Собрание сочинений. Том 1 - Константин Симонов

ИВАН ДА МАРЬЯ{16}

Дорогая Марья Петровна!Тридцать лет я вас помню ровно,С того детского далека,С того самого незабвенного,В бывшем монастыре, военногоДивизионного городка,Где ваш муж служил — компульроты,А отец мой — помкомполка,Где вы слыли первой красавицейВ общежитии начсоставаИ где я, позвольте представиться,Жил в соседней келье направоС мамой, с папой, в маленькой комнате,Долговязый такой — не помните?

Вы казались мне очень старойВ мои девять тогдашних лет.Вы любили петь под гитару,Засмотревшись на лунный свет;

И, в то время уже седая,Моя мама отцу шептала:— Хорошо поет. Молодая… —И зачем-то тихо вздыхала.

А наутро вы с нею вместеГимнастерки мужьям стиралиИ взаймы то ступку и пестик,То машинку швейную брали,

Обсуждали в полку событья:— Кто получит к Маю комбата? —И в подшефный детдом, к открытые,Шили байковые халаты…

А всего вам, Марья Петровна,Было двадцать четыре ровно,И Иван Степанычу тоже —Вы его на месяц моложе.

На Херсонщине, под Каховкой,В январе двадцатого годаПриглянулся он вам — комвзвода:Невысокий, поджарый, ловкий,И глаза с татарской косинкой,И рука на черной косынке —Пулей ранена в перестрелке.

Вас не сватали, не венчали,Все решилось в одну неделю.Но, не долго думав вначале,Вы всю жизнь потом не жалели.В злую зиму, пригрев, как птаху,Муж возил вас с собой по шляхам,Все боясь: комиссар бригадыРазузнает — не даст пощады!

(Когда к вам теперь заезжаетЧлен Военного совета,Он с улыбкою вспоминает,Как смотрел сквозь пальцы на это.)

Приходилось в году том грозномМногим женам, да и невестамКочевать с бригадным обозомПо сожженным Махно уездам.

К лету, свыкшись с армейским бытом,Научились вы без опаскиДелать раненым перевязкиИ глаза закрывать убитым.

А под осень в случайной стычке,Когда банды вас окружили,Пулю в лоб махновцу влепили,Лишь потом всплакнув с непривычки.

Но зато и губ не разжали,Чтоб не слушали, не глядели,Когда сына в ту ночь рожалиРаньше срока на три недели.

Так с похода, с солдатской каши,С пули в лоб бандиту — не струся,Началось замужество ваше,Материнство ваше, Маруся!

(Так вас ласково, глядя на ночь,Называет Иван Степаныч;А вы на людях — всё Иваном,А одна, без людей, — коханым.)

И сейчас вот сидим мы с вами,Перебрасываемся словамиВ том немецком городе Коттбус,Где Иван Степаныча корпус.

На тарелку, как гостю званому,Вы кладете мне все подряд,А сама — нет-нет на коханогоДа и кинете быстрый взгляд…

Он, пройдя через все сражения,Седоватый стал, грузноватый,Может быть, по чьему-то мнению,Даже «трошки пидстарковатый»;

Ну, а вам, хоть вся жизнь с ним вместе,Все он кажется — как невесте…Может быть, потому так кажется,Что не с тихих дней, не с лазури —Начиналась жизнь прямо с бури,Ну а в бурю узлы крепче вяжутся!

Было всякое в жизни этой,Было счастье ближе и дальше,Но, как в песне, на совесть спетой,Одного в ней не было — фальши.

После юности первых взлетовПоказалась вам наказаньемСтроевая его работа,Гарнизонная жизнь в Рязани.

Чуть рассвет — шел к себе в пульроту,Приходил угрюм, озабочен…Обожал свои пулеметы,А жену, как видно, не очень…

Вы пожаловались несмело —А его как плетью огрело!

Вместо вами стыдливо неданнойЛаски: «Что ты, милая, глупая…»,«Собирай, — сказал, — чемоданы!» —И ушел, сапогами хрупая.

