Пятый арлекин - Владимир Тодоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что это? — спросил я в недоумении.
— Заповеди, — просто ответил Новоселов.
— Чьи заповеди, Христа?
— Зачем же, это заповеди основателя буддизма Сиддахартха Гаутамы, ставшего Буддой.
— Так Гаутама и Будда — одно и то же лицо?
— Конечно. Как до вас, физиков, трудно все доходит, — не удержался и съязвил энциклопедист Новоселов.
— Спасибо, Иван Игнатьевич, — сказал я и положил трубку. Почувствовав на себе внимательный взгляд, я поднял голову и вздрогнул: напротив меня, на бюро красного дерева, сидя в позе лотоса, на меня смотрел сам Сиддахартха Гаутама, с немигающим глазом во лбу. Так вот он каков, этот неведомый Будда, отрешенный ото всех мирских забот, сумевший разорвать связь человека с материальным миром! И не абстрактного человека, а жизнь Виктора Веретенникова. Что послужило причиной испуга, почему Виктор боялся, что глаз Гаутамы засветится и наступит трагедия? «Нравственная порча связывает его со всем материальным миром»… Неужели Виктор так поддался религиозной философии буддизма, что вошел в разлад с собственным внутренним миром, что и послужило причиной его смерти? Но было потрясение, ужас… Откуда? Веретенников никогда не был религиозным. Значит, дело не в религии, а в самом Будде, вот этой бронзовой скульптуре с пронзительно изучающим или осуждающим взглядом? Виктор был собирателем, фанатичным и неистовым, может вся трагедия для него заключалась именно в этом Будде, а не в Будде, как основателе религии и буддизма? Откуда он у него? Виктор всегда делился по поводу своих последних приобретений, но про Будду я ничего не слышал. Значит, это новое приобретение, которое у него появилось за несколько дней до смерти. Выходит так. Вот записи в настольном календаре. Так, седьмое июня. Но это же за день до его смерти! Буквы большие, неестественные, похоже, будто Виктор рисовал их, размышляя над смыслом. И текста как такового не было, одни фамилии… Черемисин Павел Дмитриевич, далее шел крестик, такой, какой обычно бывает на макушке церквей с косой перекладиной внизу; Журавлев Пров Яковлевич — крестик; Лаврентьев Семен Иванович — крестик; Рачков Василий Михайлович — крестик; в конце — Веретенников Виктор Николаевич, крестик и вопросительный знак. Все фамилии были объединены одной цепью, концы которой сходились к Будде, нарисованному Виктором… Я немедленно вскочил с кресла. Что же выходит, все эти люди, бывшие владельцы Будды, так надо полагать, умерли? Я слышал про смерть Рачкова, покончившего с собой. У меня мелькнула догадка, но такая страшная и нелепая, что я не выдержал и стал лихорадочно искать в телефонном справочнике телефон Лаврентьева или Рачкова, потом сразу же передумал. Сегодня уже поздно, а завтра я раздобуду адреса всех указанных лиц и выясню обстоятельства их смерти. За окном быстро наступали сумерки. Я посмотрел на Будду и отвел глаза. Я ощутил какую-то внутреннюю связь между ними, связь непонятную и тревожную. Я чувствовал, что близок к разгадке опасной для меня тайны, еще раз глянул на Будду и отправился спать к себе домой, тщательно заперев квартиру. Пусть обо мне думают что угодно по этому поводу, но я знал, что ночь в этой квартире, с учетом моего озарения по поводу причин смерти владельцев Будды, приблизила бы и мой конец. Я не боялся реальных опасностей, но здесь таилось нечто, обладающее такой силой разрушения, что я не стал искушать судьбу. Люди, которых я знал лично — Веретенников и Рачков, были гораздо сильнее меня. В кармане у меня находился листок из календаря с фамилиями известных Виктору бывших владельцев Будды.
Не составило большого труда узнать в адресном столе нужные мне адреса, кроме адреса Черемисина: он в нашем городе среди проживавших не числился. Не стану подробно описывать свои визиты в дома, где проживали владельцы Будды: уже в доме Нины Васильевны Рачковой я узнал про роковые слова ее мужа, сказанныеза день до смерти о таинственном светящемся глазе. Эти слова произносили все, кто соприкасался с Буддой, кроме застрелившегося Журавлева. Вдове Прова Яковлевича по поводу этих слов ничего не было известно. Я уж не знаю, что думали эти женщины обо мне, когда я наводил их на разговоры о Будде: вероятно, одно — что я не вполне нормальный собиратель, который попросту опоздал, поскольку Будду уже давно купили. Давно — не касается Рачковой, которая продала его совсем недавно и ничего не знала о трагических обстоятельствах кончины Веретенникова.
