Бегущая в зеркалах - Людмила Бояджиева

— Да, чувствуется, что вы ведете «обстрел» этой темы из-за противоположного окопа. Потому что какие-то жестокие люди вбили вам в детстве мысль о неких физических недостатках, а у вас не нашлось сил противостоять внушению — вы вошли в роль, свыклись с ней и теперь рассматриваете все вокруг с позиций «лишенца», переоценивая чужие привилегии, — Алиса чувствовала, что «заводится». Ее жизненный опыт свидетельствовал совсем о другом.

— Да, я была милашкой, куколкой и, наверное, очень счастливым ребенком… Я не знаю, какую роль в моей женской судьбе играла моя внешность — но, поверьте доктор, никакой жар-птицы я не ухватила. Напротив — все время будто расплачивалась за что-то… — Алиса поравила свою повязку и они некоторое время молча шли рядом.

— Речь не обо мне. Разговор-то у нас теоретический. Если бы вы были повнимательнее, доктор Динстлер, то заметили бы, что часто принимаете за красоту фикцию, видите то, что вам показывают. Особенно умеют пустить пыль в глаза женщины. Самоуверенность, жизнерадостность, ощущение своей привлекательности — и все. Все вокруг уже восторженно ахают — «хороша»! Вот, например, наша Жанна. Как вы ее находите, чисто теоретически, конечно?

— Жанна очень милая. Это тот тип женщины, которую всегда кто-то добивается. Наверное, уже в школе у нее было полно ухажеров.

— Но при этом она коротышка, толстоногая и нос у нее — просто пуговка! Ага, «квалифицированный эксперт» — вас провели. И правильно, я думаю и ее сынишка и замечательный муж, да и мы все вокруг, с удовольствием, да именно с удовольствием смотрим на нее. Она радует… Не то что ваша, временами очень кисла, физиономия…

— Я доволен, мадмуазель Грави, что сегодня работаю ковриком у ваших ног — вам даже нравится по нему топтаться. Да, и возможно — это моя истинная профессия, — обрадовался Йохим разговорчивости своей замкнутой пациентки.

— Кстати, а где сейчас муж Жанны? Он, кажется, шофер на дальних рейсах?» — вдруг поинтересовалась Алиса.

— Не знаю толком. В сущности я нелюдим и малообщителен. Верно от того, что дурные люди внушили мне с детства, что у меня отвислый нос, Йохим шутливо вздернул подбородок, изображая самодовольство.

12

И вот наступил день, когда лицо мадмуазель Грави должно было освободиться от повязок, от уродства, от тяжких напоминаний пережитого. Было условлено, что вначале пациентку осмотрят профессор и ведущий врач, после чего она будет представлена на обозрение медперсоналу клиники.

Алиса сидела под яркими лучами ламп в центре хирургической, сдерживая руки, тянущиеся к непривычно обнаженному, открытому лицу. После шести месяцев повязок и масок, она чувствовала себя голой. Оба мужчины разглядывали ее лицо, щупали, надавливали, растягивали кожу, обмениваясь загадочными терминами. Так, наверное, ведут себя ихтиологи, вытащившие из глубин редкий экземпляр морской фауны. Трудно было понять по их реакции, что же все-таки происходит — радуются ли они добыче или собираются выкинуть эту редкость подальше в воду.

Мнения разошлись. Леже, скинув гору с плеча, считал, что его клиника с помощью Динстлера одержала большую победу. Йохим же был разбит и удручен. Конечно, он знал, что чудо полного возрождения красоты невозможно, что серьезные повреждения поддаются в лучшем случае удачной корректировке, то есть ликвидации очевидной аномалии. Но если бы это было другое лицо! На этом же, единственном, обожествляемом, каждое нарушение гармонии вопило о его, доктора Динстлера, несостоятельности. Некоторая асимметрия черт была явно заметна, хотя и не бросалась в глаза, рубцы еще розовели, навязывая свою неуместную геометрию, а нос — нос, конечно, был далеко не тот. Не плохой, но не тот! Йохим готов был орать от отчаяния. Алиса заметила это и быстро пробежала руками по лицу:

— Что, что вы там увидели, доктор, что случилось?

— Ничего особенного, мадмуазель Грави! Все прекрасно. Доктор Динстлер просто чрезвычайно переутомлен, — елейным голосом успокоил пациентку Леже и жестом выпроводил Динстлера из кабинета.

…Утром, в день выписки больной, Йохим караулил в саду, надеясь перехватить Алису до прибытия визитеров — родных и, конечно же, жениха. Он прождал более часа в беседке и уже собирался уходить, когда увидел размашисто шагающую по тропинке фигуру. Алиса, вопреки своему здешнему обыкновению одеваться в траур, была в чем-то светлом, оказавшимся льняным костюмом типа «сафари» и в бежевой косынке, повязанной до бровей концами назад. Не глядя друг другу они сели на скамейку.

— Куда вы запропастились, доктор? Я ищу вас по всей клинике. Я знаю, что уже полгода вы живете с постоянной мыслью о моих проблемах и сделали больше, чем удалось бы кому-либо другому. Я нахожу себя вполне сносной и очень благодарна вам… Но… вы дурной человек, Динстлер, вы боитесь смотреть на меня и я, как вы тогда в детстве, чувствую себя обделенной и несчастной…

— Алиса, простите, мадмуазель Грави, я должен, обязательно должен объясниться с вами, прежде чем мы расстанемся. Возможно, вы сочтете меня сумасшедшим ну, во всяком случае — со странностями. Я и сам не знаю, как к этому относится, просто наваждение какое-то…

Стараясь быть точным и меньше поддаваться эмоциям, Йохим рассказал про девочку-соседку, про свой хирургический крест, несомый тяжко и безрадостно, про встречу с фотографией Алисы и свое возвышенное, самозабвенное врачебное миссионерство. Он упорно рассматривал носок своего ботинка, ковыряющего песок под лавкой и боялся поднять глаза на Алису. В поле его зрения белела ее рука, обнаженная до локтя, по кторой ползла красная в черную крапинку «божья коровка». Алиса слегка взмахивала рукой, заставляя букашку взлететь, но та лишь на мгновение поднимала твердые полукружья, показывая оранжевые прозрачные подкрылки, и снова опускала их, продолжая озабоченно семенить к алисиному запястью. Рука послушно повернуась, испуганный жучок по дорожке голубой пульсирующей жилки выбежал в открытый амфитеатр ладони, и уже оттуда, из самого центра — стартовал, превратясь в жужжащий летательный аппарат.

— Это она от моей песенки. Знаете детскую «Божья коровка улети на небо…

— Алиса, да вы меня совсем не слушаете. Я вовсе не хотел смутить вас своими признаниями. И не хотел быть надоедливым. Простите. — Йохим попытался встать, но был остановлен алисиной рукой.

— Сидите и не церемоньтесь. Я сразу заметила, что вы раздваиваетесь… Ну так бывает, когда телевизор плохо настроен. Моя голова теперь несколько не в порядке, но еще до того, как это поняла не только я сама, но и доктор Бланк, что-то изменилось для меня в этом мире, стало не так… Не знаю, должна ли я вам рассказывать то, что не касается вашей специальности, то есть из области психопатологии… Но…, может быть, вы, именно вы, что-то поймете, раз уж и вас тоже донимают какие-то… странные мысли… Йохим, вы, наверное, заметили, что в вашем присутствии я вела себя не совсем обычно…