Чуть тогда вы с ним не расстались,Но поплакали — и остались.Догадались — не разлюбил он,Просто слишком самолюбивый,

Хоть имеет два Красных Знамени —Храбрость храбростью, знанья знаньями!За душою всего два класса.Приласкал бы, да нету часа —

Как вернется, так вечер целыйЧертит, чертит на схемах стрелы;Схемы разные, стрелы разные,А глаза всю неделю красные.

Даже вы, бывало, раз нужно,Прикусив язык, не дыша,Обводили те стрелы мужниеТушью после карандаша.

Кое-кто сомневался — где ему!Но у мужа характер твердый:Трижды резался в академию —Все же выдержал на четвертый;

Это было в тот месяц самый,Когда дочка родилась ваша,И Иван Степаныч — упрямый —В вашу честь назвал ее Машей.

И вам стало жаль, что в двадцатом,Когда первенца вы рожали,То зачем-то грозно Маратом,А не Ваней его назвали.

Академия, академия!Горы книг, до утра сидения,Для мужей на всю жизнь наука,А для жен — по мукам хождение, —Легче бы уж просто разлука!

Выпуск — праздник! Вдвоем — по Волге.В Сочи — месяц! В Крыму — неделя!Отдыхали так, чтоб надолго,Словно в воду оба глядели.

Как вернулись — пошло, поехало —Назначения, перемещения…И винить-то, главное, некого —Не попросит никто прощения!

Не родные вас замуж выдали —Вы судьбу себе сами выбрали:Жизнь не райскую и не адскую,Посредине как раз — солдатскую.

Где вы только с ним не служили,За собой детей перетаскивая!Все места показать, где жили, —Надо к карте вставать с указкою.

Под Чимкентом в тифу лежали.Под Читой в третий раз рожали…Умер сын… То ли врач был молод,То ли в сопках — под сорок холод,То ли тряской была дорога…Сами выжили — слава богу!

Целый месяц, пока лечили,Ждали, что доктора присудят,И свой приговор получили:Двое есть, а больше не будет.

К той поре уж вы постепенноОт себя все реже скрывали,Что особые переменыВ вашей жизни будут едва ли

И что, странствуя по СоюзуВсей семьей по военным литерам,Вам уже не закончить вуза,И заочно даже не вытянуть,

Уж не стать той, себе обещаннойВ двадцать лет, идеальной женщиной,Что вам в жизни порой встречаются,А у вас вот не получается…

Говорят — неглупая, умная,Говорят — на подъем легка…А не все, что в двадцать задумано.Исполняется к сорока.

Словно плот по течению тащит —Переезды, семья, детишки…И бывает так много чаще,Чем в прочитанных вами книжках.

Да, вы высших школ не кончали,Но прошли, несмотря на это,Свои радости и печали —Свои собственные университеты.

Не одним стиральным, обеденным —Вековым наукам домашним, —Научились вы сердцеведенью,Жизь прожив рядом с мужем вашим.

И когда в боевой готовностиПолк годами стоял в глуши,Вы такие знали подробности —Чем мы плохи и хороши,

Вы такие характеры видывалиВо всей слабости их и силе,Что писатели бы позавидовали,Поделиться бы попросили!

И давно уж не вы к кому-тоШли свои утолять печали —Вам, в слезах прибежав под утро,Горе женщины поверяли,

Чтоб решили, чтоб рассудили,Потому что для них вы былиНе полковничьею женою,Просто так — при нем путешественницей,А то другом их, то судьею,Тем, что люди зовут общественницей.

Слово это как будто скромное,Вроде даже чуточку детское,А как вдумаешься — огромное,Ростом в целую власть Советскую.

В самых дальних из гарнизоновПояса из огня, из сталиПомогали нам строить жены —Слово это недаром знали!Жили так, чтоб семья без трещин,И в бетоне нашей границыЕсть их молодости отцветшейПринесенные в дар частицы.

Есть заложенные в основанье,Кроме цемента и песка,Неисполненные желанья,Неиспользованные отпуска,Не надеванные по году,Потому что случая нет,Платья, вышедшие из моды,К свадьбе сшитые в двадцать лет.

