Ветер удачи - Павел Молитвин

«Вот ведь угораздило!» — с тоской подумал он, протягивая подошедшему Хамдану снятый с убитого кошель.

Буркнув что-то невнятное, тот спрятал его за пазуху, с подозрением оглянулся по сторонам, проверяя, не оставили ли они на месте схватки чего-то такого, что позволило бы друзьям убитых, буде те объявятся, напасть на след убийц. Аджам между тем ловко завернул собранное оружие в подобранный плащ, тот самый, которым негодяи закутывали женщине голову, и, с усилием вскинув тяжелый сверток на плечо, вопросительно взглянул на старшего товарища.

— К храму возвращаться не будем. Надо уходить другой дорогой. — Хамдан замолк, прикидывая что-то, и спросил: — Как ты собираешься поступить с оружием?

— Отнесу к Нушапери, не пропадать же добру! — с вызовом произнес Аджам.

— Хорошо, но только никаких рассказов. И вообще никому ни словечка о наших геройствах. — Хамдан одарил Эвриха мрачным взглядом и, не дожидаясь ответа, устремился к щели между глинобитными хижинами.

Аррант последний раз взглянул на плотно затворенные двери и ставни окружающих лачуг, подумав, что хозяева их, вероятно, привыкли к подобным потасовкам, раз до сих пор носа наружу не кажут. Но наблюдают-то они за всем происходящим во все глаза и уж его-то, благодаря светлому цвету кожи, хорошо запомнят. И очень скоро человек, руководящий тайным сыском Кешо, будет знать приметы тех, кто прикончил его людей. Хотя оставалась еще надежда на то, что обитатели двора, не желая осложнять себе жизнь, стащат в сумерках бездыханные тела к реке и на все вопросы будут отвечать равнодушным пожатием плеч и традиционным: «Знать ничего не знаем, ведать не ведаем». Со временем, разумеется, кто-нибудь из них проговорится, и хорошо бы, чтобы к тому моменту его уже не было в священном Городе Тысячи Храмов.

Шагая за Хамданом, Эврих попытался разобраться в воцарившемся в голове сумбуре, но сделать это удалось далеко не сразу. Все произошло так стремительно, что мысли разбегались в поисках ответов на множество вопросов. Прежде всего его мучило собственное, несообразное ни с чем поведение. Уж если он решился ответить на призыв о помощи и бросился в бой, то почему не дрался, как положено мужчине? Почему предоставил сделать всю грязную работу своим телохранителям? Рассуждая здраво, он не мог не признать такое решение разумным: они, конечно же, должны были справиться с этим делом лучше него, и так оно и оказалось. Однако разумные решения далеко не всегда самые верные, и его действия попахивали если не трусостью, то подлостью. То есть смелость он проявил прямо-таки дурацкую, но жар-то загреб чужими руками.

«Экий ловкач! — с отвращением думал Эврих, стискивая зубы, дабы не начать поносить себя распоследними словами. — Экий добряк! Он и попавшей в беду помог, и рук не замарал! Ах ты наш многосовестливый чистюля! Не с руки тебе, значит, ножичком своего ближнего ткнуть, пускай другие в кровище мараются, а ты бочком-бочком и в кусты! Я, мол, не боец, я лекарь… Ну так и сидел бы со своими склянками, не лез в благодетели.»

Но не лезть он не мог Не умел. И в то же время слишком памятен ему был затравленный взгляд Зачахара, прочитавшего на лице поднявшего лук арранта свой смертный приговор. Залитый кровью и заваленный трупами двор Зачахарова дома. О Боги Небесной Горы, ну почему Волкодав не моргнув глазом отправил к праотцам шестерых насильников, а у него не поднялась рука вонзить кинжал в брюхо хотя бы одному? Ведь не был бы он, верно, столь щепетилен, не окажись за его спиной Хамдана с Аджамом?..

А впрочем, какое дело спасенной ими женщине до того, кто именно прикончил ее обидчиков? И были ли в самом деле обидчиками три убитых по его вине человека, состоящих, судя по чингаку, на службе у императора? На тайной службе — стало быть, облеченных особым доверием и выполнявших задания особой важности? И кем же тогда была женщина, ухитрившаяся сбежать, пока его телохранители убивали вязавших ее мужчин? И почему она сбежала?

В первый момент это не удивило его: боязнь попасть из огня да в полымя многое объясняла. Хотя враги тех, кто совершил на нее нападение, вольно или невольно оказывались в стане ее друзей… Но она могла и не желать иметь их в числе друзей. Особенно ежели знала прежде одного из них. Не его, Эвриха, — а ведь было, было в ее обрамленном коротко стриженными, похожими на шапочку волосами лице что-то знакомое! Не Аджама — тот вел себя совершенно естественно, в то время как Хамдан…

— О Хаг-Хагор! — пробормотал потрясенный аррант. — Значит, они с Хамданом узнали друг друга! Любопытно было бы знать… — Он уставился в спину шагавшего перед ним телохранителя и решил, что по меньшей мере эта его догадка верна.

Теперь, после находки чингака в кошеле убитого, он мог со значительной долей уверенности предположить, что теснимый его телохранителями негодяй кричал что-нибудь вроде: «Остановитесь! Именем Кешо!» Но был ли он в таком случае негодяем? Или они убили блюстителей порядка, изловивших воровку, отравительницу, муже— или детоубийцу? Ведь то, что она женщина — увы и ах! — еще не говорит о ее безупречности.

— Помоги мне Отец Созидатель, если я по неведению и дурости, вместо того чтобы спасать свой кошель, избавил от заслуженной кары преступницу и убил тех, кто охраняет жизнь и покой обитателей Города Тысячи Храмов… — прошептал Эврих, ясно сознавая, что не обретет покоя, пока не выпытает у Хамдана, что за женщину они выручили из беды.

Он вспомнил молящие о помощи, широко распахнутые глаза незнакомки и зябко передернул плечами. Неужели у преступницы и злодейки может быть такой обжигающий, проникающий в самую душу взгляд?

Взгляд безвинно страдающей жертвы, подобрал ему наконец определение аррант, и на душе у него чуть-чуть полегчало. Не мог он так ужасно ошибиться. Не столь уж он наивен, чтобы перепутать палача с жертвой. Но разве сам он не был палачом Зачахара? Ничуть, кстати, не походившего на жертву до тех пор, пока не увидел в руках Эвриха натянутый лук, пока длинная стрела не вонзилась ему в грудь по самое оперение…

Глава шестая. Подсылы

— Это опять твоя подруга? Она кричит каждую ночь. Почему твой лекарь ей не поможет? — спросил Таанрет, прислушиваясь к отчаянным воплям, доносившимся до него, несмотря на то что отведенная Нганье комната находилась в противоположном конце северного крыла особняка.

— Уруб сделал все, что мог, — тихо сказала Ильяс. — Она кричит не от боли. Точнее, не от телесной боли. Это взывает о мести ее истоптанная, поруганная душа.