В начале пятого я оказался поблизости — случайно ли? — от художественного музея. «Да, — ответила смотрительница одного из залов, — у нас имеется специалист по восточному искусству. Пройдите через зал, потом через коридорчик и в двадцать седьмой комнате спросите Дурова Петра Григорьевича. Такой старенький симпатичный человек.» Я с упорством фанатика пошел искать Дурова. Одному в квартиру Веретенникова мне возвращаться не хотелось.
Я попросил Дурова уделить мне полчаса времени.
— Принесли что-нибудь интересное, да? — живо спросил Дуров, пытливо оглядывая мои руки на предмет обнаружения свертка или дипломата. Не увидев ничего, он как-то сразу потух. — Я вас слушаю.
— Если можно, посидим на скамеечке во дворе, — попросил я, заприметив через окно небольшой дворик с фонтаном посредине, над которым нависали сочнозеленые ивы.
— Хорошо, если вас больше устраивает. Мы расположились на скамейке, я закурил, не зная с чего начать, чтобы не показаться сумасшедшим перед специалистом по восточному искусству Дуровым. Если я неожиданно безо всякого вступления бухну про Будду, обвинив его в смерти нескольких человек, Дуров попросту не захочет со мной разговаривать.
— Ну, — поторопил меня Петр Григорьевич, — что же вы замолчали? Ваш визит касается какого-нибудь произведения, да? Живопись, прикладное искусство?
— Понимаете, — пробормотал я невнятно, — это произведение, но вокруг него столько мистического, что я не знаю, с чего начать, чтобы не показаться сумасшедшим.
— Напрасно вы переживаете, начинайте прямо, тем более, что я большой поклонник мистического. За мистикой всегда стоят самые интересные реальные, да-да, реальные события. Итак, что это за произведение?
— Это Будда.
— Будда? Чрезвычайно интересно. С тех пор, как мы приобрели коллекцию Корсакова, где были удивительные Будды разных стран, нам больше ничего не попадалось. Не несут, вероятно, находятся покупатели более обеспеченные, нежели музей. Это ваш Будда?
— Нет, он из коллекции покойного Веретенникова.
— Виктора Николаевича? Слышал, что он умер совсем недавно. Я хорошо знал и Виктора Николаевича и его коллекцию, там есть уникальные миниатюры русских художников восемнадцатого, начала девятнадцатого века, бывал у него в доме, но никогда не видел ни одного Будды. Это, вероятно, что-то свежее. И что же это за Будда?
— А вы знаете, как умер Веретенников? — не отвечая на вопрос, в свою очередь спросил я.
— Вроде сердце подвело, — неуверенна произнес Дуров. — А что, вы знаете другое?
— Он умер от страха, обыкновенного человеческого страха.
— И что же? При чем здесь Будда?
— У этого Будды во лбу огромный глаз, то есть не глаз, а, какой-то камень, может полудрагоценный, и он очень похож на глаз.
— И как вы связываете наличие этого глаза со смертью Веретенникова?
— Самым прямым образом: вечером он позвонил мне, говорил о разном, пытался казаться беззаботным, потом сказал, что если с ним что-нибудь произойдет, значит у Гаутамы засветился глаз. Как вы знаете, Гаутама и Будда, одно и то же лицо.
— Может, он шутил?
— Послушайте, — почти закричал я, вскакивая со скамейки, — я вам кажусь сумасшедшим, да? Я преподаватель физики и не стал бы приходить морочить вам голову только потому, что какой-то Виктор мне сказал про глаз Гаутамы. Но то же самое говорили все бывшие владельцы Будды: они боялись, что у него засветится глаз, и все они, понимаете — все, покончили с собой. Никого нет в живых…
Дуров на моих глазах медленно стал сереть: начиная со лба и заканчивая кончиком носа.
— Погодите, — сказал он почему-то шопотом, — вы это знаете наверное, или это ваши предположения?
— Вот, — я протянул Дурову листок с фамилиями и пометками около них.
— Их что, этих людей уже нет? — тихо спросил Дуров.
— Все они покончили с собой. Не умерли своей смертью или в результате катастроф, а покончили!
— Рачкова я тоже знал, но не удосужился спросить, отчего он умер. Это произошло недавно. Он, как и Веретенников, был собирателем. Оба были большими эрудитами… Что я говорю, при чем здесь эрудиция… Кто это нарисовал кресты и Будду?
— Веретенников в день смерти или на день раньше.
— Выходит, он чувствовал, что обречен?
— Выходит так.
— Но вопрос после его фамилии, это что — знак сомнения?