И другие жертвы не меньшие,Что не только до тридцати,Что и в сорок — не просто женщине,Не кляня судьбу, принести.

Вы простите, что так подробно.Ставлю точку. Больше не будем…Но об этом, Марья Петровна,Тоже знать не мешает людям.Ничего, не машите руками,И у вас ведь сердце не камень!

Все на том же Востоке Дальнем,Но уже не в Чите, в Посьете,Вы встречали деньком печальнымВашей свадьбы двадцатилетье.

Муж на зимнем выходе в поле,Сын в Рязани в пехотной школе,Все в отъездах, в разъездах, заняты!Даже дочь не дома. И пусть.

Это только у вас на памятиДни их праздников наизусть.

Так за все двадцать лет взгрустнулось,Словно сердце перевернулось.Походили пустыней комнат —Неужели так и не вспомнят?

Стали к зеркалу, погляделись —Вот и первый седой ваш волос…Спеть попробовали — не пелосьВ пустоте этих комнат, голосБыл как в поле несжатый колос…

И такая к себе вдруг жалость,Словно к брошенной, незаконной!Разрыдалась бы, не удержалась,Если б не звонок телефонный!

В трубке голос зимний, хрипатый,С промежуточной в поле чистом,Незнакомый голос солдата —Полкового телефониста:

— Командир дивизии проситПередать его поздравленияИ, что явится к вам, доносит,Прямо с марша, без промедления.Если ж в ноль часов он не будет,Просит сутки продлить до завтра…

Что вы, Марья Петровна? Будет!Будет с трубкой сидеть в слезах-то!

Вы же знали, что позвонит он,Хоть вот так, хоть через солдата,Вы же знали, что лишь на вид онНевнимательный, грубоватый

И что вовсе не безответноСтолько лет в нем души не чаете.Или это вам не заметно?Что лукавите, не отвечаете?

И сейчас вот, меня в гостинойОдного подымить оставив,По аллее немецкой длинной,Слева, под руку, как в уставе,Он ведет вас, чтоб не устали.

Что-то на ухо вам толкуетИ, не видя, что я вас вижу,Притянув за локоть поближе,Неожиданно вас целует,За мгновение перед этимГлазом вправо стрельнув н влево,Словно вы с ним — седые детиИ боитесь чьего-то гнева.

Вы смеетесь — отсюда слышу,А потом о чем-то серьезном…А потом голоса все тишеПод прозрачным, еще беззвездным,Под чужим и далеким небом,Под которым с войны я не был.

Вечер. Мира восьмое лето.На аллее два силуэта…

Час вечерний — время особое,Когда, за день сойдясь заранее,Нас толпою злые и добрыеОбступают воспоминания:

Эшелона дымные полки,Первый бой, что до слез несладок,Бомбы — в раненых — на двуколке,Первой ненависти припадок.

Первый хриплый свисток атаки,Немец, навзничь вскинувший руки.В штопор скрученные бензобаки,Снег, пожарище, труп старухи.

На воде шипенье осколков,Сталинградская переправа.Голос, помнящийся мне долго:— Ты — налево, а я — направо, —

И обнявший меня за шею,На плече навсегда уснувшийДруг, минуту назад в траншееТолько шагом правей шагнувший.

Под крылом, партизанской ночью,Фонарями — тире и точки,И, на случай ошибки, в клочьяПисем порванные листочки.

И опять дороги, стоянки,Самолетов связных болтанки,Молотящие с ревом длиннымМарсианских калибров пушки.

И рассвет. И с лесной опушкиДым и зарево над Берлином.Ну, а вам про что вспоминаетсяВ этот вечер, Марья Петровна?

— Тот июнь, где все начинается…Муж назначен приказом в Ровно,Принимать дивизию срочноИ лететь пока без семьи.

— Жаль, привык здесь, дальневосточник,Ну да ладно — всюду свои! —Поцелуй на аэродроме…А с утра — начало войны.

Кто поймет до конца вас, кромеКомандирской, как вы, жены?Жить при нем часовым бессонным,Кочевать с ним по гарнизонам,По медвежьим углам недобрым,По ученьям да по маневрам.

