Из тупика - Валентин Пикуль

— Беремся! — сказали разом и дружно нагнулись.

В вихрях метели, спотыкаясь и падая, они доволокли мертвеца до штаба.

— Клади! — И шлепнули главнамура на доски его рабочего стола.

Юрьев снял кепку, Басалаго перекрестился… В полночь пурга утихла. Выглянули звезды, словно небосклон посыпали над Мурманом крупной и чистой солью…

Кто убил главнамура? Официальная версия такова: «Убит неизвестными лицами, переодетыми (?) в матросскую форму». Да, матросы могли быть исполнителями приговора — месть против Ветлинского они вынашивали издавна: еще со времен Тулонской трагедии. А может, местью моряков с «Аскольда» прикрылись, словно броней, сами же союзники?

Но мы не располагаем материалами британской разведки… А горячее всех молился у гроба лейтенант Басалаго. Он готов… Готов к тому, на что не соглашался Ветлинский.

Прощальные сирены кораблей, гудки паровозов. Три минуты Всеобщего молчания. На флотилии (и на кораблях союзной эскадры) приспущены флаги, и плывет над рейдом траурная мелодия Шопена.

Отставив ногу. Юрьев (пальто внакидку) сидел на углу стола и быстро строчил карандашом по серой бумаге. Его занимала ситуация на Мурмане: кто будет вместо главнамура?..

Дверь открылась — заглянул поручик Эллен, запаренный.

— Фу, дьявол! — удивился он. — А мне сказали, что вы, пардон, смотали с Мурмана удочки. Здесь? Пишете?

— Пишу. Я не тот человек, которого можно уложить спать, когда мне спать не хочется. А разве кто-то уже удрал?

— Да. После гибели главнамура все словно ошалели! Хоть за воротник хватай. Сейчас ищем кавторанга Чоколова.

— Начальника-то базы? Хорош гусь.

— Ну ладно! — козырнул Эллен с порога. — Хоть вы-то на месте, все спокойнее… Имею честь откланяться. Пишите.

Эллен навестил в штабе лейтенанта Басалаго:

— Вечерний отходит через двадцать минут… Успеем! Его нельзя выпускать с Мурмана, ибо он знает немало.

Ветлинский еще лежал на столе, непогребенный, а морское начальство стало разбегаться; по Мурманску был пущен слух, что расправа большевиков со всеми главнамурцами будет жестокой и тайной. «Аскольд», словно зачумленный, был выведен за боны — в карантин: крейсера боялись. Никто даже не подумал, что, не огражденный бонами, он может быть доступной целью для любой немецкой субмарины, которая рискнет проскочить в фиорд…

Торопливо шагая вдоль рельсов, Басалаго говорил:

— Уж кому-кому бежать, так это нам. А кавторанг даже не контрил. Пил — и все! Вот состав на Питер… Поручик, я начну с конца, а вы с паровоза. Сойдемся в середине.

Встретились в середине поезда — в темном полупустом вагоне. Пощупали один другого в потемках.

— Это вы, лейтенант? — спросил Эллен.

— Поручик?

— Да. Нашли?

— Нет. А вы?

— Тоже нет.

— Пошли сначала. Он наверняка переоделся…

Чоколова нашли под лавкой. Кавторанг лежал там среди мешков, переодетый под гужбана, что, кстати, очень подходило к нему. Басалаго треснул его по лицу не думая — сразу: бац!

— Мерзавец! — сказал. — Мы-то ведь остаемся…

Проводник обходил вагоны, зажигая в колпаках дорожные свечи, и объявил, что поезд на Петроград отходит. Чоколов рухнул на колени, заползал среди лавок.

— Отпустите, — умолял он. — Я боюсь… Ну плюйте на меня. Презирайте. Что угодно. Но я боюсь… Вы опутали меня, но я не виноват. Из Петрограда едет Чека, я знаю, что ждет нас!

— Чепуха! — ответил ему Эллен. — Страх очень схож с чувством любви. Как и страстная любовь, страх тоже проходит.

Выволокли кавторанга на снег, мимо них протянулся состав. И когда поезд прошел мимо, кавторанг заплакал:

— Вы еще молоды… а я, старый дурак, ввязался! Мне тоже не простят… Отпустите. Зачем я вам нужен?

Наконец это прискучило, и Басалаго грубо его отпихнул:

— Убирайся прочь… куда хочешь. Ты мне надоел!

— Спасибо, вот спасибо. — И кавторанг побрел в потемки.

Басалаго повернулся к поручику:

— Это же не человек! Он уже ни на что не годится.

Эллен расстегнул кобуру, и два выстрела взметнули тишину.

Чоколов рухнул в сугроб, снежная поземка быстро-быстро заметала его со спины (весной найдут Чоколова, но не узнают).

— Зачем вы так грубо? — И Басалаго, даже отвернулся.

Эллен дыханием отогревал замерзшие от оружия пальцы.

