Китайская невеста - Майкл Скотт

— Если я закричу, не обращай внимания, — сказал ей Джонатан, затем объяснил ей процедуру словами, которые должны были ее успокоить. — Мой друг собирается выжечь огнем злых духов, которые поселились в моем теле. После этого я опять стану сильным.

Наконец она поняла, и ее враждебность уменьшилась.

Отец ЛаРош пододвинул жаровню ближе к кровати больного, вынул нож из-за пояса, и положил его прямо на раскаленные до красна угли. Прошло несколько минут, прежде чем раскалившееся лезвие начало мерцать красноватым цветом.

— Готовься, — сказал отец ЛаРош, — тебе придется нелегко.

Джонатан закусил зубами кусок дерева и приготовился. Священник прочел молитву, обмотал рукоятку ножа куском материи, затем приложил лезвие к открытой ране.

Хоть Джонатан и думал, что приготовился, боль оказалась страшнее любой, которую ему приходилось испытывать до сих пор. Ослепляющая и всепоглощающая боль пронзила все его существо, он весь покрылся потом. Но он не проронил ни звука, опасаясь, что Хен-хо набросится на его избавителя.

Запах горящей плоти наполнил комнату. Джонатан почувствовал, как померк окружающий его мир, ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Однако операция подошла к концу. Отец ЛаРош очистил нож, вновь положив его поверх углей.

Джонатан продолжал мучительно страдать, но мало-помалу боль начала утихать. Хен-хо вытерла ему глаза и лицо куском влажной холодной материи.

— Это должно избавить тебя от инфекции, сын мой. Боюсь однако, шрам останется до конца твоих дней. Ты держался с большим мужеством.

— Вы тоже, святой отец, — пробормотал Джонатан.

Рана сильно болела, и отец ЛаРош решил остаться на ночь.

Когда наступило утро, тело Джонатана по-прежнему горело и саднило, но чувствовал он себя гораздо лучше, чем в те минуты, когда пришел в себя в этом деревенском доме.

Удовлетворенный отец ЛаРош пришел попрощаться с ним.

— Ты даже не представляешь, как сильно я избаловался у тебя, — проговорил он. — Я спал на настоящей кровати, ел замечательную пищу, которую мне приготовили твои домочадцы. Мне не забыть своего пребывания здесь.

— А я не забуду вас, святой отец. Вы спасли мне жизнь.

— Нет, сын мой, — спокойно упрекнул его священник. — Только один Господь вправе даровать жизнь и забирать ее обратно. И если я оказался инструментом в его руках, в таком случае я доволен.

— Наверное я могу как-то отблагодарить и продемонстрировать вам свою признательность, святой отец, — сказал Джонатан. — У меня нет денежных средств, но вы можете остаться и устроить здесь свою штаб-квартиру.

— Спасибо, но тут меня одолеет праздность и начнет искушать соблазн хотя бы на время оставить свою работу. Поминай меня в своих молитвах, сын мой, так же как я стану поминать тебя в своих. И пусть у тебя все будет хорошо.

Отец ЛаРош благословил Джонатана и быстро вышел из комнаты.

Джонатан больше никогда не встречался с ним, ничего не слышал о нем и не знал, как сложилась его судьба.

Всего лишь два дня спустя, незадолго до захода солнца отец ЛаРош прибыл вглубь страны в небольшой городок. Скрываясь от грозы и проливного дождя, он спрятался в местном храме-пагоде, который использовали и буддисты, и даосы. Ливень продолжался всю ночь, он настолько устал, что проспал до позднего утра, когда буря давно закончилась.

Жители не знали, чем он занимался, но даже если бы и знали, то до этого им не было никакого дела. Им было достаточно того, что он «заморский дьявол», который появился неизвестно откуда и осквернил их храм, уснув в нем. Слух быстро распространился, и к местным жителям присоединилось сорок-пятьдесят окрестных крестьян, вооруженных древними боевыми топорами, копьями и ножами.

Когда священник вышел на открытое пространство перед храмом, на него сразу же накинулась кричащая толпа. Он прожил лишь несколько мгновений, прежде чем его растерзали на части.

Никто в толпе не понял смысла его последних слов, произнесенных на своем собственном языке:

— Прости их, Господи, они не знают, что творят.

Позже его отрезанную голову насадили на пику и выставили на обозрение на вершине самого высокого из ближайших холмов.

Когда Ло Фан и Кай вернулись в имение Сун Чжао, чтобы, отдохнув ночь, возобновить свою партизанскую войну, они с удивлением и удовлетворением увидели американца, сидевшего в кресле около окна. Цвет его лица изменился к лучшему, а вялость прошла.