Жизнь прожить, как рука с рукою.А когда война началась,Что за горькое горе такое —Без него вы, а он без вас.

Хуже нету этого худа:Слушать, слушать каждую ночьЛишь обрывки вестей оттуда,Где ничем ему не помочь,Где ваш муж, считая бесчестьемБез приказа выйти из боя,Лег с дивизией своей вместе,Киев загородив собою.

Вам про смерть его написалиДвое тех, что к своим попали,Как до смерти его не бросали,Даже как могилу копали.Так в подробностях всех жестокиБыли эти солгавшие двое,Что вы там, на Дальнем Востоке,Еще долго жили вдовою.

А что все ж его увидали,Сам нисколько не виноват оп.Виноваты в этом солдаты,Что присягу не зря давали,

Что тащили на плащ-палаткеПолумертвого командира,Да тот фельдшер, что клал заплаткиНа пробитые в теле дыры,

Да ночами небо безлунное,Да здоровье его чугунное.

На Урале, на полдороге,Было первое ваше свидание.Десять суток в пути, в тревоге,Ко всему готовясь заранее,

Торопясь, тесемки халатаОборвав в приемном покое,Вы бегом вбежали в палату,Чтоб увидеть, что с ним такое.

На какие-то полсекундыПоказалось почти обидным,Как ответил на ласку скудно,Как вам руку пожал обыденно.

Усадил у себя на койке —Побледневший, одутловатый.Все шутил про свои осколки,Что уже разыскали пятый,

А шестого — по донесениям —Как ни роют — никак не выроют,И приходится — нет спасения —Ждать, пока всего разминируют.

Но внезапно будто сломаласьИм придуманная броня.— Э, да ты поседела малость…Скоро, мать, обгонишь меня!

Вы сидели рядом, молчали,Долго руку в руке держалиИ глядели ему в глаза —В глубине их жила слеза;

Не растроганная, а страшная,Ледяная, расплаты ждавшаяЗа разгром и гибель вчерашнюю,За дивизию, мертвой павшую…

(Ту слезу, за четыре годаНе пролив ее ни при ком,Лишь в Берлине, в конце похода,Муж ваш с глаз сдерет кулаком!)

Вы сидели рядом и знали:Он вас любит и рад вас видеть,Но из госпиталя, как выйдет,Он домой заедет едва ли.

Он не каменный и не железный, —Но об этом с ним бесполезно.

Через месяц вы уезжалиДвумя встречными поездами.Оба поезда опоздали,Вы с ним ждали в холодном зале.

Ждали, жали друг другу руки,Зная все и все же не зная,Что отмерено с ним разлукиВам теперь без конца без края,

Что вам три беспощадных годаБудет помниться с двух сторонТа свердловская непогода,Заметенный до плеч перрон,

Снег, к летящим окнам прилипший,Рев гудка на последней фразе,Тот уральский день, разделившийВас двоих, как Европу с Азией.

Десять дней потом напролетВы качались на верхней полке.А в душе — будто битый лед,Будто смерзшихся слез осколки.

Так хотелось поехать с ним,С дорогим своим, золотым,Мыть, стирать бы ему рубашки,Промывать ему в ранах гной,

Не женою, — не те замашки, —Санитаркой простою в строй.Только чтобы с ним всюду рядом,А убьют — так одним снарядом.

Не хотела просить — откажет, —Слава богу, характер знала.Но к отъезду решила: скажет.И в последнюю ночь сказала.

Сел, еще в бинтах, на кровати,Стали ласковыми глаза.Час молчал все, волосы гладя,А потом отрезал: — Нельзя!

Досиди уж там, где сидела, —Мне спокойней будет для дела. —Ну, а дело его — война,Значит, снова молчи, жена!

Маша, доченька, мать встречала, —Слезы радости на ресницах!Не догадывалась, не знала,Что на сердце у вас творится,Что готова хоть завтра мать

Всё — и дом и дочь — побросатьИ уехать — была бы воля! —В дальний край, где поет свинец,Где в неведомом снежном полеНасмерть бьется с врагом отец.

