Словарь запрещенного языка - Лия Престина-Шапиро

    Мы продвигались в иврите очень быстро. За первой тысячей слов последовали еще две тысячи из учебника «Элеф милим вэ од алпаим». Мы уже читаем книжки с адаптированными текстами классиков иврита. Теперь нам необходим словарь Шапиро. Мы переходим на высшую ступень, читаем Тору, читаем современных авторов, учим наизусть стихи Бялика, зачитываемся Агноном... и сами начинаем преподавать.

    Леня набирает новых учеников, начинающих. А нас передает другим учителям.

    Леня выделялся среди всех своей энергией, жизнелюбием. С ним всегда весело, интересно, и каждая встреча с ним была узнаванием чего-то нового, связанного с Израилем и борьбой за репатриацию. Он в центре событий еврейской жизни, активист, организатор — центр притяжения.

    Таким его видит и КГБ. Его пытаются запугать, несколько раз арестовывают на 15 суток. Но на Леню угрозы не действуют. Власти переходят к решительным действиям — семью Вольвовских высылают в г. Горький. Но и там он преподает иврит.

    Вскоре за преподавание, сионистскую деятельность Леню судят и он попадает в тюремный сибирский лагерь.

    Сейчас Леня Вольвовский с семьей живет в Эфрате, Гуш Эцион.

    Говорят, что в Израиле проживают сотни учеников Вольвовского.

СУД ИДЕТ!

                                    Юдифь Ратнер, Реховот

    Суд над Леней Вольвовским происходил в 1985 году в г. Горьком. Многие его друзья, и я в том числе, живущие в Москве, решили поехать туда и присутствовать на процессе. Ведь суд был открытый и по закону каждый, кто хочет, может там присутствовать.

    Мы приехали загодя и сразу направились в квартиру Милы. Оттуда, вооружившись магнитофонами и терпением, все вместе — Мила (жена Лени), ее мама, дочь Кира и многие их друзья поехали в здание суда, чтобы заблаговременно занять места в зале. Когда дверь открыли, то мы увидели, что почти все местауже заняты. Однако мы все же как-то расселись. Я затаилась в самом отдаленном месте, отдельно от всех наших, среди людей, которые не понимали, зачем они здесь, и что здесь должно происходить. Как я поняла, это были люди, которых сюда «пригнали», чтобы занять места, в основном пенсионеры и те, которые должны были выражать свой гнев против подсудимого.

    И вот, наконец, «Суд идет!» Судья тут же распорядился вывести посторонних из зала, которыми, конечно же, оказались самые близкие родственники и друзья Лени.

    Несмотря на сопротивление даже пожилых, Милину маму вывели из зала силой, а Киру и Борю Бегуна милиция тащила волоком, пока не бросила за дверями зала.

    Я все это наблюдала и боролась с искушением закричать о нарушении конституции блюстителями закона. Однако сдержалась ради того, чтобы хотя бы один человек из друзей Лени остался в зале суда.

    И вот вывели подсудимого. Он ищет глазами близких и находит только меня и больше уже не отводит от меня глаз. И тут я поняла, как важно для Лени было мое присутствие.

    После ряда процессуальных действий судья обращается к подсудимому: «Имя?» — «Арье», «Фамилия?» — «Вольвовский». И Леня заявляет: «Согласно Конституции СССР каждый подсудимый может давать показания на родном языке. Мой родной язык — иврит, и я воспользуюсь своим правом». В зале — гул, выкрики: «прихвостни сионизма» и т. д. Однако это были последние слова, произнесенные Леней на русском языке. А дальше все напоминало фарс, ибо на любой вопрос судьи Лепя отвечал на иврите, и судья в бессильном гневе кричал: «Запишите в протокол, подсудимый говорит на иностранном языке».

    Я тогда еще не знала иврит, и к моему великому сожалению не могла оценить его ответов. Однако, несмотря на драматизм происходящего, мне было радостно видеть таких мужественных и сильных духом людей, которые в обстановке враждебности и ненависти сохраняли выдержку и спокойствие. Таков Леня Вольвовский. В тот день он настолько превосходил своих палачей, что именно это, а не то, что он говорил на иврите (ведь исход суда был предрешен заранее), так злило и выводило из равновесия.

    На следующих заседаниях суда я уже не присутствовала, так как меня тоже «вычислили» и не пустили.

    Мы все дождались, когда Леню в «черном вороне» вывозили из здания суда обратно в тюрьму и дружно кричали: «В следующем году в Иерусалиме!» «בשנה הבאה בירושלים!»

ДЕЛО НАШЕЙ ЖИЗНИ

                                   Лина и Иосиф Бейлины

    После Шестидневной войны (особенно после получения визы и отъезда в Израиль Рахиль Павловны) мы решили, что есть шанс и нам уехать в Израиль. Стали интересоваться всем, что касается Израиля. Искать литературу, слушать через наушники «разные голоса», надеясь получить какую-либо информацию.

    В 1970 году наш друг сделал 4 фотокопии с учебника иврит Кодеша. Это были пятикилограммовые сшитые листы, более похожие на кирпичи. Этот учебник был рассчитан на небольшой запас слов и не давал возможности серьезно учить иврит.

    В 1972 году после получения отказа в выездной визе, нам д-р Ваксман сделал неоценимый подарок — словарь Ф.Л. Шапиро. Мы знали о его существовании, пытались купить у синагоги, но нам это не удавалось. Мы очень завидовали обладателям словаря. В это время туристы-иностранцы привозили книги на иврите и без словаря мы не могли ими пользоваться.

    Словарь служил нам верой и правдой до дня нашего отъезда (1978).

    Уезжая, мы оставили сионистскую литературу, учебники, пластинки, кассеты с еврейскими песнями новым отказникам.

    Единственное, что было очень жалко оставлять — словарь иврит-русский Шапиро. Он нам был другом, союзником, учителем. Оставили с болью в сердце.

    В Израиле нам его очень не хватало. Мы к нему привыкли, знали, как искать нужное слово или выражение. Все другие словари казались нам хуже.

    Мы и по сей день благодарны д-ру Ваксману за подарок.

    Словарь дал нам возможность познакомиться с грамматикой (Б. Гранде) и почувствовать дух языка. Такого количества словосочетаний нет ни в одном словаре.

Отклики на статью «Словарь отца»

ИЛАН РИСС

                                                 Иерусалим

    Вскоре после Шестидневной войны я начал изучать иврит. Тогда у меня было два основных учебника: словарь Шапиро и самоучитель «Мори». Выход в свет в Советском Союзе этого словаря мне представляется не меньшим чудом, чем победа в Шестидневной войне. В той же степени важно его влияние и на пробуждение еврейского самосознания. Сам факт существования официально изданного словаря иврита давал легитимацию[55] изучению иврита, позволял вслух говорить об этом тем людям, которые не смели взять в руки книгу, изданную в Израиле. Этот словарь находился на полках всех крупных библиотек СССР и для многих стал первой книгой, где они видели еврейские буквы.