Время шло, и Джонатан начал замечать как в поведении Хен-хо по отношению к нему стали проявляться едва уловимые изменения. Она по-прежнему носила черные рубаху и брюки, в которых ходили женщины провинции Гуандун, но ему показалось, что теперь ее брюки стали более облегающими. А когда он увидел не застегнутыми несколько верхних пуговиц на ее рубахе, то понял, что это не плод его воображения.

Он вынужден был признать, что она симпатичная и даже по-своему красивая здоровой природной красотой, но она не интересовала его. Кроме того, Кай во время своего последнего визита совершенно недвусмысленно проявил свой интерес к этой девушке, и Джонатан считал, что они неплохо подходили друг другу. Оба отличались реалистичным подходом к жизни, выросли в сходных условиях, оба были пламенными патриотами, преданными делу освобождения Китая.

Однако Хен-хо думала по-своему. Сначала она проявила свои чувства, пытаясь протестовать, хотя и тщетно, когда Джонатан решительно заявил ей, что вполне окреп, чтобы мыться самостоятельно.

А как-то несколько дней спустя она принесла ему дневной обед и, устроившись напротив, стала внимательно его разглядывать с задумчивым выражением лица. Ее спокойный и внимательный взгляд вызвал неловкость у Джонатана.

Внезапно Хен-хо улыбнулась.

— Скоро, — сказала она, — ты станешь достаточно сильным, чтобы мы смогли заняться любовью. Я так долго ждала этого дня.

ГЛАВА ВТОРАЯ

«Лайцзе-лу» пришла в Джакарту, пройдя путь из Лондона вокруг мыса Доброй Надежды за сто девять дней. Клиперу пришлось бросить якорь в бухте, так как все причалы Толстого Голландца были заняты другими кораблями, создавая невиданную прежде толчею. На борт судна поднялись часовые для охраны груза, и капитан Эллисон предоставил команде заслуженное увольнение на берег, оставив на борту одну лишь дежурную смену.

Тем временем Чарльз Бойнтон поспешил в имение Толстого Голландца, который встретил его с восторгом.

— Я выиграл спор у Молинды, хе-хе, — сказал он. — С твоим чутьем в торговых делах, я не сомневался, что ты появишься на Востоке именно теперь, когда война вот-вот закончится.

— Я слышал, что англичане захватили много ключевых городов, но не знал, что китайцы уже капитулировали, — ответил Чарльз, когда они уже сидели в знакомом саду.

— Похоже, дела идут к этому. Сюда устремились корабли из каждой морской страны, надеясь сразу же включиться в дела, как только закончится война, — сказал Толстый Голландец, — вот почему так забита бухта.

— Моя ситуация несколько иная. Я привез тебе груз и готов забрать с собой в Англию столько перца, сколько ты сможешь мне дать, но в Вампу я хочу попасть не ради торговых интересов.

Толстый Голландец кивнул, его практически вечная улыбка померкла.

— Вне всякого сомнения, ты ищешь Джонатана Рейкхелла.

— Совершенно верно. Есть какие-нибудь вести о нем?

— Никаких. Мои источники точны и надежды, но даже они ничего не могут сказать о нем. Хе-хе. В обычное время я бы расценил это как хороший признак, что он все еще жив. Но теперь в Китае творится хаос, и нельзя предугадать, что с ним могло приключиться.

Чарльз расстроился, так как рассчитывал получить у Толстого Голландца точную информацию о Джонатане.

— Несколько месяцев назад прошел слух, будто англичане ранили и захватили в плен белого, сражавшегося на стороне китайских повстанцев.

— Скорее всего, это был Джонатан!

— Возможно, — уклончиво сказал Толстый Голландец, который, как всегда, проявил крайнюю осторожность. — Мне передали, что англичанам так и не удалось узнать кто он. Повстанцы выкрали его из госпиталя, где он лежал без сознания, представляешь. Генерал Поттингер так расстроился по поводу случившегося, что, как мне передали, даже отдал приказ говорить всем, будто ничего подобного не было. Хе-хе.

Их беседу прервало появление Молинды, которая, узнав о приезде Чарльза, спешно переоделась. На ней были облегающая юбка до колен из белого шелка и такого же цвета полоска ткани, прикрывавшая грудь. Она специально подкрасила соски, чтобы они просвечивали сквозь тонкую ткань. В густых волосах красовалась белая орхидея, массивные золотые серьги почти касались стройных плеч, на одной руке позвякивали золотые браслеты. Искусно наложенная косметика выразительно подчеркивала большие сияющие глаза, полные, почти пухлые губы, симметричные черты лица.