Тени Пост-Петербурга - Андрей Дьяков

Поблагодарив компанию за постой, Глеб направился к туннелю. На полпути его нагнал Психопат.

– Постой! Куда ж ты без света? На, держи. – В руке у мальчика оказался фонарь. – Пройдусь с тобой немного. Ты, кстати, почему один болтаешься, без взрослых? Сирота?

– Ничего не сирота! – выпалил Глеб. – У меня отец есть.

– Убег, значит? – музыкант ухмыльнулся.

Мальчик решил отмолчаться. Только сопел сердито и косился на провожатого исподлобья.

– Сам-то откуда и куда? – не отставал Психопат.

Несмотря на благожелательный тон попутчика, мальчик не

горел желанием рассказывать о своих злоключениях. Мало ли, что на уме у этого типа?

– К мазутам мне надо, – уклончиво ответил он.

– А сюда-то зачем притопал, дурья твоя голова? Хотя, погоди... Ты, видать, про Разлом ничего и не знаешь?

– Что за Разлом?

– Э, брат! Ну ты даешь! Ладно, пошли. Сейчас сам все увидишь.

Музыкант заговорщически подмигнул и устремился вперед. Глеб, заинтригованный донельзя, двинулся следом. Когда туннель впереди внезапно оборвался, уткнувшись в чернильную пустоту гигантской пропасти, края которой терялись во мраке по бокам туннеля, отчего-то стало не по себе. Мигом закружилась голова.

– Ну, чего тормозишь? Не бойся, не обвалится. Сработано на совесть.

Облокотившись на дощатые перила, Психопат стоял на хлипком с виду деревянном мостике, нависавшем над обрывом, и снисходительно наблюдал за реакцией Глеба. Тот осторожно прошел по доскам и вцепился в ограждение, заглянув вниз.

– Это и есть Разлом? – уточнил мальчик осипшим от волнения голосом.

– Он самый. Спецы глотки надорвали – все решить не могут, откуда эта хрень появилась. Одни говорят – карстовая полость, другие... как там ее... тектоническая трещина. Тут один геолог рассказывал, мол, Питер стоит на стыке Балтийского щита и Русской плиты. А в день Катастрофы какие-то там сдвиги произошли из-за ядерных ударов по всему континенту. Я, честно говоря, толком не вникал... Говорят, некоторое время до Пушкинской еще можно было пробраться. Тюбинги осели, но проход оставался. Старожилы рассказывают, в тот день, когда туннель обвалился, обоз шел богатый с боеприпасами. Целое состояние под землей кануло. Эх...

– Там глубоко?

Непроглядный мрак заполнял собой все вокруг. Лишь свет от факела, вмурованного в огрызок тюбинга, выхватывал из темноты зев оставшегося позади туннеля и фрагмент глинистой отвесной стены.

– А кто его знает? До дна еще никто не добирался. Спелеологи даже трос специальный у мазутов заказали. Все кумекают, как бы разведать, что там, на глубине. А мы на этот счет не запариваемся. Прыгаем в свое удовольствие. Благо стена отвесная – не расшибешься.

Мальчик окинул взглядом тросы и карабины, разложенные на мостках, треногу лебедки с шестеренками поворотного механизма. Похоже, Психопат не врал. Значит, действительно находились чудаки, готовые рисковать собственными жизнями не ради пропитания, а в поисках острых ощущений. Для Глеба это казалось неестественным. Если уж хочется пощекотать нервы, так почему бы не выйти на поверхность, не раздобыть что-нибудь ценное, к примеру?

– Адреналин, брат... – Музыкант словно мысли прочитал. – Штука похлеще наркоты. Здесь все до этого дела больные. Если подождешь чуток, увидишь, что такое роуп-джампинг. Это ничем не передать... Кромешная тьма... Свободный полет... И никого вокруг. Только ты и бездна. Один на один...

Психопат зажмурился, поднял руки в стороны. Постоял с минуту, переживая восторг воображаемого полета. Затем открыл глаза, посмотрел на собеседника растерянно и грустно.

– А потом рывок... И вот уже снова ощущаешь тяжесть бренного тела, зависаешь над пропастью небытия, и затем тебя медленно поднимают наверх, в мир живых...

– Ты говоришь об этом с таким сожалением, – Глеб покосился на мрак за перилами, – как будто не хочешь возвращаться оттуда...

Музыкант дернулся, как от оплеухи. Посмотрел на мальчика с неким удивлением, будто не ждал, что ребенок вот так, с ходу и безошибочно поднимет больную тему, приблизится к пониманию сути его нездорового увлечения Разломом.