— Все равно, — ответил, — попади он в ВЧК, он многое растряс бы своим языком. Пойдемте. С ним покончено.

И долго пугались потом в снежной замети.

На крыльце штаба Басалаго посмотрел на небо.

— Жаль! — произнес. — Крепкий был пьяница.

— Кавторанг и в покер был неплох, — согласился Эллен.

— Черт его знает! — продолжал Басалаго. — Вот лежит он там и даже снов не видит. И может, в этом как раз его счастье. А что мы, живые? Что будет с нами?..

В этот же день, на самом его исходе, англичане, будто почуяв неладное, созвали экстренное совещание на квартире консула Холла: надо было помочь русским союзникам обрести равновесие, ими потерянное.

— Уилки, — спросил Холл, — что вы там ставите на стол.

— Виски, мой амбасадор. Только виски.

— Уберите. Стол должен быть чист. Мне сегодня русские нужны абсолютно трезвые. Пьяными я их вижу довольно часто.

Появился в черном плаще адмирал Кэмпен и потребовал:

— Виски!.. Уилки, что вы там убираете со стола?

— Именно виски, сэр, я сейчас и убираю.

— Да в уме ли вы сегодня, Уилки? Ведь придут русские.

— Потому-то, сэр, консул и велел убрать виски.

— Оставьте, — сказал Кэмпен. — Нам русских не дано переделать. А сегодня они должны быть совершенно искренними.

— О, сэр, — ответил Уилки, — им, теперь ничего не остается, как быть предельно искренними… даже без виски.

— Уберите, уберите, — настоял консул Холл. — Виски можно предложить и позднее, когда главные вопросы будут разрешены.

Уилки, владеющий русским языком, вел протокол. Консул Британии первым рискнул воткнуть палку в муравейник, и без того сильно растревоженный.

— Нам, — объявил Холл, — необходимо заверение Советского правительства в том, что мы, союзники России, находимся здесь с полного согласия вашего нынешнего правительства. Это согласие имеет теперь для нас особое значение еще и потому, что на переговорах в Брест-Литовске германские генералы требуют именно нашего удаления с побережья Кольского полуострова.

Кэмпен зорко глянул на Басалаго:

— А корабли вашей флотилии немцы требуют разоружить.

— Они уже давно саморазоружились, — желчно заметил Брам-сон и повернулся в сторону Уилки: — Лейтенант, будьте добры, переведите своему адмиралу это слово: «саморазоружились».

— Не все! — отвечал Кэмпен. — Погреба «Аскольда» несут полный боезапас. И комплекты снарядов находятся в готовности.

Это было сказано с умом: и нашим и вашим!

Басалаго с неудовольствием заметил Брамсону.

— Почему я не вижу здесь Юрьева?

— Я думал, — ответил мурманский законник, — что партийной демагогии было уже достаточно. Не хватит ли?

Они препирались по-русски, и понимал их в этот момент один Уилки.

Обретая внимание собравшихся, заговорил лейтенант Басалаго, шлепая ладонью по глади стола:

— Ни меня, ни господина Брамсона Советская власть никогда не выслушает. Она признает только Совет депутатов Мурмана, а в этом совдепе председателем Юрьев… Юрьев еще с Америки лично известен Троцкому, а это для нас значит — прямая связь Мурманска с наркоминделом.

Последнее замечание Уилки доверил бумаге, как существенное, а все препирательства офицера с юристом выбросил, как не имеющие значения для совещания. Басалаго, крутой и упрямый, брал инициативу собрания в свои цепкие руки.

— Я считаю, — продолжал он свою речь в сторону британского адмирала, — что работа на Мурмане возможна, сэр, только в том случае, если мы будем иметь поддержку с вашей стороны. Указания центральной власти не могут иметь для нас решающего значения. Мы не пособники большевикам в разорении страны…

— И мы поддерживаем вас, — отвечал ему Кэмлен. — Но (и тут адмирал прищелкнул пальцами)… Уилки, — сказал адмирал, — на торопитесь записывать. Это не обязательно доверять бумаге… Сейчас весь мир потрясен наглостью немецких притязаний. Лично я испытываю к господину Ленину глубокое уважение, как к человеку смелых дипломатических вариантов. И правительство моего короля, не признавая Советской власти ни де-факто, ни де-юре, однако готово прийти на помощь России, если… Если Совнарком Ленина ответит наглецам немцам ударом!

— В том, что Ленин стукнет кулаком, я не сомневаюсь, — невозмутимо произнес Уилки и внес свою фразу в протокол. — Лятурнер, — спросил он потом, — а ты, дружище?

Лятурнер малость помялся.

— Я уже присмотрелся к большевикам, — сказал он. — И заметил, что они очень ловкие политики, которые в целях своей революции умеют использовать и нас, представителей иного им лагеря… Мой вывод: невзирая ни на какие требования немцев в Бресте, нам уходить отсюда нельзя. Мы еще можем здорово пригодиться!