Собрала таких же солдаток,Как сама, целый вечер пела,И, как муж говорит — «порядок»,К утру сердце перекипело,А какой осадок на дне —Знать лишь мужу да вам — жене.

Письма, письма! Безбожно долгоВас на Дальний Восток везут.Дымный след протянут над Волгой,С толкачом на Урал вползут,

Под Тюменью застрянут где-то,Под Читою влезут в туннельИ дотащатся до ПосьетаХорошо как за пять недель.

От столов и до подоконниковПочта вечно полным-полна,Из квадратов и треугольниковЗаливает ее волна.

Под неслышный здесь грохот пушек,Торопясь, с утра до темнаСортируют трое девчушекТо, что пишет домой война.

Но не могут, как ни наметаны,Все поспеть их глаза и руки, —Штатом почты не предусмотреноТо, что целый народ в разлуке,То, что как умирать ни больно,Но, идя в атаку, чтоб жить,Людям хочется в треугольникПеред этим душу вложить.

Муж писал вам в неделю раз:Жив. Здоров. Скучает по вас.Сослуживцам привет. И дочке.Все всегда на одном листочке.

С твердым росчерком, с точной датойТак, как пишет солдат солдату.

И, бывало, вам, как лекарство,Как от женских тревог спасенье,Это через все государствоК вам пришедшее донесенье.

Иногда, то реже, то часто,Приходили письма от сына:Про товарищей, про начальство,Про последнюю кинокартину

И про то, что теперь уж точно —Не задержит их ни черта! —Они едут на фронт досрочно,Весь их курс подал рапорта!

Над письмом его пригорюнясь,Вы роняли слезы на скатерть, —Как наивно боится юность,Что войны на нее не хватит!

Машка — дочь, девчонка с косою, —Все сидит, уткнувшись в газету:— Мама, сколько лет было Зое? —И глаза отводит от света.

Мать все видит, все понимает:Вот и эта спешит туда жеИ сбежит еще, кто их знает…— Не пущу, и не думай даже!

Час обиженно промолчала,А потом тихонько, упрямо:— Мам, а мама! Послушай, мама,А ведь ты сама воевала!

Где-то вырыла с того светаСнимок ваш — в сапогах, в шинели —И заставила спеть. И спели,Как умрем мы за власть Советов!

За ночь снег напдал до окон.Дочь давно уж по-детски спит,Только мать, подперевши щеку,Все над карточкой той сидит.

А назавтра вдруг телеграмма:«Едем в бой, до свиданья, мама!»

Вот и оба у вас на фронте…День по комнатам проходили,То одно, то другое тронете,Даже и обед не варили…Дочь пришла, в лицо посмотрела,Молча ужин сама согрела…

Нет, вам с этой минуты малоТех забот, что раньше хватало:Рынок, очередь в два квартала,Приготовить да постирать,Утром дочку в школу собрать,Для нее, как себе, бывало,Платья старые перешить…Хоть и занят весь день, а мало,Нету права так дальше жить,Когда сын за отцом вдогонкуГде-то едет в снегах на фронтИ уносит его трехтонкаЗа кровавый тот горизонт.

Правда, кровь вы пять раз сдавалиИ пойдете завтра в шестой,Но такая помощь едва лиНе казалась самой простой.

Кто из женщин в тот год суровыйСвою кровь для своих жалел?А уж вам-то, такой здоровой,Это делать сам бог велел!

Был бы госпиталь здесь — туда быСанитаркой или кухаркой,Все, что делать умеют бабы,Делать так, чтобы небу жарко!

Жалко, госпиталя здесь нет —У границы стоит Посьет.Десять служб обошли, пожалуй,Ни к одной душа не лежала.

Вам хотелось здесь, в тишине,Службу выбрать ближе к войне.Городская почта — домишко,Где всего лишь месяц назадВы ругали девчат, что слишкомДолго письма у них лежат;

А теперь вот сидите самиЗа конторкою у стола,А сидевшая перед вамиДобровольно на фронт ушла.

