой он подводил итоги кампании на Балканах{1040}. Гитлер, внушал он Деканозову, вновь повторил заявление, сделанное Молотову в Берлине, что Германия не имеет ни территориальных, ни политических амбиций в отношении этого региона и всего лишь реагировала на происходившие там события. Конечно, бросается в глаза намеренное умолчание Шуленбурга о том, в какую ярость привел Гитлера пакт о нейтралитете с Югославией. Посол поступил так в стремлении вновь создать общую платформу для возобновления переговоров. Он рассказал только, будто во время его визита в Берлин Гитлер выражал недоумение по поводу этого соглашения, которое он счел «малопонятным и странным». Деканозов не отрицал, что пакт с Югославией послужил для заявления о советских интересах на Балканах, соблюдения которых русские надеялись добиться с помощью диалога с немцами. Перед заключением соглашения с Югославией, напомнил он Шуленбургу, Советский Союз получил от югославского правительства заверения в том, что оно «намерено сохранить хорошие отношения с Германией и желает жить в мире со всеми своими соседями, и в первую очередь с Германией, а также не отказывается поэтому от принадлежности к Тройственному союзу».

Шуленбург намекнул на сложность обстановки, признав, что его упорные старания убедить Гитлера в том, что советская политика направлена на сохранение нормальных отношений с соседями, не увенчались успехом на 100 процентов и у того «осталось некоторое неприятное чувство из-за недавних действий Советского правительства». Но это замечание вряд ли содержало предостережение и послужило прелюдией к рассмотрению его планов укрепления разваливающихся отношений. Слегка подправив гитлеровскую аргументацию, Шуленбург внушал Деканозову, будто Гитлер объясняет концентрацию немецких войск контрмерами, принятыми вследствие недавних слухов о мобилизации и развертывании Красной Армии и неизбежности вооруженного конфликта. Мобилизация 1914 г., ускорившая начало войны, несомненно, еще свежа в его памяти. Шуленбург надеялся, обратившись к личной дипломатии, подтолкнуть русских сделать первые шаги, с помощью которых можно будет поправить очевидный вред, нанесенный их отношениям с Берлином недавними действиями СССР на Балканах. Сталинские попытки примирения убедили его, что еще можно разрешить углубляющийся конфликт в сфере дипломатии. Однако инициатива должна быть проявлена Сталиным лично.