– А может, ты и прав. Ради чего возвращаться? Ради жизни в норах? Бесконечных посиделок у костров? Подачек заезжих туристов из богатых колоний? Осточертело до тошноты. Наверх не сунешься – радиация. Единственное место, где мы еще не успели наследить, – там, внизу. Во мраке первородном. Потому, может, и тянет туда, как магнитом. Мы ведь из него вышли. Туда и вернемся. Мрак снаружи, мрак внутри нас...

Настроение у парня беспричинно пошло под откос. Но, заметив, как напрягся Глеб, Психопат встряхнулся, в глазах его снова появился озорной блеск.

– Не бери в голову. Напускное это, – стушевался он. – Ну– ка, подай лучше ту штуковину.

Подобрав с настила увесистый арбалет, мальчик протянул его Психопату. Тот сноровисто взвел спусковой механизм, поджег наконечник болта и выстрелил. Огненный росчерк пронзил кромешную тьму. С глухим стуком болт воткнулся в противоположную стену разлома метрах в десяти впереди, осветив небольшой участок вокруг. Теперь мальчик смог оценить масштабы локального природного катаклизма.

– Значит, попасть на Пушкинскую...

– Этой дорогой нельзя, – закончил фразу музыкант. – Продолжение туннеля где-то на той стороне, под толщей грунта. Придется тебе выбрать другой путь.

Это был он. Ответ на терзавший Глеба вопрос – двигаться к дому в поисках приемного отца или попытать счастья у военных медиков и найти способ исцелить Тарана. Сами обстоятельства подталкивали к выбору второго варианта. Тем более, что до Площади Ленина рукой подать – каких-то три перегона. Отец, конечно, волноваться будет, но, если дело выгорит, потраченные нервы окупятся с лихвой.

– Что ж, другой так другой. Спасибо тебе за экскурсию, Психопат.

Аккуратно перебирая ногами, мальчик сошел с настила. Ступив на бетонный пол туннеля, с облегчением выдохнул. В отличие от попутчика знакомство с Разломом не показалось ему завораживающим. Скорее пугающим. Музыкант все еще стоял у края пропасти, вглядываясь во мрак под ногами.

– Ты иди, – бросил он, не оборачиваясь. – Я еще побуду здесь немного. Один на один...

Глеб кивнул и заспешил прочь. Его ждали дела поважней, чем общение с полубезумным экстремалом. Впереди уже показался край станционной платформы, когда он, повинуясь инстинктивному порыву, обернулся. Далекий огонек факела освещал пустую площадку. Напрягая зрение, мальчик все пытался высмотреть на мостике фигуру парня, но тот словно испарился. То ли скудный свет тому виной, то ли...

Постояв в нерешительности, мальчик отбросил глупые предположения и зашагал через станцию к противоположному туннелю. В конце концов, Психопат – взрослый человек. Пусть сам как-нибудь разбирается со своими «тараканами».

В отличие от блокпостов Площади Восстания подходы к Чернышевской не охранялись так строго. Дозорный не стал докапываться до одинокого мальчугана, приняв его за местного. Лишь пригрозил, что в следующий раз обязательно надерет уши, если Глеб будет болтаться без присмотра родителей невесть где. Станция чем-то напоминала родную Московскую: похожие запахи нехитрой стряпни, жмущиеся друг к другу клетушки бараков, тусклый свет потолочных ламп...

Бордюрщиков, само собой, и здесь хватало, но все же местный люд заметно отличался от обитателей Площади Восстания. Ни тебе подозрительных взглядов, ни снующих повсюду патрулей. Ту станцию мальчик проскочил серой тенью, чудом избежав ненужного внимания. Сказывалось близкое соседство бордюрщиков с ненавистной Маяковской, принадлежащей Приморскому Альянсу. Таран как-то рассказывал запутанную историю про украденный дизель, но тогда слухи о разборках колоний звучали для мальчика как интересные сказки – уж очень комфортной и безбедной казалась жизнь в безопасном бомбоубежище.

Теперь же приходилось судорожно вспоминать то немногое, что успел поведать неразговорчивый сталкер о жителях подземки.

О самой станции Глеб знал совсем немного. Тот факт, что она – одна из самых глубоких во всем питерском метро (что-то около семидесяти метров), особо не впечатлял. Родившиеся под землей клаустрофобией не страдали, скорее наоборот. Чем больше этих самых метров отделяло своды станции от пугающей поверхности, тем спокойнее было на душе.

Как назло, больше ничего полезного припомнить не удалось. Повезло еще попасть на станцию до объявления комендантского часа, по наступлении которого входы и выходы блокировались до утра. Условного, конечно, и без какой-либо привязки к смене дня и ночи на поверхности. Однако с целью экономии электроэнергии и для дисциплины большинство колоний придерживалось общепринятого режима, с отбоями и подъемами. Спустя считаные минуты освещение в центральном и перронных залах отключилось, возвестив о наступлении «ночи».