Письма, письма! Нет, хладнокровноРазбирать их по адресамВсе три года, Марья Петровна,Не хватало уменья вам!

Как раскладывать по кварталамГолоса всех живых и мертвых,Что дошли, словно гул металла,В треугольниках полустертых?

Только адрес есть на конверте,А в конвертах — жизни и смерти.Если б знать вам, на почте тут же,Что внутри там! Был в окруженье?Жив? Нашелся? Ранен? Контужен?Пал, по слухам, в первом сраженье…

Слух, что умер, — взять не поверить,Задержать, запросить, проверить.Слух, что жив, — конверт отложив,В телефон закричать, что жив!

Но приходит девочка в старых,Сбитых набок маминых ботахИ берет всех судеб удары,Радость чью-то и смерть кого-то.

И, сверяясь с книгой рассыльной,В сумке, от угла до угла,Тащит весь тот груз непосильный,Что ей за день война дала.

Как вы прожили те три года,Бесконечных тысячу дней?Вам казалась ваша работаТо всех легче, то всех трудней.

Потому казалась труднее,Что с нее, как с большой горы,Было горе людей виднее,Всем невидное до поры.

Ну, а легче порой казалось,Потому что двоих своихТерпеливей в разлуке ждалосьСреди стольких разлук других.

Сколько слез людских за неделю,Сколько жалоб, что нет письма,Хорошо, что право имелиИм ответить: — Я жду сама.

— А у вас он где?                       — Под Москвою.— А у вас?               — У меня под Мгой.(Промолчав, что у вас их двоеИ не знаете, где другой.)

Сын служил в парашютно-десантных,Был сегодня здесь, завтра — там, —Нет, отец его в адъютантыНе пристраивал по фронтам,

Не искал ему мест потише,Не укрыл от передовой.Вот и вышло, что редко пишетИ рискует там головой.

Жило, спрятанное поглубже,Как притоптанный уголек,Что-то вроде упрека мужу:«Мог бы, мог! А не поберег».

Но при этом прекрасно знали:Окажись они завтра дома —Не посмели б так, не сказалиНи тому из них, ни другому!

После службы дома постылоВам, как многим в те годы, было.Шли усталая, на ночь глядя,Да и то лишь дочери ради.

Как умели, ее воспитывали,Как могли накормить — кормили,По субботам полы с ней мыли,Чувства праздника не испытывая.

И под всем на вас легшим бременем,С днями этими и ночами,Не хватало порою времениТосковать, как раньше, вначале,

Даже тою злою тоскою,Приходящей вдруг по ночам:Что другие там, под рукою,И что пятый десяток вам;

Письма — письмами, а разлукаУж на годы счет повела…Даже ревность — женская мука —Редкой гостьей у вас была.

То ли слухов не доходило,То ли думать противно было…

А ответить совсем уж точно, —Долгой ночью ли, долгим днем,Не на этом сосредоточеныБыли ваши мысли о нем.

На душе то лучше, то хуже,Но под этим всем, в глубине,Год за годом думы о мужеБыли думами о войне.

И надежду, что минут беды,Что ваш муж и сын будут живы,Не на них одних — на победуВы в душе своей возложили.

Да, вы знали, это бывает:Два письма — что их нет в живых!А победа так опоздает,Что придет к вам уже без них…

Но представить, что все пропало,А они — живыми пришли, —Просто совесть не позволяла,Просто думать так не могли.

От войны в любую минутуМир души вашей был зависим.Это правда, что вы салютовЧасто ждали не меньше писем.

А теперь — о самом тяжелом.В сорок пятом, в зимнюю стужу,Наконец-то с фронта пришел вамДолгожданный вызов от мужа:

Чтобы вы выезжали сразу,И такие две нежные фразы,Даже холод прошел по коже,Даже на него не похоже.

И уже чемодан под полкой,И, с улыбкой слезы мешая,Дочка просит: — Чтоб ненадолго!— Ничего, проживешь… Большая!

И глядите почти без грусти,Как перрон поплыл понемногу.Как ни странно, дурных предчувствийУ вас не было всю дорогу.

