Алиедора - Ник Перумов

Что там такое? Кор Дарбе? Что ему надо? Она – капля крови, она часть Дракона вечного, истинносущного!

– Големы. – Северянин оставался каменно-бесстрастен. – Големы Навсиная. Идут сюда. Что скажет капля Его крови?

Големы. Навсинай. Навсинай пришёл на помощь Долье. Значит, навсинайцы – враги. И нечего тут рассуждать.

– Истребите их всех, – небрежно бросила доньята. – А я помогу.

Более она не сомневалась в себе.

– Голосом твоим речёт Дракон великий, величайший, воля Его непререкаема. – Ни один мускул не дрогнул на лице варвара. – Мы её исполним.

– Вот и хорошо. – Алиедоре не пришлось играть высокомерие. Ноги сами подняли её на высокий парапет, они помнили дорогу.

С запада, по неширокому, занесённому снегом тракту, тяжёло вилась длинная стальная змея, и под тусклым зимним солнцем так же тускло поблёскивала броня.

Големы – причудливые и очень разные: высокие и не очень, приземистые и вытянутые вверх, иные на двух ногах, иные – на четырёх, а иные и вовсе вдобавок к ногам имели колёса, словно повозки. Торчали в разные стороны чёрные дула, зыркали горящие красным глаза-каменюки, да с лёг– ким шипением двигались шарниры в сочленениях.

Десять… двадцать… сорок…

Алиедора сбилась со счёта.

Ну, капля Его крови, как, справишься? Големов ведь многоножками не испугаешь.

Хотя… люди вот тоже видны, на хороших, породистых гайто, хоть и не чета её собственному. Вроде их называли «погонщиками», вроде бы они и управляли в бою железным стадом… что ж, тем лучше. Моим жёлтым спинкам будет чем полакомиться, не всё же ломать челюсти о сталь.

Ну, железные куклы, мёртвые болваны, что вы теперь станете делать? Возьмёте Венти в осаду, подобно дерранцам? Или дерзнёте и полезете на стены?

Ответа ждать пришлось недолго. Прямо с ходу, не озаботившись разведкой или там разбивкой лагеря, големы попёрли к замку. Те, что с колёсами, с трудом пробирались по снегу, однако упрямо катили к воротам, таща с собой здоровенный таран.

– Твоё слово, капля Его крови. – Кор Дарбе был спокоен, каменно, льдисто спокоен. Ему всё ясно и понятно. Вся жизнь варвара – служение Белому Дракону, долг исполнен, капля найдена и проведена через необходимые испытания. Собственно говоря, дальше жить незачем. Можно отправляться в тот самый Путь и вступать на него с гордо поднятой головой.

Механические руки големов мерно раскачивали таран, мерно ударяли им, но добротные створки держались.

– Пусть они войдут, – одними губами произнесла Алиедора, однако варвары услышали.

Да, пусть войдут. И все получат своё. По справедливости.

И трёхглазый чародей Метхли.

И вожак северян Дарбе.

И дон Деррано, хотя его и нет поблизости, но ничего, его армия невдалеке, она, Алиедора, дотянется.

Так что пусть входят. Стены или не стены – разницы нет.

Или она, Алиедора, справится и сокрушит – или ей и жить незачем.

Слабые умирают, она не забыла.

Право жить – только у сильных. И у них же – право убивать.

Как, впрочем, и быть убитыми.

– Откройте ворота, – повторила она.

– Постой… погоди… – шипящий шёпот Метхли. Лёгок на помине, трёхглазый. Давненько про тебя не вспоминала, хотя кнут твой гулял у меня по спине совсем недавно, такая вот загадка. Нет, ты тоже получишь своё. – Всё правильно, открой ворота, пусть големы втянутся, втянут варваров, а мы с тобой в это время уйдём, – горячо шептал чародей. Кора Дарбе поблизости уже не было – предводитель северян ушёл отдавать последние распоряжения. – Я знаю, я нашёл пути, я, хе-хе, ещё кое на что способен… Эй, ты чего молчишь?

«Какое мне дело до этого ничтожного червя? Он умрёт в свой черёд, предварительно испытав на себе… много разного. Даже досадно, что занятость не позволит мне увидеть всё самой и со всеми подробностями».

А, вот и големы. Жаль, что не умеете вы удивляться, бедные стальные болваны. Люди бы, наверное, заподозрили ловушку, когда вот так запросто открываются крепостные ворота; но погонщики ваши то ли неумны, то ли далеко и просто не успели… впрочем, неважно. Она, доньята Алиедора Венти, избранная, наделённая, прошедшая – сейчас покажет всем.

…Было больно – словно живую жилу из себя тянуть. Но кто сказал, что сила должна доставаться даром? Конечно, даром оно лучше, да и положено так – избранным, но ничего, потерпим.

Кисло-металлический запах враз заполнил ноздри, от шеи вниз по плечам побежали незримые жгучие струйки.

Давайте, давайте, давайте. Раз уж во мне – отравленная, изменённая, нечеловеческая кровь, то пусть покажет всю свою силу. Пусть лопнут жилы, пусть потечёт Гниль, рождая тех самых многоножек, что – помнила Алиедора – очищали землю от человеческой скверны. А големы – это скверна ещё бóльшая, это извращение магической природы, ей тоже не место под вечным небом.

– Чего молчишь-то? – продолжал допытываться Метхли. – Смотри, Дарбе пошёл… красиво рубятся варвары… А нам пора, пора отсюда, давай, ну, давай же, пока никто не смотрит!

И он потянул Алиедору за руку.

Не оборачиваясь, доньята вырвала запястье из потных пальцев.

«Больше ты меня не коснёшься, трёхглазый, никогда и ни за что не коснёшься.

Но погоди, погоди ещё немного. Месть сладка, я ещё посмакую. Ты уж не обижайся, я даже сокращу тебе предназначенное, ты умрёшь быстрее, чем того заслужил».

Замкнуты жилы, кровь кипит и буйствует, просится на свободу, но Алиедора сдерживает её, она ждёт, от кисло-металлического запаха кружится голова и всё плывёт в глазах. Кажется, она вновь слышит голоса? Дракон и Темнота ещё раз удостоили её аудиенции?

Пустое. Она сама знает, что делать. Что? Обращающиеся к ней разгневаны? Слишком поздно, дорогие мои, я избранная, а пределы моих сил неведомы даже вам.

Жги, доньята! Жги их всех, обидевших тебя, тебя ударивших, пренебрёгших тобой, тебя оставивших; пусть Гниль покажет свою истинную мощь.

На сей раз каменные плиты просто разносило в пыль, они точно взрывались, словно в них ударяли незримые каменные ядра, выпущенные огромными катапультами. Под ногами Алиедоры разливалось жёлтое живое море, но на сей раз это были отнюдь не многоножки.

На доньяту в упор взглянули голубые, невинные детские глаза – глаза, что смотрели с круглого младенческого личика. Светлая чёлочка, розовые щеки – малыша хотелось схватить и потискать, словно куклу.

«Мама?» – услыхала она.

«Да, мои родные. Я ваша мама. Идите и сделайте, что должны. Мои… мои детки. Мои ляльки чорные».

В потрескавшийся камень упёрлись короткие, словно у гусениц, ножки. Распахнулись рты, не рты даже – пасти от уха до уха, усаженные игольчато-острыми зубками, и волна жутких порождений Гнили устремилась вперёд – выполнять волю своей «мамочки».