Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели - Николай Мельниченко

Гораздо больший интерес с эстетической точки зрения представлял собой гидросамолет «Каталина» (?), находящийся на берегу метров за 100 от родной стихии. Я люблю самолеты – «в любом виде».

– Гиви, ты любишь апельсины?

– Кушать – люблю, а так – нэт.

В отличие от прагматичного Гиви, мне нравятся самолеты в любом виде: в движении, особенно при взлете, а также как произведения искусства с великолепными рационально-скупыми формами. Но настоящий «кайф» я получаю при близком знакомстве с внутренностями самолета. В каждой детали я вижу великий труд и озарения конструкторов. Чистота и точность изготовления каждой детали особенно гармонируют с четкой мыслью конструкторов. В любой мелочи все продумано, надежно, красиво и почти невесомо. Вот на флоте, военную форму которого я ношу, меня поражают совсем обратные свойства деталей: сверхнадежность и увесистость, граничащая с расточительностью. Какой-нибудь выключатель или регулятор громкости радио заключен в массивный литой корпус из бронзы, с сальниками в приливах для пропуска кабелей, – фактически тоненьких проводков в могучей изоляции. Когда мы говорили, что консервная банка сделана в морском исполнении, это значило, что она уцелеет, если даже весь корабль разлетится вдребезги. Бесспорно, такая тяжеловесность вызвана особыми морскими условиями, особой соленой сыростью, но и инерция мышления, несомненно, имеет место быть.

Существует такой анекдот, возможно, – быль. Форд дал задание трем группам конструкторов: разработать автомобиль с заданными характеристиками, в том числе – массой, – около тонны. В параметры по массе уложились только конструкторы, которые и раньше проектировали автомобили. У бывших судостроителей автомобиль получился весом в 2 тонны, у авиаконструкторов – только 0.5 тонны, несмотря на все старания подойти поближе к заданным пределам.

Так вот, раздираемая нами «Каталина» удовлетворяла сразу несколько потребностей, – как в крепеже, так и в любопытстве к передовой технике. Несколько раз я делал попутные крюки, чтобы полюбоваться обнажающимися конструкциями. Подозреваю, что и матросы, добывающие крепеж, занимались тем же…

Мы не особенно ломали голову, каким образом гидросамолет оказался на суше так далеко от берега. С амфибиями – все было ясно: у них были колеса, а в прошлом – и работающие двигатели. Для нас главным было то, что эти сокровища – бесхозные и, кроме нас, никому больше не нужны.

Гораздо позже, только в середине 90-х годов, я прочитал о первом подводном взрыве ядерного устройства в бухте Черной в 1955 году. Корабли, амфибии и гидросамолеты были заякорены на различных расстояниях от эпицентра. Большинство техники затонуло, часть была выброшена на берег, – как будто специально для организации наших «пещер Али-Бабы»… Дело даже не в том, что мы не догадывались о радиоактивном заражении своих «пещер». Просто, опасность эту на длительный период никто не представлял, а кто знал – не говорил. Когда вокруг все тихо и спокойно, светит солнце, над птичьим базаром летают стаи птиц, – невозможно поверить, что невидимые и неслышные лучи пронизывают тебя, а каждая ничтожная пылинка, вошедшая внутрь с воздухом или другим путем, является источником непрерывного излучения изнутри на многие годы и даже десятилетия…

Слава Богу, что мы не могли добраться до техники, покоящейся вокруг центра взрыва (все СМИ пишут «эпицентр», совершенно не понимая, что это такое) на дне бухты. По разговорам, туда сползались морские звезды и крабы. Там они бурно и асимметрично росли, а их панцири собирали из окружающей среды все радионуклиды, ставая мощными источниками излучения. Впрочем, это могут быть только разговоры: нигде в открытой литературе об этом я не читал.

А вот сколько, каких и в каких своих органах накопил радионуклидов я лично – известно, и где-то даже записано. Уже в 90-х годах нас, участников испытаний ядерного оружия – выживших офицеров и матросов подразделений особого риска, загружали в некий ковчег и медленно, в течение нескольких минут, вдвигали внутрь гигантского счетчика Гейгера. Умная машина вычисляла по энергии и интенсивности излучения, что именно и в каких количествах мы украли на полигоне, где это добро спрятали, и рисовала обличительную диаграмму. Ее нам показывали издали и прятали для секретных отчетов об отдаленных последствиях ядерных испытаний. Но даже умная машина не смогла бы выделить из общей кучи долю «пещер Али Бабы»…

День рождения на Высоте и другие развлечения

Кто ходит в гости по утрам

– тот поступает мудро…

Никаких выходных у нас, конечно, не было. Был даже такой анекдотический случай. На Высоту, командный пункт полигона, по просьбе Алексея Венкстерна, прислали нашего офицера для испытаний и наладки вентиляции в сооружениях. Измученный круглосуточным бдением, Алексей встретил его как отца родного: неработающая вентиляция задерживала другой монтаж. Однако действия странноватого Клещева повергли Лешу буквально в ступор. В таком состоянии его и застал Френкель, прилетевший на вертолете, чтобы посмотреть, как идут дела на полигоне.

– Что случилось, Алексей Сергеевич? – заботливо обратился к нему Френкель. Вам прислали офицера для наладки вентиляции?

– Да вот он, глухарь, сидит с удочками на озере. Я ему выделил людей в помощь, оторвал от работы. А он заявил, что сегодня – суббота, и вот – ловит рыбку, – интеллигентный Алексей еле сдерживался от возмущения. Сам он не только забыл про выходные, но даже про такие понятия, как день-ночь. Давид Ионыч тоже возмутился и самолично направился к озеру. Глуховатый Клещев не реагировал на шаги подходящего начальника, пока тот не тронул его за плечо.

– Товарищ Глухарь, – официально обратился к нему Френкель. Вам надо немедленно приступить к работе: вентиляция задерживает сейчас все работы на КП.

– Сегодня выходной, и я только начал рыбалку… – с присущей ему идиотской улыбкой начал Клещев.

– Мне кажется, Шапиро сможет Вам предоставить оч-чень много выходных, если я потребую Вашей немедленной замены, – перебивает его Френкель. – У нас выходные отменены, рабочий день – 12 часов. Пусть Шапиро пришлет человека, который не так сильно уважает выходные и рыбную ловлю… – Френкель говорил почти весело, но даже туповатый Клещев смог оценить грозные последствия своей рыбалки. Он быстренько смотал удочки и начал влезать в проблемы вентиляции в отсеках командного пункта. Тут уже Леша Венкстерн нащупал его слабину и в интересах дела очень эффективно ею злоупотреблял. Когда обессилевший Клещев намеревался отдохнуть, Леша бесцеремонно возвращал его на тропу героического труда простыми словами: «Сейчас свяжусь с Френкелем!».