Вам казалось, что все понятно:Он вас ждет к одной годовщине,К той, которую так приятноНе самой напомнить мужчине!

Дело было теперь за вами,Как в дороге не сплоховать бы,Оказаться там, куда звали,К дню серебряной вашей свадьбы.

И успели! К удаче вашей,Через три гробовых метелиЛейтенант, вас звавший мамашей,Свой У-2 дотащил до цели.

А потом с адъютантом мужа,Вдруг на сына чем-то похожим,Целый час еще — бездорожьем,Ранней оттепелью, по лужам…

И, подпрыгивая на сиденье,Все вопросы, за все три года:— Не болел ли? Не поседел ли?Как нога в дурную погоду?

Адъютант отвечал сурово,Словно стоя перед ревизией:— Никак нет, командир дивизииНе болел. И сейчас здоровый.

Точно так. Генерал весь белый. —А давно ль — адъютант не знает;Прежний знал, да миной задело —Он лишь временно заменяет.

Муж не встретил — уехал в части,Но и тут, пока его ждали,Что нагрянуло к вам несчастье,В эту ночь вы не угадали.

Только утром, когда при встрече,Весь залеплен грязи кусками,Он, не сняв шинели, за плечиВзял вас дрогнувшими руками,

А глаза его затосковали,Молча, мимо глядя куда-то…Словно сердце вам оборвалиТем нелгущим взглядом солдата.

«Что, убит?» — о сыне спросилиТоже молча, глазами только.И почти нелюдским усильемДеревянно сели на койку.

Утешать вас даже не пробуя,Муж сидел, говорил, как было…Зная сам, что оба до гроба выНе смиритесь с этой могилой.

— Посылать тебе извещеньеНе хотел… Хотел тебе сам… —И, как будто просил прощенье,Гладил, гладил по волосам.

Вы сидели не живы словно —Умереть, заснуть, не вставать бы…Так вы встретили, Марья Петровна,День серебряной вашей свадьбы.

А назавтра «виллис» заправленТак, чтоб сделать двести и двести:Генералу к соседу справаНадо съездить с женою вместе.

Все оформлено по закону:Сам командующий по телефону,Материнского горя ради,Разрешил отлучиться на день.

Зная, как возить генерала,Жал водитель на девяносто!Аж брезент на лету сдиралоДа мелькали польские версты.

А жена с генералом рядомСела, руку рукою сжалаИ ни влево, ни вправо взгляда,Словно тут сто раз проезжала.

Как впилась в стекло ветровое,Так и смотрит — даже обидно,Будто видит что-то такое,Что другим никому не видно.

Генерал ей и то и это:— Не замерзла? Не продувает? —А она на все без ответа,Только руку крепче сжимает.

Да, он прав был, этот водитель.Всю дорогу в метели волнахВам казалось, что вы глядитеНа далекий маленький холмик.Где лежит на землю уроненныйИ землею той же прикрытыйСын ваш — месяц назад схороненный,Но для вас — лишь вчера убитый.

И когда вы наземь слезалиУ фанерного обелиска,Вы все это издали знали —Только вдруг увидели близко.

Вы не плакали, не рыдали,А дрожа, как в лютую стужу,Молча два часа простояли,Опираясь на руку мужа.

И уж было совсем собрались,Но, не выдержав, обернулись —И вот тут-то и разрыдались!А когда наконец очнулись,Оторвав глаза от платочка, —Глаз других увидели мукуИ с пучком озябших листочковНа могилу легшую руку.

Перед вами тихо стоялаДевушка в солдатской шинели,Видно, вас тут пережидала,Даже руки все посинели.

Где цветы она отыскала,Где зимой — в январе — достала?А лицо такое усталое,Словно месяц глаз не смыкала…

Вас обеих какой-то силойУж почти толкнуло друг к другу.,Но она ль себя не пустила,Вы ль не сразу подали руку —Вдруг рванулась, как от погони,И ушла без слез, без вопросов.

И запомнились только косы,Да снежок на левом погоне,Да листочков зеленых чудоНа снегу, на могиле сына,Да самою, невесть откуда,Имя данное — Катерина…

На обратном пути смотрелиНа лежавшие при дорогахТанки, что здесь насмерть горели,На деревья в черных ожогах,На часовни без крыш и окон,Все, как в оспе, в следах осколков.Как от дому уже далеко…А идти еще надо сколько!

Сколько будет еще, кто знает,Этих — со звездой — пирамидокНа холмах, друг друга сменяя,Не скрывающихся из виду!

Если б каждая, что терялаСына в каждом смертном бою,Над могилой, как вы, стояла,Принеся сюда скорбь свою, —

Даже только на этих склонах,На просторах этих полей, —Их не счесть бы — фигур, согбенныхНад могилами сыновей.

Плыл вечерний дымок над хатой,И обочиною, сторонкой,Шли молоденьких два солдатаС фронтовой, в сапогах, девчонкой;

И, как дома, тоненько-тоненько,Позабыв, что кругом война,Где-то пела вдали гармоника,Чтоб слышней была тишина.

Генерал из машины вышел,Посмотрел на красный закатИ угрюмо сказал: — Затишье! —Так, как будто он виноват.

Вы смолчали, Марья Петровна,Сами знали, что долг отца —Путь оставшийся хладнокровноЗа двоих пройти до конца.

Ну а вы? Неужели дажеИ теперь он вас не поймет?Что нужны вы ему — не скажет,Здесь остаться не позовет?

Ночью, за невеселым ужином,Встал, сказал сурово, без жалоб:— Порознь, думаю, будет хуже нам,Лучше, если б не уезжала.

Где-нибудь тебя определим,Там, где надо, не как жену, —В ППС или в политотделеДовоюешь с нами войну.

Сел, замолк, словно снова нет его.Да, недаром вы четверть векаИ любили и знали этогоНеречистого человека,

Говорившего слово: «нужно»,Только — если уж до зарезу,Говорившего слово: «дружба»,Только — если уж как железо,

И сидевшего терпеливо,Ожидая от вас ответа…Даже в горе почти счастливойВас минута сделала эта.

Утешенья, ласки — все мимо,Все не вовремя, глупо, рано,Только словом «необходима!»Заживляют смертные раны.

Для того и позвал сюда:— Ты нужна. Остаешься?                                   — Да!

Третью трубку курю, скучаяБез хозяина и хозяйки.Головами тихо качая,Липы шепчутся на лужайке.

И, как вежливые домочадцы,Пошуметь отлетев в сторонку,Даже дятлы в парке стучатсяНе как наши — редко, негромко.

Где-то близко тени мелькнули,Под ногою ветка сломалась…— Как вы тут без нас, не заснули?Мы с женой загулялись малость!

Генерал садится в качалку,Как обычно немногословный,Тронув за конец полушалка,Чтоб присела и Марья Петровна:

— День в делах, а поближе к ночиТак бывает домой охота…Вот и ходим, дорожки топчем,Мы ведь с нею оба пехота.

Кисть платка тихонько покручивая,Погрустнев, притомившись за день,Вы сидите с мужем, задумчивая,В потемневшее небо глядя.

На земле кругом все немецкое,А луна нездешняя — русская.И, песком посыпана, детскаяВьется небом дорожка узкая,

Вьется вдаль надо всем, что пройдено,Над местами, где муж служил,Над полями, где сын за родинуЧестно голову положил,

Над Курильской грядой бессонною,Где небось уж рассвет встаетИ где ваша дочь гарнизоннуюСлужбу с мужем своим несет, —

С тем, казавшимся вам отпетым,С тем отчаянным, с тем проклятымКапитаном, что из ПосьетаВзял увез ее в сорок пятом…

А теперь давно, как ни странно,Они счастливы оба с Машею,И зовут майора Иваном,Как Ивана Степаныча вашего.

Тянет в небе далекой гарью…Хорошо, что не только тут,Что вторые Иван да МарьяНа Курилах где-то живут

И что всюду, где есть военныйСамый маленький городок,Есть и этот, обыкновенный,Неразлучный, как вы, цветок.

ОТЕЦ{17}